Имант Ластовский - У незримой границы
Потянулись дни ожидания. Минула неделя. Регина сказала себе: если еще через день-другой ответа не будет, она поедет к сыну сама. Но письмо пришло. На конверте был штамп больницы, и Регина поняла, что в нем заключается ответ.
С волнением начала она читать. Пробежала одним духом. Перечитала еще раз: может быть, она чего-то не поняла? Может быть, ошиблась?
Но ошибки не было. Главный врач писал: «Ваше письмо рассмотрено. Вынуждены ответить, что ваш ребенок усыновлен, и в соответствии с законом дальнейшие сведения о нем и его местонахождении не подлежат оглашению».
Это было все. И Регина поняла, что в несчастье ей не поможет никто. Потому что два года назад она по доброй воле написала, что от ребенка отказывается и интересоваться его судьбой никогда не будет.
И все же она пошла в милицию. Там ей объяснили то же самое: сведения оглашению не подлежат. Она ходила к адвокату, писала в редакции газет, но ответ знала уже заранее: своего сына она не увидит больше никогда.
Наверное, читателей волнует тот же вопрос, что не давал покоя и мне: как могли оказаться столь жестокими родители Регины в момент, когда дочери их было бесконечно тяжело? И как после такого предательства мог жить Юрис? Но они об этом не рассуждали. Смогли — и все. Такие люди.
В этом еще нет уголовно наказуемого деяния. Но граница близка. Совсем близка, потому что моральное преступление эти люди уже совершили.
ТОЛЬКО ПЯТЬ МИНУТМотоцикл уже набрал скорость, когда я увидел на обочине человека с поднятой рукой. Проезжавшие машины не останавливались, мне же спешить было некуда, и я притормозил. Увидев перед собой милиционера, молодой человек растерялся. Я спросил, далеко ли ему ехать. Парень назвал Лиекнский сельсовет — там, по его словам, находился хутор Мелнземес. Я прикинул: километров, пожалуй, сорок, но что поделаешь. Сам вроде бы напросился — хотя сейчас про себя и пожалел об этом. Однако я всегда знал, что буду поступать именно так и не смогу проехать мимо человека. Потому, может быть, что в дни моего детства, когда автобусы ходили куда реже, мы с мамой часто добирались до Тукумса на попутных, и те шоферы, что не останавливались, казались мне людьми бессердечными. Зато те, кто подбирал нас, были, по моему разумению, лучшими людьми на свете.
Ночью прошел сильный дождь, дорога на Лиекну была проселочной. Но как сказать парню, что гнать мотоцикл по такой грязи просто глупо? Полдня потом будешь мыть и все равно не отмоешь.
— Что, срочное дело? — спросил я, в глубине души надеясь, что молодой человек поразмыслит и решит отложить поездку.
— Иначе никак не получается. Я только что разыскал адрес своего отца. Никогда его не видал. А послезавтра ухожу в армию, и до того мне надо обязательно с ним увидеться. Да вы езжайте, остановлю кого-нибудь. — И он без особой надежды глянул на дорогу.
Было воскресенье, и машин проезжало немного. А если и ехали, то главным образом частники, которые успели уже разучиться понимать пешеходов.
— Садись в коляску, — сказал я. — Мне все равно в ту сторону.
Не скрывая радости, юноша мигом вскочил в коляску мотоцикла. Я включил мотор, и вскоре мы свернули с шоссе. Пошла ухабистая дорога, в выбоинах стояла вода. Я ехал не спеша. Мотор однозвучно гудел, и вдруг мой пассажир заговорил:
— Просто не знаю, как и благодарить вас. Я эту поездку представлял себе много лет. Не знал где, но надеялся, даже уверен был, что отца разыщу. Живого или мертвого. Я бы и на край света поехал, только бы встретиться. О своих родителях мало что знаю. Вырос в детдоме. Там мне сказали, что мать погибла в аварии. А про отца никто ничего не знал. Как-то я прослышал, что после аварии он остался инвалидом, но разыскать его все не удавалось. А тут попал в мои руки его адрес: прочитал в «Сельской жизни» заметку об одном леснике, а фамилия у него моя, и имя совпадает с моим отчеством… Показал журнал товарищам, они сравнили его снимок со мной и решили, что сходство большое. Писать ему я не стал, еду без предупреждения: а вдруг просто совпадение, и заставлю человека зря волноваться…
Он умолк и молчал уже до самого конца дороги. Я время от времени поглядывал на спидометр; скорость я держал около семидесяти, успев уже приноровиться к дорожным ловушкам. И чем меньше оставалось до встречи, тем больше мой пассажир уходил в себя. Наверное, размышлял о том, что скажет человеку, который, может быть, его отец. Пока только — может быть. И мне, откровенно говоря, казалось, что вероятность эта достаточно мала. Неужели, будь этот человек отцом, он сам не разыскал бы сына?
