Кен Фоллетт - Ключ к Ребекке
В любом случае, он должен был делать шаг за шагом, и первый из этих шагов заключался в том, чтобы найти возможность управлять Смитом.
Мужчины покончили с выпивкой и отправились в «Чача». Такси найти не удалось, и они поехали в «гхари» – открытой конной коляске. Кучер немилосердно стегал кнутом старую лошаденку.
– Парень здорово лупцует свою скотину, – заметил Смит.
– Да уж, – ответил Вольф, думая про себя: «Видел бы ты, что мы делали с верблюдами».
Клуб был переполнен, и публика изнывала от жары. Вольфу пришлось заплатить официанту, чтобы их пустили.
Сонин номер начался почти сразу после того, как они вошли. Смит не сводил глаз с Сони, а Вольф – со Смита. Через минуту у майора «потекли слюни».
– Ну как, здорово? – спросил Вольф.
– Потрясающе, – ответил Смит, не поворачивая головы.
– Между прочим, я немного знаком с ней лично, – сказал Вольф. – Хотите, я приглашу ее посидеть с нами?
На эти слова Смит обернулся.
– Ну да?! – воскликнул он. – Правда, что ли?
* * *Оркестр заиграл быстрее. Соня обвела взглядом переполненный зрительный зал. Сотни мужчин жадно пожирали глазами ее великолепное тело. Она закрыла глаза.
Движения получались автоматически: ее словно несло на волне чувственности. Соня мысленно видела море хищных мужских лиц, не сводивших с нее глаз. Она почувствовала, как ее грудь заколыхалась, складки живота стали перекатываться и дрогнули бедра – у нее было такое чувство, что кто-то чужой – эти изголодавшиеся мужчины в зале – двигал ее телом. Она двигалась все быстрее и быстрее. В ее танце уже не было никакой искусственности. Соня танцевала для себя самой. Она даже не пыталась подстраиваться под музыку – наоборот, музыка подстраивалась под нее. Возбуждение накатывалось волнами. Она танцевала на самых верхушках этих волн, пока не достигла такой степени экстаза, когда стало казаться, что только подпрыгни – и полетишь. На самом пределе этого состояния она замерла, разведя в стороны руки. После громкого финала музыка стихла. Соня с отчаянным выдохом откинулась назад на широко раздвинутых коленях и коснулась затылком пола. Огни на сцене погасли.
Представление всегда заканчивалось так.
Под гром аплодисментов она поднялась на ноги и скрылась за кулисами, миновав затемненное пространство сцены. Она быстро прошла в свою гримерную, опустив голову и не глядя по сторонам. Ей не нужны были чужие слова и улыбки. Окружающие не понимали ее. Никто не догадывался, что это значило для нее, какие чувства охватывали ее во время каждого такого исполнения.
Она сняла туфли, прозрачные шаровары и украшенный блестками бюстгальтер и облачилась в шелковый халат. Затем села перед зеркалом и принялась смывать грим. Она всегда делала это, потому что кожа и тело были предметом ее постоянной заботы. «Лицо и шея опять пополнели, – отметила она про себя. – Не надо есть столько шоколада». Ее возраст уже давно миновал ту отметку, за которой женщины начинают полнеть. А публика не должна догадываться о том, сколько ей лет. Она уже почти достигла возраста, в котором умер ее отец. Отец…
Это был крупный самонадеянный человек, жизненные достижения которого никак не поспевали за его амбициями. Соня и ее родители спали на одной узкой кровати в комнате, которую они снимали в каирских трущобах. С тех пор она никогда не чувствовала себя так надежно и тепло. Она вспоминала, как сворачивалась клубочком, прижимаясь к широкой отцовской спине. Она и сейчас помнила, как от него пахло. Потом, когда она уже спала, появлялся другой запах, который необъяснимым образом будил ее спящее воображение. Отец и мать начинали двигаться в темноте, лежа на боку, рядом друг с другом, и Соня повторяла их движения. Мать не раз замечала это. Отец лупил ее. Потом, в очередной раз, они постелили ей на полу. Она все равно слышала их возню, но уже не могла участвовать в их наслаждении – это было так жестоко по отношению к ней. Она считала, что в этом виновата ее мать. Лежа на полу, замерзшая и отвергнутая, она пыталась двигаться с ними на расстоянии, но не испытывала при этом никакого удовольствия. С тех пор удовольствия вообще не было, пока не появился Алекс Вольф.
Она никогда не рассказывала Вольфу о тех своих ощущениях на узкой кровати в трущобах, но каким-то неведомым образом он знал об этом. Он вообще умел распознавать глубоко скрытые, потаенные чувства других людей. Вместе с той девушкой, Фози, они воссоздали эту сцену из Сониного детства, и давно утраченные ощущения вернулись к ней вновь.
