Андрей Гуляшки - Маленькая ночная музыка
Незадолго до последней мировой войны дом перешёл к одному предприимчивому коммерсанту, экспортёру разных овощей, повидла и консервов. Этот жизнерадостный и весёлый человек «озвучил» здание сверху донизу, подвесив репродукторы всюду, где только можно было их повесить, — к канделябрам, колоннам, люстрам. Несколько позже, в желании создать хотя бы некоторое подобие «национального» уюта среди барочных лестниц и плафонад, уюта, который напоминал бы ему о рае рыждавицких черешен и конявских яблок, провертел мраморные плиты, ввинтил в них крюки — из тех, которые мастерят кузнецы-цыганы, — и развесил на них пестроцветные кюстендильские плахты, домотканые ковры, сборчатые юбки, волынки и даже связки сушёной жёлтой и красной кукурузы.
Между турнюрными вальсами и «национальным уютом» с крюками и сборчатыми юбками пролегли годы, безвозвратно отшумевшие десятилетия. Блеск, деньги, торговые сделки, причуды выскочек, весёлое и грустное, жалкое и смешное — все имело место под кровлей этой постройки, пронёсшей через все время свою неизменную красоту, бесконечно чуждую железобетону и бесконечно одинокую.
После Девятого сентября дом был национализирован, и его несколько лет использовали под санитарный пункт и квартальный детский сад. Затем для него наступили критические времена, и жизнь его висела на волоске: один из начальников в райисполкоме решил во что бы то ни стало стереть с лица своего района этот «пережиток» похороненного мира. Соответствующий бульдозер и команда рабочих с кирками и лопатами уже заняли было исходную позицию, но в последний момент Дирекция архитектуры протелефонировала своё вето, и на смертоносном мероприятии был поставлен крест.
Детский сад перевели в новое здание — преимущественно из стекла и лишь кое-где из бетона, — а в нижний этаж старого дома, этого пережитка похороненного мира, въехала одна из болгарских секций Олимпийского комитета Впрочем, вся секция состояла из двух руководящих работников — председателя и секретаря, — которые являлись на службу два раза в неделю — во вторник и пятницу после полудня. Секция устроилась комфортабельно — как подобает филиалу международной организации, но фактически пользовалась лишь банкетным залом. Остальные два помещения этажа оставались пустыми.
Верхний этаж был отдан под жилище военному инженеру Теодосию Дянкову. Человек одинокий, бездетный, овдовевший много лет тому назад, он поселился в большой отдельной комнате, меблировав её, согласно своему вкусу, по спартанскому образцу: солдатская койка, простой сосновый стол, несколько кухонных стульев и обыкновеннейшая канцелярская конторка с подвижной шторкой — вот и вся обстановка. Обе комнаты с окнами на улицу он предоставил своей племяннице, студентке консерватории, и домработнице — дальней родственнице его покойной супруги, горбатой пятидесятилетней девице. В комнате племянницы были ковры, пианино, изящный письменный столик в завитушках, золотисто-розовый, купленный у парижского антиквара. Спальня домработницы была, разумеется, обставлена более скромно, но в сравнении с его комнатой, служившей ему одновременно и спальней и рабочим кабинетом, выглядела почти роскошной.
Таком был этот дом, некогда построенный в стиле позднего барокко, и так обстояли дела в его этажах в день двойного убийства — наиболее загадочного за последние несколько лет.
СВИДЕТЕЛЬ НОМЕР ОДИН
Доктор математических наук Савва Крыстанов пулей вылетел из дома ровно в пять часов пятнадцать минут пополудни. Около минуты он постоял на тротуаре, пытаясь овладеть своими нервами, затем быстро пересёк мостовую и вошёл в аптеку напротив.
В пять двадцать пять, когда он снова поднимался по мраморной лестнице, впрочем, на этот раз еле-еле, словно из последних сил волоча на ногах железные ядра, его чуть было не смял какой-то человек в форме, который мчался вниз, к выходу, будто с цепи сорвавшись. Человек в форме задел его плечом, и математик волчком завертелся вокруг своей оси. Он наверняка тут же рухнул бы и, быть может, сломал бы себе шею, но неожиданное столкновение произвело тормозящий эффект на стремительное продвижение человека в форме. Он тоже описал полуокружность вокруг своей оси, но где-то на сто восьмидесятом градусе успел левой рукой ухватиться за перила, а правой — за отворот докторского пиджака. Материя затрещала, лопнула, под ней что-то забелело — не то подкладка, не то ватин, а затем наступила убийственная тишина. В продолжение этой мгновенной паузы доктору удалось, покашливая и давясь от волнения, вооружиться пенсне. Несмотря на слабое освещение, он заметил, что человек в форме — милиционер, что плащ на нем мокрый, а фуражка слегка сдвинута на затылок.
