Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Заметно пошатываясь, но куда более властно, чем в трезвом виде, Тото взял меня под руку, будто он вел меня, а не навалился всей тушей, ища опоры. Мы вышли из ресторана на неплохой для нашей кондиции скорости и без труда отыскали на стоянке мою машину — в этот поздний час она там стояла одна.
— Отвези меня в мотель.
Тото жил в мотеле неподалеку от моего. По дороге я ожидал, что он вот-вот рухнет. Когда же я притормозил на красный свет, он сделал отмашку — дескать, давай вперед.
— У вас прихватило сердце, — сказал я.
— Si.
— Едем в больницу.
— Далеко. — Он кашлянул. — У меня достаточно лекарств.
Когда мы добрались до его номера, он был весь в мыле словно загнанная лошадь. Наверняка был в нашем заезде момент, когда он подумал, что это конец, — так доверительно, будто я приходился ему братом, всхлипнул он:
— Ай-й-й, hermano[157]! — и ткнулся лбом в мое плечо, превозмогая боль. В комнате он рухнул на кровать, затем приподнял руку и, изобразив большим и указательным пальцами размер пузырька — совсем крохотный, — прошептал: — Нитроглицерин.
Я испугался, что вот сейчас открою шкафчик, а пузырька не окажется, но тот нашелся моментально. Надпись «Нитроглицерин» была на одном из семи разномастных пузырьков с лекарствами всех видов и размеров. Выстроившись в рядок на узенькой стеклянной полочке, они чем-то напоминали заднюю шеренгу шахматных фигур.
Потом произошло чудо. Тото бросил две крошечные белые пилюльки под язык, извинился, прикрыл за собой дверь в ванную и после оглушительного приступа рвоты и прочих извержений вернулся в комнату, настолько оправившись, что откупорил бутылку añejo[158] и настоял на очередном golpe. Прежде чем глотнуть, он сунул в рот еще одну таблетку нитроглицерина.
— Вот так в один прекрасный день я и умру от разрыва сердца, — заявил он. — Это будет расплатой за мое обжорство. То самое обжорство, которое, chico, заменяло мне неуемную жадность, — по-испански это прозвучало как voracidad prodigiosa, — которую я, достопочтенный председатель сената, никогда не позволял себе удовлетворять.
— Ole, — произнес я и поднял бокал.
— Да, вот так и умру — внезапно, от разрыва сердца, — повторил он. — А когда это произойдет, вы потребуете вскрытия.
— Зачем?
— Чтобы посмотреть, не был ли я отравлен.
Я попытался вежливо улыбнуться. Древний постулат семейства Хаббардов гласил: никогда не спеши с ответом на экстравагантное заявление.
— Прошу прощения, — произнес я, — не могли бы вы уточнить?…
— Я умру от инфаркта, — провозгласил он в третий раз. — А вскрытие может установить, подсыпали мне при этом какой-нибудь химии или нет.
Я вздохнул. Вряд ли это был подобающий моменту звук, однако я просто не желал брать на себя обязательства, от выполнения которых в дальнейшем мог уклониться.
— Только полиция, Тото, или ваши родственники, — сказал я, — могут потребовать вскрытия. Я же ни то ни другое.
— В данный момент ты мне физически ближе родного сына. И уж наверняка будешь повыше полиции. Фактически, я уверен, ты можешь приказать им что делать.
— Да я и штраф у них оспорить не могу.
— Chico, тебе нет никакой нужды признаваться мне, что ты — ЦРУ, но, ради Бога, не чувствуй себя обязанным каждый раз это опротестовывать. Я не стану затруднять тебе жизнь больше, чем надо. Но один момент важен чрезвычайно: надо отправить весточку наверх… — Он разогнул указательный палец, ткнул вверх и добавил: — …нашему отцу. — Я на мгновение решил, что Тото имеет в виду нашего общего Отца Небесного, но он тут же пояснил: — Нашему, который твой.
— Вы ведь с ним даже незнакомы.
— Я знаю, кто он. Короче, мне обязательно надо поговорить с твоим отцом.
Теперь по крайней мере я усек, за каким чертом Фаустино Барбаро искал моего общества. И хотя особой симпатии я к нему не питал, все же почувствовал себя уязвленным.
— Я не стану предпринимать попыток связаться с ним, пока не буду знать больше.
— Это касается его благополучия.
— Вы в состоянии позаботиться о благополучии моего отца?
— На меня вышли два парня. Мерзкие типы. Они говорят, что работают на него.
— Кто же это?
Затхлая волна, букетом напоминавшая пережаренное свиное сало, накатила на меня. Я кожей ощутил его страх.
— Это обездоленные, — выдавил он наконец.
— Бедняки? Кубинцы?
— Нет. Американцы. Богатые американцы. — Вид у него был несчастный. — Пораскинь мозгами. Это же просто.
— Кастро отобрал у них казино? — спросил я.
Он едва заметно кивнул.
— Позвольте мне обозначить кое-какие координаты, — сказал я. — Те, кого я представляю, контактируют с самыми разными людьми. В том, что вы мне сказали, нет ничего необычного.
— Это потому, — сказал он, — что ты не доводишь умозаключение до логического конца. El ultimo, chico[159].
В этот момент градус тревоги во мне буквально зашкалило, словно пожарная машина, душераздирающе воя сиреной, внезапно вылетела из-за угла. До меня наконец-то дошло, что комната Фаустино Барбаро может — должна! — прослушиваться. И весь этот разговор вполне может быть провокацией.
