Шамиль Идиатуллин - За старшего
— Так точно. И что с этим?..
— Поймешь. В эти даты там сменился владелец. Посмотри, подумай. Все, до связи.
— Докладывать как?
— Я сам тебе позвоню. Про меня сильно не распространяйся, только непосредственному начальнику, и то без подробностей. Если что, пусть сам меня спрашивает. Понял?
— Так точно, — повторил Артем растерянно, попрощался и некоторое время слушал гудки, чувствуя, как подбирается и заводится. Впервые впереди замаячило что-то определенное.
К обеду, так, впрочем, и не случившемуся, Артем был растерян и заведен куда сильнее.
Понять смысл никулинской диктовки оказалось несложно. Достаточно было порыться в пожилых новостях.
Никулин перечислил градообразующие предприятия, образовавшие грады сильно меньше Чулманска. Все три в советское время были преимущественно оборонными, потом потеряли военный заказ, закрыли профильные цеха, перешли в частные руки и стали потихоньку выпускать потребительскую технику.
Все три в этом году скоропостижно поменяли владельцев и распечатали военные линии — вроде бы без прямого заказа.
Бывший владелец кашпирского «Машоборудования» уехал за границу весной, после того как на него завели букет уголовных дел об уклонении от налогов, мошенничестве и незаконном предпринимательстве. В Чехии он покричал про совместный наезд рейдеров и силовиков, пригрозил международными судами, затем быстро продал акции ОМГ и затерялся на латиноамериканском побережье.
Бывший владелец аккермановского «Приборостроителя» уезжать не стал, поэтому сейчас сидел в следственном изоляторе по примерно таким же обвинениям. Уголовное следствие еще шло, а арбитражный процесс пронесся, как поезд: приватизационная сделка, в рамках которой бывший владелец получил предприятие, была признана ничтожной из-за каких-то процедурных и финансовых нарушений. Суд с удивительным изяществом обогнул вопрос о сроках давности и отдал завод внешнему управляющему, почти открыто работающему на ОМГ.
Владелец даровской «Вятспецмеханики» бывшим стать не успел. Он утонул в речке с грозным названием Кобра — то ли от переживаний по поводу уголовных неприятностей, примерно таких же, как у кашпирского и аккермановского коллег, то ли потому, что слишком оптимистично раздвинул границы личного купального сезона. Предприятие перешло к жене, которая тут же продала завод ОМГ.
Артем не нашел ни одной публикации, как-то сводящей эти случаи. Возможно, потому, что городки были незаметными, заводы — маленькими, а их присутствие на рынке — почти символическим. Получается, Артем был первым, кто усмотрел сходство в способах наращивания активов ОМГ. То есть не первым. Первым, видимо, был Никулин. Или Неушев, который именно в мае запустил цепочку сделок и перерегистраций, на финише полностью переписав чулманское предприятие на жену. И к сентябрю оказался всего-то наемным менеджером — ну и наследником любимой супруги. Наследование накрылось цинковым тазом. Потому что любимую супругу Неушев убил. А никакой преступник по закону не должен получать возможности использовать плоды своего преступления. Так что после приговора арестованные пока акции будут отчуждены официально — очевидно, в пользу того, кто управляет заводом временно. А совет директоров, в котором остались четыре растерянных менеджера, отдал завод в управление ОМГ. Пока временно. Пока.
И никто не сравнил чулманский случай с кашпирским, аккермановским и даровским. Кроме Артема, Никулина и, возможно, Неушева.
Артем сделал несколько звонков, изучил карты и расписания, покрутил головой, убедился, что Новикова на выезде, а шеф на обеде, отнес шефу на стол рапорт о необходимости командировки, а в дверь Новиковой вставил записочку. Завез маме тележку продуктов, снял с карточки всю наличность — и выехал в направлении Даровской.
Шестьсот километров по ухабам были сладким сном садиста, но хотя бы чуть более коротким, чем перескоки с поезда на кукурузник и обратно, при плавающем-то расписании.
К ночи Артем признал, что погорячился. Притормозил, сравнивая фиолетовую точку на безнадежно зеленом поле давно заткнувшегося навигатора с заснеженной грунтовкой, теряющейся в черном бору, зло ухмыльнулся и поехал дальше.
Точку возврата он миновал уже давно. И была она алой, а не фиолетовой.
ГЛАВА 3
Чулманск.
Айгуль Неушева
Больше ждать нельзя, решила Айгуль. Если мелкая и сегодня откажется выйти на улицу, надо выковырять ее из скорлупы насильно. Пинками и вилкой.
