Имант Ластовский - У незримой границы
Изучив вновь полученные сведения, Целмс и Эвартс больше всего заинтересовались неким Гринбергом. В годы буржуазной Латвии он служил в полиции, во время оккупации сотрудничал с нацистами. В Ригу вернулся, отбыв около десяти лет в местах лишения свободы, и теперь работал столяром в домоуправлении. Характеристика с места его работы была весьма положительной: не пьет, усерден, добросовестен…
Однако показалось любопытным, что, женившись две недели назад на женщине — иностранной подданной, Гринберг готовился теперь выехать за границу. Для этого он снял со сберкнижки десять тысяч рублей. Сумма более чем солидная для простого сторожа домоуправления. Пусть даже непьющего.
Гринберга необходимо было проверить в срочном порядке.
Встреча со следователем и инспектором уголовного розыска его явно не обрадовала. От приглашения сесть в машину он попытался отговориться срочной работой, пообещав заехать через час.
— Наша работа тоже не ждет, — отверг его предложение Эвартс.
В машине он внимательно наблюдал за пассажиром, зная по опыту, что кое-кто из задержанных любит в такой ситуации симулировать припадки и приступы, рассчитывая попасть в больницу. Оттуда убежать не так уж трудно.
Но Гринберг сидел неподвижно. Лицо его словно осунулось. Он молчал, только губы шевелились, словно бы повторял про себя слова предстоящих показаний.
Для Эвартса и Целмса этот допрос был тоже очень важен. Если им не удастся ничего выяснить у Гринберга, дело придется передать в прокуратуру республики. Поэтому они заранее решили начать сразу интенсивный допрос, добиваясь четкого ответа на каждый вопрос. Допрос записывался на магнитофон и одновременно протоколировался.
Вопросы как бы наступали на Гринберга.
Фамилия. Имя. Отчество. Год и место рождения. Национальность. Образование — высшее юридическое, в 1939 году окончил факультет правоведения в Рижском университете. Беспартийный. Служил в полиции. Судим в 1946 году. Лишен свободы на пятнадцать лет. Работает столяром. Женат. Брак зарегистрирован в апреле этого года…
— Кто еще из ваших родственников проживает в Латвии?
— Не знаю. Родители умерли, пока я отбывал наказание, а более дальние родственники мною не очень-то интересовались. Вернувшись, я тоже не пошел к ним на поклон. Да и биография моя могла им помешать…
— Следствием установлено, что вы являетесь родственником убитых Паулины Хорст и ее двоюродных сестер. Хорст знала о вашем возвращении и опасалась встречи с вами. Объясните: чем это могло быть вызвано?
— Родственники мы дальние… Хорст оставалась мне должна. Когда я вернулся в Ригу, то попытался получить с нее долг. Но она со мной и разговаривать не стала. Недавно вот узнал, что она убита. А вы не скажете, не осталось ли после нее завещания? Может быть, она хоть в нем оставила мне что-нибудь в возмещение долга?
— Каков был размер долга?
— Трудно сказать, трудно… Это были семейные драгоценности, а на них цены поднимаются. Тысяч десять, наверное, стоят, не меньше.
— Отпечатки пальцев на анонимном письме, полученном прокуратурой, идентичны вашим, снятым еще при прошлой судимости. Это подтверждено заключением экспертизы. Что заставило вас написать это письмо?
Гринберг угрюмо молчал.
— Почему вы пытались направить следствие по ложному пути? Молчание еще больше осложнит ваше положение, вы, как бывший юрист, должны это понимать.
— А где сказано, что это ложный путь? Вы уверены? А я вот уверен в обратном. Потому и написал письмо. Мало ему было того, что он Паулину бросил, так он еще и убил! А меня подозревать нелепо. Через считанные дни мы с женой уедем, и не будет мне никакого дела ни до убийства ни до драгоценностей. Она, наверное, давно уже продала их… Конечно, для вас важно найти преступника, только я тут при чем? Разве я за свои грехи не расплатился полностью? Неужели чуть что — снова будете вешать на меня всех собак? Нельзя же так…
— Когда вы были в последний раз дома у Хорст и у ее двоюродных сестер?
— У Хорст? Да лет десять назад, когда освободился. Потом они переехали, разыскивать их я не стал. А у сестер ее вообще ни разу не был. Даже адреса их и то не знал.
— Значит, по поводу убийств ничего пояснить не можете?
— Абсолютно…
Магнитофонную запись этого допроса прослушали в кабинете прокурора. Калныньш неудовлетворенно покачивал головой.