— Ты кто такой? — поинтересовался милиционер. Он, пожалуй, был взволнован больше математика.
— Я? — Тот пересохшим языком облизал верхнюю губу, так как ему казалось, что она потрескалась и на ней выступила кровь. — Я друг убитого, — сказал он.
Милиционер, открыв рот, уставился на него и в свою очередь чуть не поперхнулся.
— Погоди-ка, — торопливо произнёс он. — Откуда тебе известно, что он убит? Ты когда его видел?
— Предполагаю, что он убит, — сказал математик, — поскольку лицо его было иссиня-чёрным, а на губах проступила пена. Да и поза его на полу довольно неестественна для человека, умершего своей смертью.
— Да у него дыра на шее, и череп сзади продырявлен, какая там своя смерть!
— Никакой дыры, — сказал математик. — Никакой дыры у него быть не может! Я вот притронулся рукой к его лбу и не заметил ничего особенного — ни на шее, ни на черепе. Не то что раны — никакой царапины не было!
— А ну подними руки! — взревел милиционер и в тот же миг выхватил из кобуры «збройовку».
Доктор математики усмехнулся, и в его печальной усмешке проступили горькое сожаление и обида. Все же он поднял руки. И руки, и белые манжеты, высунувшиеся из-под рукавов пиджака, блестели в сумраке, словно вылитые из гипса.
— Удивляюсь, — вздохнул он, — как это вас до сих пор не научили обращаться к гражданам на «вы»!
— А я удивляюсь, откуда ты взялся и когда успел увидеть этого человека и пощупать ему лоб, если тот тип застрелил его всего минуты три тому назад, можно сказать, у нас на глазах? Мы его застали, когда он стоял над убитым и с рук у него капала кровь, и было это самое большее три минуты тому назад, а тебя там не было! — Милиционер был крайне возбуждён, говорил несвязно. «Збройовка» дрожала в его руке.
Этот диалог был прерван — и, слава богу, вовремя, ибо кто его знает, как бы он закончился! Он был прерван появлением нескольких человек в форме и в штатском. Двое в форме остались в передней, а остальные стали быстро подниматься по лестнице, перешагивая через две-три ступени сразу. Шедший последним — высокого роста, с подстриженными усиками, в тёмных очках и низко надвинутой на лоб широкополой шляпе — сделал шаг направо, и его рука немедленно нащупала выключатель у дверей — старомодный цилиндрик с блестящей фаянсовой вертушкой. Лампы на люстре блеснули, и среди хрустальных подвесок как бы замерцала миниатюрная галактика из брильянтовых звёзд. Заметив их дрожащие отражения на малахите мраморных плит, человек улыбнулся. Картина напоминала некие изумрудные пучины, в которых глядятся звёздные гроздья неба. Перед тем как догнать своих товарищей, он поднял воротник своего широкого элегантного пальто из австралийской шерсти, которое было не по-модному длинноватым.
Вошедшие были встречены с безграничным облегчением и милиционером и доктором математических наук. Милиционер откозырял (после того, как одним глазом заглянул в документ, наспех показанный ему руководителем группы) и, застёгивая кобуру, рассказал, что человек в пенсне выдаёт себя за свидетеля убийства, но выглядит подозрительным, поскольку плетёт явную несуразицу, которая не имеет ничего общего с действительным положением вещей, а потому он намеревался задержать его с целью выяснить все сопутствующие случаю обстоятельства.
— Этот человек бредит или, по меньшей мере, галлюцинирует, — заметил доктор математических наук, беря свой паспорт из рук человека небольшого роста. — Он, например, утверждает…
Однако тот не дал ему досказать и потому, что спешил, и потому, что предпочитал получить собственные впечатления от происшествия. Он попросил математика присоединиться к группе, и все тесной кучкой молча поднялись на третий этаж.
— Сюда, будьте добры! — Математик указал рукой на приоткрытую дверь.
— Он вас вводит в заблуждение, товарищ инспектор! — встрепенулся милиционер, окинув доктора математических наук уничтожающим взглядом. — Убитый — на чердаке!
Савва Крыстанов развёл руками.
— Так и есть, этот гражданин галлюцинирует! — сказал он. — Как так на чердаке! — Он помолчал. — Разве что кто-то перенёс труп на чердак, пока я говорил по телефону из аптеки.
