Шамиль Идиатуллин - За старшего
Консьержка была глуповатой и болтливой, поэтому Айгуль предпочитала проскакивать мимо нее быстро и боком. Тетка к этому привыкла — и теперь, когда дичь сама вышла на огневой рубеж, открытая и с вопросами, консьержка расплылась, растеклась и затопила словами, проложенными частым козьим смехом.
Ушла-ушла, вот только что, такая вся бледная, давно ей надо было на улицу-то, а то сидит, как совушка, да я понимаю, как не понять, такое пережить, беда-то какая, девочка одна, кроме тебя никто не ходит, и соседей почти что нет, я и сама тут сижу, будто в одиночке, да сантехники шнырь, шнырь туда-обратно, и все разные, вот забава у людей, зимой водопровод менять, но и то развлечение, заместо тараканов — тут ведь ни единой твари весь день на весь подъезд, хоть оглохни.
Что, даже кошек нет, невнимательно спросила Айгуль, размышляя о том, могла ли вся бледная сестра отправиться куда-то, кроме «Солнышка». Да какие кошки, удивилась консьержка. У нас же кондоминиум строго решил: никаких животных без общего согласия. А общее согласие как получишь, если никто не заселился до сих пор. Так что пока ни жильцов, ни животных — одни водопроводчики к Гавриловым всё ходют и ходют, этот самый у них. Кастинг.
А чистильщики бассейна и медсестры не объявлялись, хотела спросить Айгуль, но решила не отвлекаться и поспешно набрала Гульшат.
Та ответила без поспешности, но ответила — странным голосом, кокетливым с обертонами, и слегка растягивая слова. Приве-ет. Да вот, тебя жду, скуча-аю. Сквозь тянутые слоги просачивался какой-то фон, деловито-веселый, неслышные разговоры под музыку. Но манеру речи Гульшат сменила явно не поэтому. Понятно, почему. Потому что вся бледная девушка пребывала в обществе. И не в женском.
— Ты где?
— Ну как и договаривались — в «Со-олнышке».
— Гульшат, мы вообще-то договаривались… — яростно начала Айгуль, но оборвала себя, велела сестре ждать и побежала, едва вспомнив кивнуть консьержке, обратившейся в сладостный слух.
Бежать было два квартала, так что машина осталась у подъезда.
Догадка про общество, конечно, подтвердилась. Гульшат, изящно изогнувшись вдоль углового столика в японском секторе «Солнышка», скорее всего, тем же кокетливым голосом с обертонами вкручивала что-то, водя пальцами по салфетке, пребывавшему напротив парню. Естественно, симпатичному, крепкому и с хорошей стрижкой. У Гульшатки по этому поводу был пунктик. Еще один пунктик у нее был по поводу повседневных костюмов, но парень был в джемперке — и в джинсах, поди, под столом не видать. Но джемперок был не с вьетнамского базара. Не в нем, впрочем, дело. А в Гульшатке.
Она впервые за два почти месяца вышла в люди, оделась по-человечески и сама стала похожа на человека. Бледная, опухшая, без косметики, но хоть из ступора вышла, когда не-ела-не-пила-не-мылась, сидела и выла. Да и следующая стадия жуткой была, когда сестра готовилась к перевоплощению в существо, которое питается несвежим воздухом и собственными слезами.
Здорово, словом, что оклемалась и принялась подолом крутить. С другой стороны — как бы не накрутила себе проблем. Полный подол. Короче, мелкая заслужила порицания.
Айгуль отмахнулась от гардеробщика и официанта, сняла пальто, немного полюбовалась на парочку, подошла, бросила пальто на спинку стула и сказала, усаживаясь:
— Здравствуй, Гульшат.
И резко передумала насчет порицания.
Вся бледная девушка была действительно вся бледная. Ничего она не вкручивала — молча водила пальцами по салфетке. Лицо было зареванным и подтянутым, как с большого голода. А может, и впрямь с голода — я ж ей вчера ничего не варила, а сама эта идиотка и не вспомнила, наверное, с ужасом подумала Айгуль.
Гульшат засияла, поздоровалась, все так же растягивая слоги, и полезла целоваться. Айгуль все простила ей окончательно, шепнула: «В порядке?» — и повернулась к парню, который уже встал, чтобы представиться. Какой вышколенный — хоть и в джинсах все-таки. Черных, ладных, не обтягивающих. И то хлеб.
Константин был ничего. Симпатичный, крепкий, но не быковатый, палочками орудовал ловко, ел аккуратно, ну и слушал как-то правильно. Обычно-то мужики привлекательных девушек понятно как слушают. Непривлекательных, впрочем, тоже понятно как. Этот слушал ни так ни сяк — он внимал, по-настоящему. И глазами посверкивал сочувственно. Глаза были красивые. Голубые и с блеском, хоть и небольшие. И руки парень вроде не тянул куда не надо. И на Айгуль не косился, хоть она поярче младшей сестры.