— Могу вас заверить, — заявил я, — что мой отец никоим образом не может быть причастен к такого рода проекту, поэтому нелепо дальше об этом рассуждать.
Не знаю, в какой именно части мое заявление оказалось дырявым, ведь произнесено оно было четко и звучало для моих ушей на удивление правдиво и убедительно, тем не менее Тото откинулся в кресле и ткнул утомленным перстом в один из осветительных приборов, как бы говоря: «Откуда нам знать, где они спрятали эти маленькие штучки?» — и при этом медленно и похотливо подмигнул.
— В таком случае, chico, — произнес он, — пожалуй, не стоит тебе звонить папаше. — Но вид у него при этом был довольный, будто он понимал, что никуда я не денусь, позвоню.
В ту ночь я быстро заснул. Не прошло и пяти минут после возвращения в «Пальмы», как выпитое, вкупе с событиями этого вечера, вышибло из меня дух, словно ударом ледоруба.
14
Очнулся я наутро с ощущением беды, и жуткое похмелье все еще давило на меня, когда в «Зенит» в 10.32 по обычному каналу поступил ответ Проститутки на мой вчерашний запрос. Похмелье там или не похмелье — хорошо, что я на месте, чтобы принять послание босса.
СЕРИЯ, НОМЕР: Джей/38, 761, 709
КАНАЛ СВЯЗИ: ЛИНИЯ ЗЕНИТ-ОБЩИЙ
ПОЛУЧАТЕЛЬ: РОБЕРТ ЧАРЛЗ
ОТПРАВИТЕЛЬ: ГАЛИЛЕО, 12 ИЮЛЯ, 1960, 10.29
ТЕМА: ВАВИЛОНСКИЙ БАЗАР
Могу заметить, что твои вавилоняне представляются мне такими же чудными, как индейцы племени квакиутль. Наркотическая зависимость от даров оральных? Лично я всегда понимал оральное буквально. Мой опыт подтверждает, что ответственные люди позволяют себе одно — и только одно — отступление от магистрального направления, заданного отцами-основателями рода человеческого, а именно допотопную практику содомии. Тут резервы генетической памяти могут быть вскрыты за счет временного загрязнения вида. (Известно любому селекционеру.) Совершенно очевидно, что твои вавилоняне населяют иную планету. Я всегда считал, что дар оральный — это что-то вроде мороженого с клубничиной наверху. Короче, продолжай свою в остальном прочем завидную деятельность. Вешай повыше сено на просушку! Интересно, когда щуроглазастый вступит в большой белый особняк, украсят ли залы пучками сена в честь Мисс Сеновал?
ГАЛИЛЕО.Я просидел в ступоре полчаса. Даже пальцем пошевелить было трудно. На синевато-багровом фоне моего отравленного сознания четко обозначился силуэт коленопреклоненной Киттредж в позе, не оставлявшей сомнений в конечном смысле приапических реминисценций Хью Монтегю. Я не знал, что делать: возмущаться, озаботиться состоянием психики Хью или просто успокоиться и признать, что начальство изволило пошутить.
Впереди был полновесный рабочий день, а вечером — очередная порция БЕСПЕЧНОГО. Поэтому я решил проигнорировать послание Проститутки. Пусть себе подергается на своем шатком насесте где-то там в далеком далеке мой любезный Хью Монтегю, поводырь в стойкости духа, во Христе, в приличиях и преданности делу, магистр утонченного искусства разведки, а заодно и приапическая скотина! За компанию я разозлился и на себя. Я дивился плотскому роскошеству Модениной жизни. Собственный багаж казался мне просто ничтожным. Там квартировали разве что случайные уругвайские шлюхи плюс бездарный роман с Салли Порринджер. Моденино описание Синатры — «нежный, энергичный, без фокусов» — вонзилось в меня, как кинжал. Сам собой возникал вопрос: способен ли я стать любовником такого класса? Ответ был, увы, ясен: не похоже! Только не с хаббардовскими задатками!
Дальнейшие несколько минут я посвятил тщательному визуальному анализу окружающей среды — проверенный способ восстановить душевное равновесие. Если за все эти годы я ни разу не удосужился описать ни одну из контор, где мне довелось трудиться, то лишь потому, что это скука смертная, всегда одно и то же: стены непременно белые, а если не белые, то уж наверняка желтые, бежевые или светло-зеленые. Мебель металлическая, цвета торпедного катера. Кресла — белые, коричневые, серые или черные, на сиденьях — часто подушечки; не вставая, можно передвинуться от письменного стола к столику с пишущей машинкой. Кресло для посетителя — пластиковое, желтое, красное, оранжевое или черное. Пол, если не покрыт серым линолеумом, обязательно застелен зеленым или коричневым ковролином. Подбор фотографий ограничен, хотя специальной инструкции на этот счет нет. Будь у меня приличный снимок Модены, я бы все равно не поставил его на стол. Он выглядел бы так же нелепо, как бутылка с кетчупом. На одной стенке у меня висела карта южной части Флориды, на другой — карта Кубы, а в простенке посередине — календарь с двенадцатью гаванями штата Мэн. Еще имелась темно-зеленая корзинка для мусора, приставной дубовый столик с пепельницей, зеркало у двери, металлический книжный стеллаж с четырьмя полками и маленький литой чугунный сейф, а кроме того, люминесцентные лампы на потолке и настольная лампа. Подобная обстановка сопровождала меня повсюду, где я только не трудился на управление, и о собственном кабинете со стенами до потолка пока можно было только мечтать. На моем этаже в «Зените», в громадном, размером со стадион, помещении, таких, как у меня, стойл было восемьдесят.
