Виктор Суворов (Резун) - Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное)
Он рванулся так, что металлические направляющие желоба задрожали, Он рванулся, ломая собственные кости, разрывая жилы и мышцы. Он рванулся.
Но проволока была прочной.
И вот носилки плавно пошли вперед. Двери топки разошлись в стороны, озарив белым светом подошвы лакированных, давно не чищенных ботинок. Вот подошвы приближаются к огню. Человек старается согнуть ноги в коленях, чтобы увеличить расстояние между подошвами и бушующим пламенем. Но и это ему не удается. Оператор крупным планом показывает пальцы. Проволока туго впилась в них. Но кончики пальцев этого человека свободны. И вот ими он пытается тормозить свое движение. Кончики пальцев растопырены и напряжены. Если бы хоть что-то попалось на их пути, то человек, несомненно, удержался бы. И вдруг носилки останавливаются у самой топки. Новый персонаж на экране, одетый в халат, как и все кочегары, делает им знак рукой. И, повинуясь его жесту, они снимают носилки с направляющих желобов и вновь устанавливают у стенки на ручки.
В чем дело? Почему задержка?
Ах, вот в чем дело. В зал крематория на низкой тележке вкатывают еще один гроб. Он уже заколочен. Он великолепен. Он элегантен. Он украшен бахромой и каемочками. Это почетный гроб. Дорогу почетному гробу! Кочегары устанавливают его на направляющие желоба, и вот он пошел в свой последний путь. Теперь неимоверно долго нужно ждать, пока он сгорит. Нужно ждать и ждать. Нужно быть терпеливым…
А вот теперь, наконец, и очередь привязанного. Носилки вновь на направляющих желобах. И я снова вижу этот беззвучный вопль, который, наверное, способен срывать двери с петель. Я с надеждой вглядываюсь в лицо привязанного. Я пытаюсь найти признаки безумия на его лице. Сумасшедшим легко в этом мире. Но нет таких признаков на красивом мужественном лице. Не испорчено это лицо печатью безумия. Просто человеку не хочется в печку, и он это старается как-то выразить. А как выразишь, кроме крика? Вот он и кричит. К счастью, крик этот не увековечен. Вот лакированные Ботинки в огонь пошли. Пошли, черт побери. Бушует огонь. Наверное, кислород вдувают. Два первых кочегара отскакивают в стороны, два последних с силой толкают носилки в глубину. Двери топки закрываются, и треск аппарата стихает.
— Он… кто? — я сам не знаю, зачем задаю такой вопрос.
— Он? Полковник. Бывший полковник. Он был в нашей организации. На высоких постах. Он организацию обманывал. За это его из организации исключили. И он ушел. Такой у нас закон. Силой в организацию мы никого не вовлекаем. Не хочешь — откажись. Но если вступил, то принадлежишь организации полностью. Вместе с ботинками и галстуком. Итак, я даю последнюю возможность отказаться. На размышление одна минута.
— Мне не нужна минута на размышление.
— Таков порядок. Даже если тебе и не нужна эта минута, организация обязана тебе ее дать, Посиди и помолчи, — седой щелкнул переключателем, и длинная худая стрелка, четко выбивая шаг, двинулась по сияющему циферблату.
А я вновь увидел перед собой лицо полковника в самый последний момент, когда его ноги уже были в огне, а голова еще жила: еще пульсировала кровь, еще в глазах светился ум, смертная тоска, жестокая мука и непобедимое желание жить. Если меня примут в эту организацию, я буду служить ей верой и правдой. Это серьезная и мощная организация. Мне нравится такой порядок. Но почему-то я наперед знаю, что если мне предстоит вылететь в короткую квадратную трубу, то никак не в гробу с бахромой и каемочками. Не та у меня натура. Не из тех я, которые с бахромой… Не из тех.
— Время истекло, Тебе нужно еще время на размышление?
— Нет.
— Еще одна минута?
— Нет.
— Что ж, капитан. Тогда мне выпала честь первым поздравить тебя со вступлением в наше тайное братство, которое именуется Главное разведывательное управление Генерального штаба, или сокращенно ГРУ. Тебе предстоит встреча с заместителем начальника ГРУ генерал-полковником Мещеряковым и визит в Центральный Комитет к генерал-полковнику Лемзенко. Я думаю, ты им понравишься. Только не вздумай хитрить. В данном случае лучше задать вопрос, чем промолчать. Иногда в ходе наших экзаменов и психологических тестов такое покажут, что вопрос сам к горлу подступает. Не мучь себя. Задай вопрос. Веди себя так, как вел себя сегодня здесь, и тогда все будет хорошо. Успехов тебе, капитан.