У дороги показался столбик с указателем: «Лиекнский сельсовет». Навстречу шла женщина. Притормозив, я спросил ее, как добраться до нужного хутора. Оказалось, что это совсем близко — первый же поворот направо. Правда, выполнить это оказалось не так-то легко: начался совершенно раскисший проселок. При малейшей невнимательности можно было основательно застрять в грязи, а то и съехать в кювет, откуда без трактора не вылезешь.
Впрочем, пока что обходилось без приключений, а впереди уже виднелись какие-то строения. Раздумывая, к какому из них править, я заметил поблизости вышедшего на дорогу человека.
Когда он нерешительно подошел к нам, я спросил, какой из видневшихся хуторов носит название «Мелнземес».
— Да вот этот самый. Только сейчас там никого нет. Жена поехала на рынок, а я тут вожусь со скотиной…
Теперь вылез из коляски и мой спутник. Поздоровался со встречным и поинтересовался, живет ли на хуторе еще кто-нибудь.
— Да нет, мы одни остались. Молодежь переселилась в город.
— Значит, вы и есть лесник Витолс?
Лес окружал нас, и я подумал, что и на самом деле отыскать для лесника лучшее жилье было бы трудно.
— Да уж так получается. А вы что — ко мне, что ли?
— Да… То есть нет… Может быть, просто совпадение получилось. Понимаете, я тоже Витолс. Юрис Витолс. И в паспорте у меня записано отчество — Карлович. А вы — Карл Витолс. Я о вас ничего не знаю, только то, что мать моя погибла в аварии. Вырос я в детдоме. Прочитал о вас в журнале — и вот решил приехать…
Мне почудилось, что по лицу лесника промелькнула тень воспоминаний. В глазах вроде бы сверкнула радость, глубокое волнение: казалось, он не выдержит, бросится, обнимет сына. Но ни тот, ни другой не сдвинулись с места.
— Ты Юрис? Кто бы мог подумать! Прямо богатырь! А был таким маленьким, что нам и попрощаться толком не удалось.
Наконец-то лесник шагнул вперед. Шаг, другой… Капюшон его дождевика соскользнул на плечи, и я заметил, что они действительно очень похожи друг на друга. Только годы разнили их.
— Когда мама погибла, ты еще и ходить не умел. Я остался один, мотался туда-сюда, так что в детдоме тебе было лучше. Я думал, ты о нас и слышать не хочешь, вот и не стал напоминать о себе… Да что это я все про себя? Тебе-то как жилось? Что теперь делаешь?
Слова отца звучали как попытка оправдаться. Я слушал и не мог понять: почему он не пригласит сына в дом — посидеть, поговорить по душам? Неужели встреча эта так и завершится тут, на дороге, хотя отцовский дом — вот он, рядом? Они стояли друг против друга, самые близкие люди на свете — и одновременно такие чужие. Их разделяли два шага, всего лишь два шага, но я уже понял, что в этих двух шагах — пропасть. Нелепо, но это было так.
— Вот, окончил школу. Хотел поступить в медицинский, но не прошел по конкурсу. Через день-другой ухожу в армию.
Я хорошо видел: сын все еще ожидал, что вот-вот исчезнет неизвестно как возникший холодок, они прильнут друг к другу, заговорят о годах, проведенных врозь, и никто не будет оправдываться в чем-то, что уже позади. Но сам он не решался сделать первый шаг к сближению. Однажды от него уже отказались. И наверное, он боялся, что отвернутся и на этот раз.
— Да что же мы стоим? Может, зайдете в дом, если не спешите? — Кажется, до лесника наконец дошло, что становится просто неприличным расспрашивать сына, стоя посреди дороги, если рукой подать — свой дом.
Но он опоздал. Первая вспышка радости уже миновала. Вовсе не о такой встрече мечтал сын.
— Спасибо, здесь тоже неплохо. Да и дорогу так развезло, что выбраться со двора будет трудно. Ладно, будьте здоровы, отец. Из армии напишу.
— Когда ты теперь приедешь?
— Разве что после службы. Раньше не получится.
— В Риге живут твои брат с сестрой. Может, заедешь к ним?
Теперь я сообразил, почему во мне все росла неприязнь к леснику: слишком уж часто употреблял он слово «может». Может, заедете, может, зайдешь к брату — тебе как бы дают понять, что можешь, конечно, и зайти, но нужды особой в этом нет. Может… На этот раз слово, порой излучающее надежду, дышало прохладой.
— Если захотят написать мне, встретиться — дайте им мой адрес, обязательно отвечу. А теперь нам пора, — протянул руку Юрис.