— Ну что? Надеетесь разобраться сами? Или все же передадим дело? — спросил он. — Ведь против Гринберга, кроме этой самой анонимки, у вас ничего нет.
— Сами разберемся, — уверенно сказал Эвартс. — Дайте только санкцию на обыск. Надо осмотреть не только его дом, но и мастерскую.
Осматривали тщательно. И все же обыск квартиры Гринберга ничего не дал. Правда, у него нашли журналы «Человек и закон» — комплекты за несколько лет. Но экземпляров, из которых были вырезаны слова для анонимного письма, среди них не оказалось. Пропали? Или не были доставлены?
Гринберг пожал плечами. Куда девались недостающие журналы, он не помнил.
Обыскали мастерскую. Журналов не нашли и там. Зато обнаружили флакончик с клеем. А в печке — кучу пепла от сгоревшей бумаги.
— Что-то вы отапливались не по сезону, — сказал Целмс, осторожно вынимая пепел.
Гринберг промолчал.
Вскоре экспертиза установила, что в печке сгорели именно те номера журнала «Человек и закон», из которых вырезали слова для анонимного письма. И наклеены они были именно тем клеем, который изъяли при обыске в мастерской.
Авторство анонимного письма было установлено неопровержимо.
Однако отправить анонимное письмо — еще не значит убить. И хотя внутренняя уверенность в том, что Гринберг виновен, теперь была и у Эвартса и у Целмса, направить ее в суд было нельзя. Нужны доказательства.
И они нашлись. В печке сгорели, чтобы затем восстать из пепла, не только журналы, но и кожаные перчатки, которые были на Гринберге в ту ночь. Перчатки сгорели не до конца. На них удалось различить следы крови.
Допросы подозреваемого превратились в настоящий поединок.
Однако последним ударом, которого Гринберг не смог уже перенести, оказались не перчатки. И вообще не какое-либо из доказательств.
Он не выдержал, когда Эвартс сообщил ему, что той самой шкатулки с драгоценностями, ради которой Гринберг совершил вот уже третье убийство, в ту ночь в доме Паулины Хорст не было. Что за считанные часы до визита родственника старая женщина, словно движимая предчувствием, отдала ее на хранение Эмме Круминьш. И значит, он, Гринберг, снова, в который уже раз, убил не ту жертву…
На глазах следователя представительный мужчина интеллигентного облика превратился в старика с потухшими глазами и болезненно скривившимся лицом.
После этого он перестал отрицать…
ТРИ ВСТРЕЧИ
Милицейская повседневность заполнена вовсе не одними только уголовными происшествиями. Куда больше конфликтных ситуаций. Тут и несчастные случаи, и горькие разочарования, и многое другое. Все это, казалось бы, не входит в компетенцию милиции. Однако со своими бедами люди чаще всего обращаются именно к нам. И только в редких случаях работники милиции отклоняют такие обращения. Но и тогда человеку объясняют, почему милиция не вправе вмешаться в его дело, и советуют говорить с теми, кто действительно может в этом случае помочь.
За время службы мне пришлось выслушивать сотни посетителей, выезжать на места бесчисленных происшествий. Из этого множества три случая сохранились в памяти ярче всех остальных.
ДВА АПЕЛЬСИНАНочное дежурство проходило сравнительно спокойно. Вызовы кончились, часы показывали уже за полночь. Можно было и отдохнуть. Я стал читать книгу, но тут дверь открылась и в комнату вошла пожилая женщина. По облику посетительницы сразу можно было сказать, что пришла она не с добрыми вестями.
Назвав себя, женщина принялась рыться в сумочке в поисках документа. Однако я сказал ей, что предъявлять паспорт нет необходимости: я знал ее по афишам камерных концертов. Женщина была бледна, и руки ее дрожали так, что поданную мною воду она почти всю расплескала. Немного придя в себя, она заговорила; при этом меня не оставляло впечатление, что меня она вовсе и не замечает и говорит сама с собой:
— Он убит, несомненно, убит… Бандиты убили, а милиция сидит и почитывает книжки. Негодяи…
После этого ей стало настолько плохо, что пришлось вызвать «Скорую помощь». Лишь когда посетительница заговорила снова, я смог наконец понять, что исчез ее сын. Ночь, а его все нет, хотя всегда он приходит домой вовремя. Значит, случилась беда. Никакой другой причины она не могла найти.
У женщины оказалась с собой фотография сына, парня лет двадцати, кудрявого, с бородой. Борода, по словам матери, была рыжеватой; при ходьбе юноша заметно прихрамывал.
