Богомил РАЙНОВ - РЕКВИЕМ
— Тогда зачем вы меня спрашиваете? — тихо, хотя и с некоторым вызовом, говорит она.
— Ага, вы хотите, чтобы мы вас ни о чем не спрашивали? Вы хотели бы делать все, что вам заблагорассудится, а мы должны смотреть на это сквозь пальцы и не задавать вам вопросов? Или вам было бы угодно, чтобы мы перед вами расшаркивались: «Нам стало известно то-то и то-то и у нас нет недостатка в доказательствах, и все же не будете ли столь любезны дать свои подтверждения?»
Я гашу окурок в массивной пепельнице розового венецианского хрусталя. Хрусталь с острова Мурано. Старая история... Времен Любо...
— Впрочем, если вы не в состоянии дать себе отчет в том, что происходит, я готов кое-что подсказать вам. К примеру, напомнить про одно имя... Я имею в виду не Данче, прости ее Господи, а, скажем, Жюля Берте-на... Жюль Бертен, вы хорошо слышите?..
— Но я понятия не имела о характере этих материалов! — мученически изрекает хозяйка.
— Сейчас я спрашиваю вас не о характере, а об источнике!
— Но зачем меня спрашивать, если вы и без того все знаете!.. Верно: Бертен попросил оказать услугу. Я бывала у них дома, делала его жене прически... Мы постепенно сблизились, и... однажды он попросил оказать ему эту услугу.--
— Переправлять его любовные письма?
— «Личные письма» — так он их назвал... Чисто интимного характера...
— А что вы получили за свою услугу?
— А, давал мне там кое-что... По мелочам...
— Но ведь Бертен давным-давно уехал, а ваш ящик продолжает служить...
— Да вот перед самым отъездом он доверительно сказал мне, что, в сущности, ящиком пользовался не он, а какой-то его друг, который хотел бы пользоваться им и в будущем.
— А как же с вознаграждением?
— А, находила время от времени кое-что — опять же в ящике... Мелочь какую-то...
— И вы не имеете представления, кто он такой, этот приятель Бертена?
— Поверьте, я действительно не имею представления!
Не знаю почему, но на сей раз я склонен ей верить.
— У меня создается впечатление, что вы слишком полагаетесь на свою неосведомленность, — говорю я. -Однако все ваши ссылки на неосведомленность ни в коей мере не уменьшают вашу ответственность. Вы сознательно за соответствующую плату стали орудием подданного другой страны, точнее, западного шпиона, способствовали его шпионской деятельности и продолжаете оказывать такое же содействие другим шпионам, вплоть до сегодняшнего дня.
— Но я понятия не имею... Я...
— Как вы не поймете, что ваше «понятия не имею» в данном случае пустой звук. Вы совершили тяжкое преступление, за что враг вам заплатил. Теперь настало время вам расплачиваться. И если они действительно давали вам по мелочам, то должен вас заверить, что мы мелочиться не станем.
Она сидит словно в оцепенении и, судя по всему, только сейчас начинает сознавать, как глубоко ее засосало болото.
— Вы запрячете меня в тюрьму?
— А вы что думали? Оштрафуем на два лева?
— И сколько же мне сидеть?
— Я полагаю, немало. Но это суду решать, не мне.
Я молча закуриваю, чтобы она могла немного собраться с мыслями.
— Зря вы смотрите на меня таким убийственным взглядом, — говорю ей. — Вы сами себе обеспечили тюрьму. Нам остается только снабдить вас транспортом. Что касается меня, то я даже готов в какой-то мере облегчить вашу участь, но при двух условиях.
— Говорите же! — отзывается она раньше, чем можно было ожидать.
— Во-первых, если вы запомните эти слова «в какой-то мере», потому что я не чудотворец и не люблю давать невыполнимых обещаний. Во-вторых, если вы поможете мне обнаружить человека, который пользуется вашим почтовым ящиком.
— Но как вам помочь? Как?
— Погодите! Спокойно! Ящик использовался двояко: одни время от времени приходили к нему что-то взять или положить, а другой доставлял соответствующие директивы и уносил то, что приносили другие. Следовательно, этот другой имел дело с ящиком значительно чаще. Постороннему пользоваться этим ящиком рискованно, а еще более рискованно пользоваться им часто. И потом, Бертен остановил свой выбор именно на вас, по-видимому, не случайно. Скорее всего, выбор пал на вас именно потому, что в этом же доме проживает человек, который может запросто пользоваться вашим почтовым ящиком.
— Но зачем ему пользоваться моим, когда у него есть свой? — спрашивает Касабова с некоторой долей логики.
