Марк Казанин - Рубин эмира бухарского
– А кто еще есть в вагоне? – несмело спросил я.
Паша искоса взглянул на меня:
– Да вот увидишь сам.
Тут за Пашиной спиной откатилась дверь купе, и из него вышли пожилая женщина и тоненькая девушка лет шестнадцати. Лицо девушки осветилось радостью, когда она увидела Пашу. Она кивнула ему, а мать (если это была ее мать) обратилась к нему:
– А, Паша! Что, встал Владимир Николаевич?
– Встал, встал, – отвечал он, украдкой поглядывая на девушку. – Позвать его?
– Зачем? Давайте все зайдем к нему.
Поразительно, как это Паша всех знал и все знали его. Я разглядывал своих новых спутников. Дама была, вероятно, не намного моложе своего мужа. (По тому, как она, войдя, поцеловала Толмачева в лоб, я заключил, что это были муж и жена.) Она была в очках, плотная, с круглым и несколько плоским лицом, однако же, если смотреть в профиль, выделялся неожиданно хорошо вылепленный и очень отчетливый маленький подбородок и безукоризненной формы небольшой нос. Молодая девушка не была похожа ни на мать, ни на отца. Так как она играет немаловажную роль в последующей истории и в дальнейших перипетиях моей жизни, я хочу дать о ней общее представление. Она была маленького роста и выглядела неоформившимся подростком. Но что прежде всего привлекало в ней – это ее лицо, его абсолютная чистота, ясность, и на нем самые поразительные глаза, какие мне когда-либо доводилось видеть. Это были бездонные глаза, светлые, почти прозрачные, за которыми чудился целый невысказанный, неизведанный мир. Я видел, что Паша, несмотря на все желание казаться незаинтересованным, не мог отвести взгляда от лица девушки. Паше, видимо, хотелось познакомить меня с обеими пассажирками, но он не знал, как это делается.
– Ну, Володя, – сказала дама (и как странно прозвучало, когда этого пожилого властного человека назвали Володей!), – надо собирать завтрак. Если будет кипяток, я вас всех накормлю.
Толмачев с сомнением покачал головой. Как раз в это время дверь отворилась и вошел Листер.
– А вот и сосед, – приветствовал его Толмачев. – Знакомьтесь, товарищ Листер, – моя жена, Александра Ивановна, и Катя, племянница. Какие у нас перспективы насчет кипятка?
– На станциях – никаких, – ответил Листер, пожимая руки женщинам, – вся надежда на кипяток с паровоза.
Дверь вновь открылась, и на пороге показался молодой человек моих или Пашиных лет.
– Доброе утро! – Он обвел глазами всех. – Здравствуйте, Александра Ивановна! Здравствуйте, Катя! Извините за вторжение, но я вас не нашел в вашем купе и решил, что вы здесь. Я не помешаю?
– Зайдите, Борис, – приветливо сказала Александра Ивановна. – Знакомьтесь и садитесь. Борис Ратаевский, – отрекомендовала она его.
Я сразу же преисполнился мучительной завистью к нему. Он был в меру высок, черты лица правильны, движения свободны и, я бы сказал, элегантны. Он непринужденно поклонился всем и сел возле Кати. Вблизи он казался хуже – глаза выглядели тускловатыми, кожа была нечистой.
– Катя, – сказал он, – вы не забыли наш уговор?
Паша замер.
– Какой? – подняла Катя брови.
– Как вы легко забываете! Мы же хотели готовить вечер.
– Ну и что?
– Ну, помните эту игру в знакомых, о которой мы говорили? Я буду говорить или изображать, вы угадывать. Ну, помните: «Козьи ножки, нос крючком» или…
– Да, да, – сухо ответила она.
– Что же вы, раздумали?
– Я не раздумала, я и тогда не хотела.
– Отчего же?
Катя ничего не ответила.
– Ну, я думаю, Катя права, – послышался голос Листера. – И я догадываюсь почему. Я бы тоже не играл в такого рода игру.
– Почему это? – недоуменно спросил Борис.
– Такая игра легко приобретает нехороший привкус.
– Какой это? – почти запальчиво вырвалось у Бориса.
– Начинается с высмеивания, а кончается глумлением, да еще за спиной, – закончил Листер.
Катя бросила на него быстрый благодарный взгляд.
Паша оттаял.
В это время поезд дернуло вперед, назад, вагоны со скрежетом наезжали друг на друга. Мы схватились за полки. Толчок, рывок – поезд остановился.
– Ну, кто за кипятком? – возгласил Листер.
Паша уже был на ногах, встал и я. Ратаевский попытался подняться, но, сделав несколько символических движений, остался сидеть.
