Борис Рабичкин - Белая бабочка
Иногда Троян сердился на майора за его упрямство. Но сам себя останавливал, вспоминая, как терпеливо учил его Дзержинский и каким он сам был птенцом, когда впервые присутствовал на активе чекистов, где Феликс Эдмундович разбирал операцию по раскрытию контрреволюционного заговора...
— Значит, вы, майор, склоняетесь к тому, что скоро нужен будет ордер на арест академика Лаврентьева? — спросил Троян через несколько дней после прихода Оксаны в угрозыск. На этот раз они встретились в кабинете Анохина.
— Нет, Павел Александрович, я предлагаю вызвать Лаврентьева.
— Какие же у вас, майор, соображения?
— Запутанную историю с короной и распиской мы разобрали по косточкам. Корона фальшивая. Но почему же у агента, который явился за гестаповской картотекой, оказалась подливая расписка Лаврентьева? Не за новые ли услуги академику возвращают свидетельство того, что он получил пять тысяч марок, признав подделку подлинником?
— Я повторяю: ученый, как и всякий смертный, может ошибаться.
— Но ведь новые услуги, несомненно, были. Агент явился за картотекой, имея фотокопию плана могильника. А с оригиналом ехал за границу сам Лаврентьев...
— Кстати, паковал его Шелех, — вставил полковник.
— Но вернулся к нам почему-то не этот чертеж, а другой, кем-то скопированный, — продолжал майор.
— Чертеж могли подменить.
— Товарищ полковник, а вы не допускаете, что на том чертеже могло быть что-то записано?
— Допускаю... Но согласитесь, все это пока еще не доказательства, а цепь подозрений. Могу ее усилить. С тех пор как Куцый показал, что он ждет человека, с белой бабочкой, мы все время ищем эту бабочку. Вот она. — Троян достал из своей кожаной папки фотокопию газетной полосы. — В архиве сохранился комплект белогвардейской газеты 1918 года.
— «Человек с белой бабочкой продался красным», — вслух прочитал Анохин название статьи.
— Обратите внимание — красным. Это о Лаврентьеве. Оказывается, профессор закалывает в галстук булавку с белой костяной бабочкой — память о первой раскопке.
— Позвольте, товарищ полковник, у нас есть последнее тассовское фото — Лаврентьев на конгрессе в Риме. — Анохин вынул из ящика стола фотографию, взял лупу и спустя минуту сказал: — Очевидно, пятно на галстуке и есть эта бабочка.
— И тем не менее я продолжаю верить, что Лаврентьев к этому делу не причастен.
Троян сел поглубже в кресло, откинулся на спинку и, долгим взглядом посмотрев на Анохина, продолжал:
— Товарищ майор, а у вас не возникла мысль о провокации? Тем более, если мы установим, что в склепе произошло убийство, а не несчастный случай.
— Тогда эпизод с палкой, которую выбросил Шелех, может оказаться решающим для следствия.
Троян кивнул головой:
— Чем больше я занимаюсь этим делом, тем больше начинаю подозревать — не очень ли старается кто-то убедить нас, что Лаврентьев враг?
Полковник встал, подошел к окну. Его взгляд остановился на газетном киоске.
— Вы представляете себе, какой резонанс имела бы дискредитация Лаврентьева? Как бы заплясали желтые и черные газетки! — Троян помахал поднятой рукой и, подражая голосу уличных газетчиков, произнес: — «Новые аресты в Москве!», «ГПУ схватило академика Лаврентьева»! На все это нам наплевать. Даже для врага не эта шумиха самое главное. Мина, подложенная под честное советское сердце, им теперь, пожалуй, не менее важна, чем взорванный завод или линкор... Лаврентьев — очень большая величина, мирового значения. И вдруг... Вы понимаете, майор, они ведь спят и видят, как бы это у нас посеять недоверие к людям. В атмосфере всеобщей подозрительности поймать настоящего врага в сто раз труднее.
Полковник отошел от окна и снова сел в кресло.
— Сколько вам, Анохин, было лет в тридцать седьмом году? — вдруг спросил Троян. — Шестнадцать?
— Семнадцать, — будто извиняясь, ответил майор.
— А я тридцать седьмой хорошо помню...
— Павел Александрович, неужели у вас сложилось такое мнение, будто за каждым промахом я вижу руку вредителя и готов хватать людей по малейшему подозрению и даже без него?
— Зачем вы так утрируете, Федор Ильич! — с обидой произнес Троян. — Я о другом вам толкую. У чекистов большие заслуги в защите Родины от врагов. Мы гордимся своим старым званием. Сам народ назвал нас мечом революции. Но разве мы с вами, майор Анохин, имеем право забывать, что враги, носившие нашу с вами форму и погоны повыше, чем у нас, кое в чем преуспели, пытаясь запачкать доброе чекистское имя. Эти годы нас многому научили. И в том числе настоящей бдительности. — Полковник поднялся и решительно сказал: — Нет, майор, никаких вызовов академика Лаврентьева. Через несколько, дней у нас будут точные данные, что́ последнее время делал в секретной службе Курт Регль, а мы пока будем продолжать заниматься Шелехом.
