Себастьян Фолкс - Дьявол не любит ждать
«Приятный бонус к работе секретного агента — возможность успешно сохранять в тайне интрижку или даже долговременный роман», — удовлетворенно подумал Матис, оглядывая улицу в обоих направлениях. За дверью послышались шаги. Ему открыла коренастая консьержка мадам Буэн. В ее глазах за толстыми стеклами очков, как всегда, читались противоречивые чувства: она вроде бы и заговорщически подмигивала, и в то же время выражала взглядом презрение. «Пора, пожалуй, купить еще одну коробку шоколада с запахом фиалки, как в прошлый раз», — подумал Матис, пересекая двор и поднимаясь по лестнице к дверям Сильви.
Сильви приняла у него мокрый плащ и хорошенько стряхнула. Как обычно, она поставила на стол бутылку «Рикара», два бокала, графин с водой и маленькие тосты из магазинной упаковки, намазанные консервированным фуа-гра.[4] Сначала они занялись любовью в спальне — беседке из занавесок в цветочек, покрывал в цветочек и обоев в цветочек, пестреющей всеми цветами радуги. Сильви, миловидной крашеной блондинке, вдове чуть за сорок, удалось неплохо сохранить фигуру. В постели она была умелой, покладистой и предупредительной — настоящая poule de luxe,[5] как Матис порой называл ее в порыве страсти. Потом — после постели, ванны, переодевания для нее и аперитива для него — наступало время ужина в ресторане.
Матиса всегда удивляло и даже забавляло, что Сильви, едва выбравшись из постели, уже была готова вести светский, ни к чему не обязывающий разговор — о своей семье в Клермон-Ферране, о сыновьях и дочери или, например, о президенте де Голле, которого просто боготворила. Ужин уже подходил к концу, и Сильви доедала самый фруктовый из всех фруктовых десертов, когда к их столику подошел Пьер — официант, который всегда обслуживал их в этом ресторане. На его лице было написано сожаление.
— Месье, прошу прощения за беспокойство. Вас к телефону.
Матис всегда оставлял на работе номера телефонов, по которым его можно было найти в случае необходимости, но ведь в отделе все прекрасно знали, что вечер пятницы для него святое и в это время его лучше не беспокоить. Он приложил к губам салфетку, извинился перед Сильви, затем пересек многолюдный зал ресторана, прошел мимо деревянной барной стойки и оказался в маленьком вестибюле рядом с дверями туалетов. Снятая трубка висела возле телефонного аппарата.
— Слушаю.
Он рассеянно взглянул на плакат, навязанный ресторану профсоюзами: это было призвание к борьбе со злоупотреблением алкоголем в общественных местах. Répression de I’lvresse Publique. Protection des Mineurs.[6]
В ходе разговора собеседники не называли друг друга по имени, но Матис сразу узнал голос заместителя начальника отдела.
— На одной из окраин убийство, — сказал тот.
— А полиция на что? — поинтересовался Матис.
— Да я все понимаю. Но тут есть некоторые… тревожные нюансы.
— Полиция уже там?
— Да. Они тоже беспокоятся. Там уже целая серия похожих убийств.
— Я в курсе.
— Поезжайте на место и осмотритесь.
— Прямо сейчас?
— Да. Я высылаю машину.
— Скажите водителю, чтобы подъехал к станции метро «Сен-Поль».
«Ну что ж, — подумал Матис, снимая с вешалки все еще влажные плащ и шляпу, — в конце концов, могло быть и хуже. Вот позвонило бы начальство на пару часов раньше…»
Черный «Ситроен DS21» ждал у выхода из метро на улице Риволи. Водитель не глушил мотор, зная особенности ситроеновской пневматической подвески: стоило выключить двигатель — и через короткое время машина опускалась к самому асфальту, едва не ложась на него днищем. После включения зажигания насосам требовалось некоторое время, чтобы вновь приподнять кузов. Матис нырнул в уют заднего сиденья, водитель резко, как затвор, передернул ручку переключения скоростей, и машина рванула с места, с визгом проворачивая колеса на мокром асфальте.
Матис закурил американскую сигарету и уставился в окно: мимо проносились шикарные витрины магазинов на Больших бульварах, затем «Галери Лафайетт», «Монопри» и другие безликие гигантские универмаги, расплодившиеся на оживленных магистралях вблизи бульвара Осман. Проехав мимо Северного вокзала, водитель углубился в сеть более мелких улочек, примыкающих к площади Пигаль. Здесь характерными приметами городского пейзажа были кричащие, желтые и красные вывески индокитайских ресторанов, скромные витрины магазинов подержанной мебели и красные фонари над входами в hôtel de passe,[7] возле которых, на ближайшем углу, непременно стояла под зонтиком какая-нибудь пухленькая цыпочка с голыми ногами.