ГЛАВА 1
1
Если вам захотелось работать в КГБ, езжайте в любой областной центр. На центральной площади всенепременно статуя Ленина стоит, а позади нее обязательно окажется огромное здание с колоннами — это областной комитет коммунистической партии. Где-то тут рядом и областное управление КГБ. Тут же, на площади, любого спросите, вам любой покажет: да вон то здание, серое, мрачное, да, да, именно на него Ленин своей железобетонной рукой указывает. Но можно в областное управление и не обращаться, можно в дверь Особого отдела по месту работы постучать. Тут вам тоже каждый поможет: прямо по коридору и направо, дверь черной кожей обита. Можно стать сотрудником КГБ и проще. Надо к особисту обратиться. Особист на каждой захудалой железнодорожной станции есть, на каждом заводе, а бывает, что и в каждом цеху. Особист есть в каждом полку, в каждом институте, в каждой тюрьме, в каждом партийном комитете, в конструкторском бюро, а уж в комсомоле, профсоюзах и общественных организациях их множество. Подходи и говори: хочу в КГБ! Другой вопрос — примут или нет (ну конечно же, примут!), но дорога в КГБ открыта для всех, и искать эту дорогу совсем не надо.
А вот в ГРУ попасть не так легко, К кому обратиться? У кого совета спросить? В какую дверь стучать? Может, в милиции поинтересоваться? В милиции плечами пожмут: нет такой организации.
В Грузии милиция даже номерные знаки выдает с буквами ГРУ, не подозревая, что буквы эти могут иметь некий таинственный смысл. Едет такая машина по стране — никто не удивится, никто вслед не посмотрит. Обычному человеку, как и всей советской милиции, эти буквы ни о чем не говорят и никаких ассоциаций не вызывают. Не слышали обычные граждане о такой организации, и милиция никогда не слышала.
В КГБ миллионы добровольцев, в ГРУ их нет. В этом и состоит главное отличие. ГРУ — организация секретная. О ее существовании широкие народные массы не осведомлены, оттого и не рвется никто сюда по своей инициативе. Но, допустим, нашелся некий доброволец, каким-то образом нашел он ту дверь, в которую стучать надо, примите, говорит. Примут? Нет, не примут. Добровольцы ГРУ не нужны. Добровольца немедленно арестуют, и ждет его тяжелое, мучительное следствие. Много будет вопросов. Где ты эти три буквы услышал? Как ты нас найти сумел? Но, главное, кто помог тебе? Кто? Кто? Кто? Отвечай, сука!
Правдивые ответы ГРУ вырывать умеет. Ответ из любого вырвут. Это я вам гарантирую. ГРУ обязательно найдет того, кто добровольцу помог. И снова следствие начнется: а тебе, падла, кто эти буквы назвал? Где ты их услышал? Долго ли, коротко ли, но найдут и первоисточник. Им окажется тот, кому тайна доверена, но у кого длина языка превышает установленные стандарты. О, ГРУ умеет такие языки вырывать. ГРУ такие языки вместе с головами отрывает. И каждый попавший в ГРУ знает об этом. Каждый попавший в ГРУ бережет свою голову, а сберечь ее можно, только следя за языком. О ГРУ можно говорить только внутри ГРУ. Говорить можно так, чтобы голос твой не услышали за пределами стен величественного здания на Хорошёвке. Каждый попавший в ГРУ свято чтит закон Аквариума: все, о чем мы говорим внутри, пусть внутри и останется, пусть ни одно наше слово не выйдет за эти стены.
И оттого, что такой порядок существует, мало кто за пределами Аквариума знает о том, что происходит внутри. А тот, кто знает, тот молчит. И из-за того, что все знающие молчат, лично я о ГРУ никогда ничего не слышал.
Был я ротным командиром. После освободительного похода в Чехословакию ураган перемещений подхватил меня и бросил в 318-ю мотострелковую дивизию 13-й армии Прикарпатского военного округа. Я получил под командование вторую танковую роту в танковом батальоне 910-го мотострелкового полка. Рота моя успехами не блистала, но и в отстающих не числилась. Жизнь свою я видел на много лет вперед: после роты — начальником штаба батальона, после этого надо будет прорваться в Бронетанковую академию имени маршала Малиновского, потом будет батальон, полк, может быть, что и повыше. Отклонения могли Быть только в скорости движения, но не в направлении. Направление я выбрал себе однажды на всю жизнь и менять его не собирался, Но судьба распорядилась иначе.
13 апреля 1969 года в 4 часа 10 минут утра тронул меня осторожно за плечо мой посыльный:
— Вставайте, товарищ старший лейтенант, вас ждут великие дела. — Тут же, сообразив, что спросонья я к шуткам не расположен, он, сменив тон, коротко объявил: — Боевая тревога!
Собрался я за три с половиной минуты: одеяло в сторону, на себя — брюки, носки, сапоги. Гимнастерку — через голову, не застегивая, это на ходу сделать можно. Теперь портупею на самые последние дырочки затянуть, командирскую сумку через плечо и фуражку на голову. Ребром ладони — по козырьку: совпадает ли кокарда с линией носа. Вот и все сборы. И бегом вперед. Мой пистолет в комнате дежурного по полку хранится. Пистолет я на входе из огромного сейфа схвачу. А мой вещмешок, комбинезон, теплая куртка и шлем всегда в танке. Бегом по лестнице вниз. Эх, в душ бы сейчас да щеки бритвой поскоблить. Но не время. Боевая тревога! Тупорылый ГАЗ-66 уже почти полон: всё молодые офицерики да их посыльные, которые и того моложе.