Это было тоже правильно, но немножко раздражало. Как и недогадливость сладкой парочки, которая за двадцать минут трепа в ожидании роллов и в промежутках между ними так и не объяснила, как встретилась и какие выработала творческие планы.
Айгуль первой добила полупорцию — не голодной была, чисто компанию поддержать, — отхлебнула чаю и спросила, мило улыбнувшись:
— Что за красавец нарисовался?
По-татарски спросила. Судя по внешности, понимать Константин не должен был.
— Просто человек уж, чего вяжешься, — запинаясь, сказала Гульшат. С разговорным у нее были вечные проблемы.
Константин коротко расстрелял лучистыми глазами сестер и сказал со смущенной усмешкой:
— Я с вашего позволения отлучусь, чтобы, это… Или лучше…
Он начал подниматься.
Гульшат резко сказала, опустив глаза:
— Тетка, кончай уже.
Это-то она давно выучила.
Действительно, чего я, спохватилась Айгуль, улыбнулась и сказала:
— Пожалуйста, не уходите. Это я пойду скоро.
Она не ушла. Инцидент разрядился, не начавшись.
Костик оказался милым парнем. Слово поганое, но тут подходило в самый раз. Он мало говорил, хорошо, но в меру шутил и обалденно слушал. Ушами, глазами, лицом. Всем. Айгуль не помнила, чтобы кто-то из мужчин умел так слушать. Все отвлекались — на ее грудь или коленки, на посторонних баб, на собственное остроумие, а чаще и привычней всего — на суперважные супермужские посторонние мысли. У Костика мысли-то были, по глазам видно, но Гульшат интересовала его сильнее. Интерес не выглядел наигранным, хотя его медицинской или естественнонаучной подоплеке Айгуль не удивилась бы. Сестренка была худа до звонкости, бледна до скрипа, глаза распахивала вполголовы — и блестели они ярче ламп. В общем, на любителя, но нередкого. К тому же Гульшат оголодала и мела роллы с двух рук, изящно и заразительно, при этом не отнимала глаз от Костика. Сперва. Потом стала коситься на сестру.
Костик ведь и Айгуль слушал. Это льстило и почти заводило.
Большое личное счастье младшей сестры Айгуль на себя перетаскивать не собиралась. Да и не верила она в такое счастье. Костик сказал, что командированный — правильно сказал, не как все, «командировочный», — а командированным понятно что надо. Безопасных приключений и ночного сугрева. В том смысле, в каком уж повезет.
Костик, при всех его достоинствах, принадлежал к тому же отряду, разве что классом повыше. Остановился в лучшей гостинице города «Чулман», приехал из Москвы, по какому поводу не пальцевался, сказал: да какой там москвич, натурально понаехавший. Та с Белгородчины, шо, не винна рази, добавил он, включив нещадное гэканье, которого до сих пор ноткой не слышалось.
Парень знал, что, кому и как говорить и куда смотреть. Да и к Гульшатке за стол он подсел не случайно. И не случайно чуть ли не первым делом объяснил Айгуль, что такие красивые девушки не имеют права быть несчастными, потому что из-за этого убавляется счастье во всем мире. Парень хотел понравиться, парень умел нравиться и явно не оставался от этого в проигрыше.
Такой летун по разноудаленным койкам меньше всего годился на роль утешителя страдающей девчонки. Вот разведенке-трудоголичке он, пожалуй, подошел бы куда плотнее, хищно подумала Айгуль и тут же заставила себя вспомнить об отчете, стыде и самосохранении. Гульшат не окончательно ослепла от слез и голода, какие-то движения старшей усекла и потихоньку разворачивалась в позицию боевую и скандальную. Даже спросила ни в Красную Армию: «Как там дочка?»
Айгуль показала не то большой палец, не то кулак и прикинула, не подраться ли впрямь развлечения ради. Из-за мужиков мы еще не полоскались. Мысль была заманчивой, победа — почти обеспеченной. Баба в соку девку по-любому бьет. Жаль, что только на короткой дистанции. А на длинную нам уже и плевать, мы свои длинные отбегали. Двух раз более чем достаточно, спасибо, дорогие товарищи мужья, ваша песенка спета, приходите еще, но ненадолго и с концами — и выметайтесь, концов не оставляя.
Ладно, не будем обострять, решила Айгуль с некоторым сожалением, откинулась на спинку стула и ласковым как плюш взглядом встретила страшные молнии, полыхавшие из-под сестричкиных бровей. Не бесись, родная. Буду я сегодня старая дева в надсмотрщицах — сама не дамся и другим баловать не позволю. И как бы это тебе большей подлостью не показалось.