Миновав каналы и пронзив насквозь беспорядочное кружево узких переулков и проездов в окрестностях старого города, они на большой скорости проскочили Клиньянкур, Сен-Дени и, как всегда неожиданно, оказались на автостраде, идущей вровень с верхними этажами блочных многоквартирных домов. Именно здесь Париж словно отгораживался от тех, кому не было места в сверкающем Городе Света, кому были суждены лишь душные комнатушки в мрачных городах тьмы.
Водитель свернул с шоссе № 1 на второстепенную дорогу и, пару раз вильнув вправо-влево словно бы наугад, внезапно затормозил прямо у подножия железобетонной «Радуги».
— Стоп, — сказал Матис. — Посвети-ка вон туда.
Поворотные фары «ситроена», повинуясь рулю, выхватили из темноты нижние ступеньки лестницы и стоящего возле них одинокого полицейского в форме.
Матис внимательно оглядел странное здание. На бетонной стене через неравные («произвольные», как наверняка сказал бы автор этого сооружения) промежутки были укреплены какие-то непонятные деревянные композиции, напоминающие картины кубистов. По всей видимости, они были призваны придать безликому фасаду бетонной башни хотя бы подобие выразительности и индивидуальности. Скорее всего эти композиции должны были перекликаться с образом радуги, давшим название комплексу из двух зданий и дугообразного перехода над шоссе. Впрочем, дерево оказалось материалом куда менее прочным, чем бетон: большая часть декоративных элементов была либо утрачена, либо испорчена до неузнаваемости. Жалкие остатки, по-прежнему украшавшие фасад, придавали ему какой-то гротескный и даже зловещий вид: так выглядит морщинистая старуха, ярко и небрежно накрасившая губы.
Матис подошел к лестнице и показал полицейскому свое удостоверение:
— Где труп?
— В морге, месье.
— Уже опознан?
Полицейский достал из кармана блокнот:
— Юсуф Хашим. Тридцать семь лет. Метис, черноногий[8] — точно не знаю.
— На него что-нибудь есть?
— Нет, месье. Но это ни о чем не говорит. В этом районе у нас вообще мало на кого что-нибудь есть, хотя, ясное дело, большинство местных не дружат с законом, мягко говоря. Мы в эти кварталы редко суемся.
— Я так понимаю, они здесь сами себе полиция.
— Это же гетто.
— Как его убили?
— Одним выстрелом в упор.
— Пойду осмотрю место преступления.
— Пожалуйста, месье. — С этими словами полицейский поднял веревку, которой был перекрыт вход на лестницу.
Там стояла такая вонь, что Матису пришлось задержать дыхание, а потом, когда он поднимался по ступенькам, дышать ртом. Он прошел вдоль галереи, удивленно разглядывая крепления цепочек и засовов, которыми местные обитатели пытались хоть как-то усилить свои хлипкие двери. Из некоторых квартир доносились звуки включенного радио или телевизора либо громкие возбужденные разговоры. В дополнение к вони от человеческих испражнений в галерее ощущался легко узнаваемый запах кускуса и кебаба.
Каким же кошмаром должна быть жизнь этих метисов, полукровок или черноногих — французов, родившихся в Алжире. «Они же как животные, — подумал Матис, — только запертые не внутри, а снаружи — за пределами города-клетки». Впрочем, в его служебные обязанности не входило вникать в несовершенство мира. От него требовалось выяснить, не было ли убийство Хашима чем-то большим, нежели обычный выстрел в ходе криминальных разборок между местными обитателями, и какое отношение вся эта история могла иметь к работе Второго управления.
Начальник отдела, само собой, потребует письменного отчета, так что лучше хотя бы постараться проникнуться атмосферой этой «Радуги», чтобы нащупать нить событий. По возвращении в офис придется просмотреть все досье по сходным убийствам, а также связаться со Службой иммиграции и на основании предоставленных данных попытаться установить, есть ли между этими преступлениями какая-либо связь и нет ли тут повода для серьезного беспокойства. Целый отдел во Втором управлении занимался негативными последствиями французских колониальных войн. Восьмилетняя борьба за независимость Алжира жестоко расколола не только сам Алжир, но и Францию; политические проблемы, вызванные этим расколом, нарастали как снежный ком, и решить их удалось лишь вернувшемуся, казалось бы, из политического небытия генералу де Голлю — лидеру времен Второй мировой войны. Губы Матиса дрогнули в улыбке, когда он вспомнил, каким почтением и обожанием проникалось лицо Сильви, когда она с придыханием произносила имя великого человека. В то же самое время куда более болезненным и позорным в геополитическом плане было поражение французской армии в Индокитае, вернее, в той его части, которая теперь провозгласила себя Вьетнамом. Унижение от разгрома под Дьенбьенфу словно каленым железом обожгло душу Франции, оставив глубокую, до сих пор не зажившую рану.