Времени не было совершенно. На работе набухало круглосуточное подведение итогов, с отчетами, налогами и фиолетовыми мешками вместо глаз. Дома Вилада орала и мазала стены — пока кашей. Но расширения ассортимента задействованных материалов исключать было нельзя. Четырехлетний ребенок, требующий материнского внимания, способен изгаживать все вокруг хлеще любых фашистов с либералами. Документы на квартиру и дачу опасно зависли — с учетом близких праздников и окружающих все плотнее обстоятельств. А ведь был еще отец. И не было матери.
А Гульшат была. И надо, чтобы оставалась.
Пока она оставалась, дома и в себе. Никуда не выходила, закукливалась и каждый день делалась, кажется, меньше, серее и глупей. Айгуль поклялась из себя не выходить, в другом смысле, но сестру вывести в жизнь.
Она так и сказала Гульшат утром: сегодня, мол, не думай даже отсидеться. Готовься, одевайся, в «Солнышко» пойдем.
«Солнышко» — это кафе, где сестры раньше бывали постоянно, с перерывами на личную жизнь, экзамены и рабочие авралы. Последний раз они там были осенью — договаривались по поводу маминого юбилея.
Идти — теперь и туда — Айгуль не слишком хотела. Она была готова к тому, что Гульшат тем более упрется всеми копытами с криками: «Так же нельзя!», «Мне это будет напоминать!!» Мелкая много чего кричала последнее время. И крики, и свою неохоту Айгуль собиралась пресечь максимально решительно и жестко. Жизнь продолжается, пусть не у всех.
Каково же было, как говорится, ее приятное удивление. Гульшат согласилась сразу, без слез, воспоминаний и дополнительных условий. Айгуль такая покладистость заставила лихорадочно вспоминать вычитанные в сети признаки предсуицидного состояния, одновременно пытаясь завязать разговор на отвлеченные темы. Тут пошли совсем дикие приятности. Гульшат стала выспрашивать про соседей — про ее, Гульшат, соседей по подъезду, с которыми она так и не удосужилась толком познакомиться, а Айгуль почему-то должна была. Айгуль решила таким заявкам не возмущаться — это были типичные для прежней Гульшат заявки, и их возвращение следовало приветствовать, а не спугивать.
Гульшат продолжила: «А как ты думаешь, можно с ними договориться или узнать хотя бы?» И замолчала. О чем узнать, Айгуль так и не поняла. Чуть отмотала память и обнаружила, что мелкая лепетала что-то про котенка. По его поводу с соседями договариваться надо, что ли? Бред. При чем тут соседи? И при чем тут котята, кстати?
Айгуль кошек терпеть не могла и за сестрой особой приязни к домашним животным не замечала. В детстве обе просили собаку, обе получили от родителей обещание — мол, в коттедж переедем, вот там и заведем. Обе слишком быстро переросли детские желания и сбежали из коттеджа. Гульшат, помнится, собаководов и любительниц кошек всячески вышучивала, а отделы товаров для животных называла исключительно «Бешеные бабки» — не в честь цен, а в честь традиционных покупателей. Да и товары были идиотскими — не корма или там шампуни от блох, а комбинезончики и поводки со стразами. Внезапная готовность Гульшат влиться в бешеный отряд настораживала. С другой стороны, говорят, это хорошая психотерапия. Ладно, потом разберемся, подумала Айгуль, примерно то же самое предложила мелкой, напомнила, что надо быть готовой к семи, и снова нырнула в отчет.
К семи она не успела. Всплыли два неучтенных договора, Макс-придурок удружил, как обычно, — спасибо хоть вспомнил, — и пришлось переделывать кучу вылизанной уже документации. У подъезда сестры Айгуль затормозила в двадцать минут восьмого. На звонок и стук никто не откликнулся. Так уже бывало. Айгуль открыла дверь своим ключом — и обнаружила, что Гульшат дома нет. А вот такого еще не было, по крайней мере с осени. Впрочем, не было и никаких страшных следов: чисто и не душно, вещи в порядке, посуда вымыта, постель заправлена, прощальных записок не видать. Айгуль еще раз огляделась, вытащила телефон, подумала, захлопнула дверь и спустилась к консьержке.
Консьержка была глуповатой и болтливой, поэтому Айгуль предпочитала проскакивать мимо нее быстро и боком. Тетка к этому привыкла — и теперь, когда дичь сама вышла на огневой рубеж, открытая и с вопросами, консьержка расплылась, растеклась и затопила словами, проложенными частым козьим смехом.