Она понимала, что он сделал это не из жалости. Он прибегал к таким методам, когда хотел использовать людей в своих целях. Вот и теперь он хочет, чтобы она шпионила за англичанами. Она, конечно, согласна сделать все, что угодно, чтобы навредить англичанам, но только не ложиться с ними в постель…
В дверь ее гримерной постучали. Она откликнулась:
– Войдите!
Это был официант, который принес ей записку. Кивком она выпроводила его и развернула листок. В записке говорилось:
«Столик № 41. Алекс».
Она скомкала записку и бросила ее на пол. Итак, он нашел «клиента». Быстро это у него получилось. Здорово он умел использовать человеческие слабости.
Она понимала его, потому что сама была такой. Так же как и он, она использовала других людей, правда, менее искусно, чем Вольф. Она использовала даже его самого. У него были отличные манеры, вкус, высокопоставленные друзья и деньги – придет день, когда он возьмет ее с собой в Берлин. Одно дело быть «звездой» в Египте, и совсем другое – в Европе. Ей хотелось выступать перед аристократического вида старыми генералами и красавчиками из штурмовых бригад; ей хотелось соблазнять обладающих властью мужчин и красивых белокожих девушек; она хотела стать королевой кабаре в каком-нибудь приличном городе. А Вольф будет играть роль ее покровителя. Да, без сомнения, она тоже хочет использовать его.
«Чудно, – подумала она, – что два человека так близки и так мало любят друг друга».
А губы он ей отрежет, это уж точно.
Соня передернулась, отогнала от себя эти мысли и начала одеваться. Она облачилась в белое узкое платье с широкими рукавами и низким вырезом, обнажавшее ее грудь и обтягивающее бедра. Надела белые открытые туфли на высоком каблуке. Застегнула по тяжелому золотому браслету на каждой руке и повесила на шею кулон в форме слезы на золотой цепочке, который уютно улегся в ложбинке между ее грудями. Англичанину это должно понравиться, думала Соня, ведь у них вообще очень мещанский вкус.
Она придирчиво осмотрела себя в зеркало и прошла в клуб.
Когда она двигалась между столиками, посетители замолкали, а потом начинали обсуждать ее у нее за спиной. У Сони было такое чувство, будто она приглашает их к групповому изнасилованию. На сцене все ощущалось по-другому: от зрителей ее отделяла невидимая стена. Здесь же, в зале, каждый мог дотронуться до нее и все мечтали именно об этом. Никто, впрочем, не смел это сделать, но чувство, что это может произойти, возбуждало ее.
Она добралась до столика № 41, и мужчины поднялись ей навстречу.
Вольф сказал:
– Соня, дорогая, ты, как всегда, прекрасна.
Она кивком приняла комплимент.
– Позволь представить тебе майора Смита.
Соня и майор пожали друг другу руки. Это был худой мужчина, полностью лишенный подбородка, со светлыми усиками и противными костлявыми руками. Он смотрел на нее, как смотрят на какой-нибудь экстравагантный десерт, который официант только что поставил на стол.
– Совершенно покорен вами, – признался Смит.
Они сели за стол. Вольф наполнил бокалы шампанским. Смит произнес:
– Мадемуазель, вы танцевали прекрасно, просто прекрасно. Очень… артистично.
– Благодарю вас.
Он перегнулся через стол и похлопал ее по руке.
– Вы совершенно очаровательны.
«А ты совершенный болван», – сказала Соня про себя. Она перехватила предупреждающий взгляд Вольфа – он чувствовал, что было у нее на уме.
– Вы слишком добры, майор, – ответила она.
Как ей показалось, Вольф нервничал. Это оттого, что он все еще не был уверен в ней. По правде говоря, она сама еще не все для себя решила.
Вольф обратился к Смиту:
– Я был знаком с покойным отцом Сони.
Это была ложь, но Соня знала, почему он солгал. Он хотел напомнить ей кое о чем.
Ее отец приворовывал. Когда была работа, он работал, а когда работы не было, он воровал. Однажды он попытался вырвать сумочку у одной европейской дамы в Шари-эль-Кубри. Люди, сопровождавшие даму, хотели схватить Сониного отца, и в образовавшейся свалке женщина упала и повредила себе запястье. Это была очень важная дама, и Сониного отца крепко избили. Во время избиения он и умер.
Конечно, его не хотели убивать. У него, наверное, было слабое сердце. Но англичанам, верящим в правосудие, на это наплевать. Он совершил преступление, понес справедливое наказание, которое привело его к смерти, – что ж, одним туземцем меньше. Соня, которой тогда было двенадцать лет, тяжело переживала его смерть. С тех пор она ненавидела англичан всем своим существом.