— Из опасения, как бы кто-нибудь не проверил его ящик, или просто выдает ваш ящик за общий. Поэтому подумайте хорошенько и скажите мне, кто из жильцов вашего дома способен пойти на такое дело.
— Не вижу таких, — отвечает женщина, немного подумав. — Тут живут большей частью люди рассудительные, они не станут играть с огнем.
— А как же вы рискнули?
— Подвели меня...
— Раз подвели вас, с таким же успехом могут подвести и другого. Прикиньте получше. Начните с первого этажа и квартира за квартирой поднимайтесь до самого верха.
— Коко! — восклицает женщина, едва дав мне договорить. -- Если найдется в нашем доме такой, то это именно он, и никто другой.
— Никто другой?
— Никто, уверяю вас! Я пятнадцать лет здесь живу...
— А кто он такой, этот Коко?
— Ничтожество. Повеса. Квартира досталась ему от матери, так он, представьте себе, продает две комнаты своему двоюродному брату ради того, чтобы купить «мерседес»! Есть у него голова на плечах? Потом начал тайком развозить пассажиров с вокзала, зарабатывать деньги, только его накрыли два-три раза, и пришлось ему отказаться от этого дела. Кончилось тем, что он продал свой «мерседес», а деньги пропил со своими дружками. А теперь нанялся в таксисты.
— А не могли бы вы сказать, какую жизнь он ведет, чем занимается?
Минут пять спустя я уже сожалею, что задал необдуманный вопрос. Я наверняка не стал бы его задавать, вспомни вовремя, что имею дело с парикмахершей. Касабова изрыгает такой мощный поток всевозможных сведений, что я уже чувствую себя утопленником, попавшим в водоворот нескончаемых сплетен о ночных попойках, азартных играх, о связях то с той, то с другой, которая потом таскалась с тем-то, вы, должно быть, слышали о нем, он в прошлом году попал в катастрофу возле Панчерева, даже газеты писали, но вышел сухим из воды, потому что у женщины, которую он сшиб, оказалось только два сломанных ребра, ему, конечно, пришлось платить, но что толку от его денег, когда тебе переломают ребра, и так далее, и так далее...
— Вы о ком, о Коко?.. — время от времени спрашиваю я, чтоб как-то всплыть на поверхность.
На что неизменно следует ответ:
— Нет, о его дружке, но не об этом, про которого я только что говорила, а о другом. А что касается Коко, то не бойтесь, вы и о нем сейчас узнаете. Только этот Сте-фо, вы себе представить не можете, что это за проходимец, ввязался в драку с Коко из-за Лены, а у Лены губа не дура, ведь ему дядя слал доллары, а доллары он менял на сертификаты, потом выменивал левы по четыре за доллар, и деньжищ у него было целая прорва, только потом дядя перестал слать ему доллары, и, как только закрылась кормушка, все пошло прахом, и Лена ему говорит: «Чао, бамбино», а сама снова норовит вернуться к Коко, да не тут-то было, осталась она с носом, потому что, должна вам сказать, Коко не из тех, что сидят и ждут сложа руки, нет, он уже снюхался с этой, с Жаннет, тоже мне Жаннет, да она самая обыкновенная Иванка, а поди ж ты, хочет, чтобы ее звали Жаннет, ну и, конечно, нигде не работает да отцовские денежки транжирит.
И я снова чувствую, что бурный водоворот захватил меня и уносит в глубь, в пучину этого словесного моря.
— Довольно, хватит! — наконец собрался я с духом. — Надо отдать вам должное, характеристика получилась исчерпывающая, вы обладаете исключительным даром речи. Не знаю только, насколько вы владеете умением молчать.
— Когда это необходимо...
— Необходимо именно теперь. Необходимо нам, а тем более вам. Если вы хотите еще какое-то время .провести здесь, в этой уютной квартире, а не в тюрьме, и если вы по-настоящему желаете, чтобы я исполнил свое обещание, вам просто-напросто следует забыть, что между нами был какой бы то ни было разговор, и вообще забыть, что я к вам приходил.
— Ладно. Забуду.
— Но имейте в виду, — добавляю я, — не вздумайте опустить что-нибудь в почтовый ящик.
— Что именно?
— Вы знаете что: призыв о помощи, сигнал или какой намек. Не считая оперативных работников, никто, кроме вас, не знает об этой истории с почтовым ящиком. Так что, если противник что-либо пронюхает, мы ни на йоту не станем сомневаться, что в предательстве повинны вы. И тогда...
— Нечего мне объяснять, — прерывает меня женщина. — Устою перед соблазном, не стану делать себе харакири.
— Я бы хотел вас видеть, — слышу в трубке голос Бояна.
— Что-то очень важное?
— В данный момент не особенно важное, но может стать важным, — неопределенно говорит он.