— Личное дело Шелеха выглядит безупречно, — проговорил Анохин.
— Анкета — это еще не человек.
— Но у этого человека отличная биография... Сын бедняков. С восьмого года учился во Львове. В революцию бежал к нам. Тридцать лет в заповеднике. В войну партизанил, спас музей... Бежал из-под ареста во время оккупации. Всё точка в точку.
— Одна точка мне кажется заковыкой. Есть старый запрос Академии, — заметил Троян. — У Шелеха не было оригинала диплома.
— Ведь он бежал в 1918 году. Тогда ему было не до диплома.
— Это, конечно, мелочь, — согласился полковник. — Хотя иногда самое сложное начинается с самого простого... Ну что ж, моя «дочь» получит приглашение от подруги из Ялты...
— И поедет во Львов?
— Да, там должны быть какие-то следы Шелеха, — подтвердил Троян.
...Следующее утро застало полковника Трояна в Южноморском музее, в зале, у входа в который висит табличка: «Южноморск в дни Великой Отечественной воины 1941—1945 гг.» Павел Александрович остановился перед большим стендом. В углу его, за стеклом, выставлено объявление с портретом Шелеха в центре. На желтой афишной бумаге черными буквами набрано:
«Пять тысяч марок тому, кто обнаружит бежавшего двенадцатого ноября сего года из-под ареста врага нового порядка Остапа Шелеха».
Направляясь к выходу через анфиладу музейных залов. Троян повторял про себя:
— Двенадцатого ноября...
— Товарищ полковник, все дела южноморской комендатуры за ноябрь сорок третьего года просмотрены, — докладывал Анохин через несколько дней Трояну.
— И никаких подробностей побега?
— Ничего.
— А то, что я просил, разыскали?
— Есть корешки путевок шоферам немецкой комендатуры. Несколько нарядов на утро и полдень двенадцатого ноября.
— Это не то. Ведь, по рассказам Шелеха, его везли на расстрел вечером.
— Вечером из гаража уходила только одна машина.
— Какая?
— «Пикап».
— Известна фамилия шофера? — Троян с надеждой посмотрел на Анохина.
— Гофман.
— Гофман? — переспросил Троян. — Если память мне не изменяет, — сказал он минуту спустя, — какой-то Гофман значится в личном составе комендатуры Регля.
— Вряд ли гауптман Гофман служил шофером... Но был еще один Гофман. Он упоминается в приказе о резервистах, прикомандированных к южноморской комендатуре... «Роберт Гофман... Место рождения — Берлин 1893 год... Гражданская специальность — шофер». Может быть, это тот, кто нам нужен?
— Допустим, — согласился Троян. — Но жив ли он?
— Даже по теории вероятности есть по крайней мере десять шансов из ста...
— Если этот Гофман — гражданин ГДР и честный человек... А впрочем, я думаю, наши немецкие друзья сами решат, как нам помочь.
Сегодня у нас гости...
У них не требовали отпечатков пальцев. И не брали никаких подписок.
За ними не ездили и не сломились молодцеватые парни в широких пиджаках и низко надвинутых шляпах, вид которых ясно говорит, для чего они тенью следуют за гостем.
К ним не подсылали провокаторов, чтоб предложить кучу денег за измену родине.
Репортеры не задавали им глупых и каверзных вопросов, не вызывали на инциденты и не печатали о них скандальной хроники.
Они ездили и ходили всюду, где хотели, смотрели все, что хотели.
И тот, кто честен, видел то, что есть, и не видел того, чего нет.
Летом 1955 года толпы туристов бродили по улицам советских городов.
— Я объездил всю вашу страну в поисках железного занавеса и нашел... противопожарный занавес из железа на сцене южноморского оперного театра, — шутил профессор права из Сан-Франциско.
Приезжавшие в Южноморск зарубежные гости старались обязательно посмотреть раскопки древнего Эоса...
Сегодня экспедиция Лаврентьева принимает гостей из Германской Демократической Республики.
Показав гостям древний город, археологи пригласили их к столу. Он накрыт под тентом, недалеко от кургана, на котором уже спущен флаг. Стоят небольшие амфоры с вином, блюда с закусками, гидрии с холодным медком, который в Терновке умеют делать как нигде в округе. На белой скатерти еще резче выделяется иссиня-черная блестящая лакировка киликов, канфаров и скифосов, заменивших бокалы, чашки и стаканы.