3Набрав кипяток, мы с Пашей заглянули на вокзал. Это была крошечная комната для ожидания. То, что мы увидели там, потрясло меня да и Пашу, я думаю, тоже. На грязном полу лежал на овчинах, видимо в жару, бородатый мужчина, и около него копошилось двое маленьких высохших существ. Паша открыл заднюю дверь, чтобы лучше осветить комнату, и сквозь просвет дверей мы увидели, что во дворе лежало или сидело, кое-как прислонившись к железной сетчатой изгороди, еще много мужчин, женщин и детей, маленьких скелетов с огромными вздувшимися животиками.
– Что это? – не веря своим глазам, спросили мы станционного сторожа.
И он объяснил нам, что это первые беженцы – голодающие с Волги.
– Поторапливайтесь, – прибавил он, – а то еще поезд тронется.
С ужасным впечатлением мы вернулись в вагон и рассказали об увиденном. У Александры Ивановны, расставлявшей стаканы и блюдца на чистой салфетке и вынимавшей завтрак из дорожной корзины, пальцы застыли в воздухе.
– Несите им что-нибудь, дети, – быстро проговорила она. – Скорее! – Александра Ивановна поспешно вынимала из чемодана кульки и мешочки. – Здесь хлеб, сахар, консервы.
– Подождите, – вмешалась Катя, – вот еще это. – Она развязала платочек. – Мне на счастье дали два золотых, возьмите.
– Ну да, вот это хорошо, – сказала Александра Ивановна. – Им на рынке, может быть, что-нибудь купят. Не мешкайте.
Паша и я были готовы, но нас предупредил Ратаевский.
– Давайте, теперь я, – вызвался он и, быстро приняв все на вытянутые руки, через минуту исчез.
– Ну что ж, завтракать все же нужно, – проговорила Александра Ивановна. – Катя, передавай стаканы и мажь хлеб вот этим. Ну, давайте, давайте принимайтесь за еду. Прошу вас, простите, как вас звать-величать?
– Эспер Константинович, – отозвался Листер.
Паша и я отказались от завтрака. Я не люблю, когда меня кормят, и, раз сказав «нет», я уж не отступлю; Паша был еще более самолюбив, чем я.
Александра Ивановна рассердилась:
– Вы что же это фокусничаете? Или обидеть меня решили?
Катя смотрела на меня и на Пашу в очевидном замешательстве.
В это время вернулся Ратаевский.
– Ну вот, Борис, надеюсь, вы, по крайней мере, не будете кривляться. Садитесь завтракать.
– С удовольствием, – сказал слегка запыхавшийся Борис. – Куда разрешите?
Нас выручил Эспер Константинович:
– Вы знаете, мы с удовольствием будем завтракать все вместе, но не как гости, а как участники. Паша, Глеб, вытаскивайте, что у вас есть. Я вношу яблоки, – он вытащил мешок из-под лавки, – и вот еще консервы.
У нас, к сожалению, был только черный хлеб, ржавые селедки и купленный на базаре самодельный постный сахар. Ратаевский чуть покосился на такое угощение. Катя с радостью взялась чистить селедку и класть ее на хлеб.
Так мы, на коммунальных началах, продолжали наш путь.
4Все это может показаться не идущим к делу, не связанным с рубином, но такова была последовательность событий, и только так, как люди, вещи и факты входили и выходили из поля моего зрения, я могу их описывать.
После завтрака Паша и я вышли в коридор, чтобы дать Толмачевым возможность побыть одним, а через минуту к нам присоединился и Листер. Мы смотрели в окно. Поезд подходил к какой-то узловой станции. Начали мелькать боковые пути, порожние вагоны, заржавленные, валявшиеся по обочинам скаты, мертвые паровозы. Сколько их было тогда на Руси!
На этой станции Паша, Листер и я прошли вдоль всего нашего поезда. Он состоял примерно из трех десятков товарных вагонов; большая часть из них была запломбирована и забита накрест тяжелыми брусьями; несколько вагонов были приспособлены под теплушки; в одной весело пылала походная печурка, вокруг сидели красноармейцы и кое-где поблескивали стволы ружей.
Мое внимание прежде всего привлекли дощечки на каждом вагоне с надписью краской: «Пролетарский Петроград – революционному Туркестану». Движимый любопытством, я остановился возле одной из этих довольно неаккуратно и наспех написанных дощечек и вопросительно поглядел на Павла.
– Подарки везем, – лаконически отозвался он.
Мне сразу стало ясно, что мы находимся в составе неприкосновенного маршрутного эшелона. Впереди зеленел единственный классный вагон – это мог быть только наш. У подножки тамбура стояла толпа.
Подойдя ближе, мы увидели, что шло препирательство между молодым высоким военным в галифе, с небольшим щегольским револьвером у пояса, и начальником станции, который упрямо, по-видимому в сотый раз, повторял:
