Грэм Грин - Третий
— Не понимаю.
— Прекрасно понимаете.
Было ясно, что Кулер понял. Мартинс резко поднялся и ушел. Больше он видеть не мог этого любезного, озабоченного гуманиста.
Теперь оставалось только наживить крючок. Изучив карту канализационной системы, я пришел к выводу, что кафе возле киоска, который Мартинс принял за газетный, будет самым подходящим местом. Лайму нужно только подняться на поверхность, пройти пятьдесят ярдов, забрать Мартинса и снова уйти под землю. Он не догадывался, что его расчет нам ясен: ему, конечно же, было известно, что обход коллекторов специальной полицией кончается незадолго до полуночи, а следующий начинается только в два, и вот в полночь Мартинс сидел в маленьком холодном кафе с видом на киоск и пил кофе чашку за чашкой. Я дал ему пистолет, расставил людей как можно ближе к киоску, а специальная полиция была готова закрыть в полночь все выходы и начать прочесывание коллекторов от окраин к центру. Но я хотел не дать Лайму спуститься снова под землю. Это избавило бы нас от трудов — а Мартинса от риска. Итак, Мартинс сидел в кафе.
Ветер поднялся снова, но снега не принес: он тянул ледяными порывами с Дуная и сдувал снежинки, словно пену с гребня волны, на маленькой, покрытой мерзлой травой площадке. Отопления в кафе не было, и Мартинс поочередно грел руки о чашку эрзац-кофе — о бесчисленные чашки. Почти все время с ним находился кто-нибудь из моих людей — я менял их минут через двадцать с неравными интервалами. Прошло больше часа: Мартинс давно потерял надежду, и я тоже. Я сидел у телефона в нескольких кварталах оттуда с отрядом специальной полиции, готовым при необходимости спуститься под землю. Нам было легче, чем Мартинсу: в сапогах до бедер и в бушлатах мы не мерзли. Один из полицейских пристегнул на грудь небольшой прожектор, раза в полтора побольше автомобильной фары, другой запасся связкой римских свечей. Раздался телефонный звонок. Звонил Мартинс.
— Я умираю от холода, — сказал он. — Уже четверть второго. Есть ли смысл ждать еще?
— Вы напрасно звоните. Вам нужно быть на виду.
— Я выпил семь чашек этого дрянного кофе. Больше мой желудок не выдержит.
— Если Лайм придет, то уже скоро. Он не захочет наткнуться на двухчасовой патруль. Пробудьте там еще четверть часа, но не подходите к телефону.
Внезапно Мартинс сказал:
— Черт возьми, он здесь. Он…
Голос в трубке оборвался. Я сказал помощнику: «Дайте сигнал охранять все выходы», а отряду: «Спускаемся вниз»
Произошло вот что. Мартинс еще говорил, когда Гарри Лайм вошел в кафе. Не знаю, что он услышал, может быть, ничего. Достаточно было увидеть, что человек, которого ищет полиция и у которого нет друзей в Вене, говорит по телефону. И прежде чем Мартинс положил трубку, он вышел. Как раз в тот миг никого из полицейских в кафе не оказалось. Один только что ушел, а другой подходил к дверям. Гарри Лайм проскользнул мимо него и направился к киоску. Мартинс вышел из кафе и увидел моих людей. Крикни он сразу, все было бы просто, но, мне кажется, то уходил не Лайм, мошенник и убийца, то был Гарри. Пока Мартинс колебался, Лайм вошел в киоск, потом Мартинс крикнул: «Это он!», но Лайм уже спускался под землю.
Что за странный, неизвестный большинству мир лежит у нас под ногами: мы живем над пещерной страной водопадов и мчащихся рек, там есть приливы и отливы, как и в мире наверху. Если вы читали о приключениях Аллана Квотермейна (Герой романа писателя Р. Хаггарда (1856–1925).) и рассказ о его путешествии по подземной реке в город Милосис, то сможете представить себе последнее убежище Лайма. Главный поток шириной в половину Темзы мчится под громадным сводом и питается ручьями: эти ручьи спускаются водопадами с более высоких уровней и очищаются при падении, так что в этих боковых каналах грязен лишь воздух. Главный поток издает душистый, свежий запах с примесью озона, и повсюду в темноте слышен шум бегущей или падающей воды. Когда Мартинс и полицейский подошли к этой реке, только что кончился прилив: сперва они спустились по винтовой железной лестнице, потом миновали короткий проход, такой низкий, что им пришлось нагибаться, а потом у их ног заплескалась мелкая с краю река. Мой человек посветил фонариком на край потока и сказал: «Пошел туда», потому что как глубокая река прибивает к берегу всякий хлам, так и канализационный поток оставляет в мелкой воде у стены апельсиновые корки, пачки из-под сигарет и тому подобное, и в этих отбросах Лайм оставил свой след четко, будто на сырой земле. Полицейский держал фонарик над головой в левой руке, а пистолет в правой. Мартинсу он сказал:
— Держитесь позади меня, сэр, этот гад может выстрелить.
— Тогда почему, черт возьми, вы должны быть впереди?
— Это моя работа, сэр.
Они шли по колено в воде, полицейский направлял луч фонарика на взбаламученный след у края потока.
— Самое нелепое, — сказал он, — что этому гаду все равно никуда не деться. Все выходы охраняются, путь в русскую зону перекрыт. Нашим ребятам остается только прочесать боковые ходы от люков.
Полицейский достал свисток и свистнул, очень издалека стали доноситься ответные трели.
— Все уже внизу, — сказал он. — Я говорю об отряде полиции специального назначения. Ребята знают это место так же, как я Тотенхем-корт-роуд. Жаль, меня сейчас не видит моя старуха. — Он приподнял фонарик повыше, чтобы посмотреть вперед, и в этот миг раздался выстрел. Фонарик выпал и шлепнулся в воду.
— Черт бы побрал этого гада, — пробормотал полицейский.
— Вы ранены?
— Слегка царапнуло кисть, пустяки. Вот запасной фонарик, сэр, подержите, пока я перевяжу руку. Не светите. Он в одном из боковых ходов.
Звук выстрела еще долго перекатывался эхом; когда последний отзвук стих, впереди раздался свисток, и спутник Мартинса свистнул в ответ.
— Странное дело, — сказал Мартинс, — я даже не знаю вашей фамилии.
— Бейтс, сэр. — Он негромко засмеялся в темноте. — Это не мой постоянный участок. Вы знаете пивную «Подкова», сэр?
— Да.
— И «Герцог Графтон»?
— Знаю.
— Что ж, кого там только не бывает.
— Давайте я пойду вперед, — предложил Мартинс. — Вряд ли он станет стрелять в меня. Я хочу поговорить с ним.
— Мне приказано всемерно оберегать вас, сэр.
— Ничего.
Мартинс обошел Бейтса, погрузившись при этом на фут глубже. Выйдя вперед, он крикнул: «Гарри», — вдоль потока понеслось эхо «Гарри, Гарри, Гарри» и вызвало в темноте целый хор свистков.
— Гарри! — крикнул он снова. — Выходи. Это бесполезно.
Неожиданно близкий голос заставил их прижаться к стене.
— Это ты, старина? Говори, что нужно делать.
— Выходи. И подними руки над головой.
— У меня нет фонарика, старина. Я ничего не вижу.
— Осторожнее, сэр, — предупредил Бейтс.
— Прижмитесь к стене. В меня он стрелять не станет, — сказал Мартинс. И крикнул: — Гарри, сейчас я включу фонарик. Играй по-честному и выходи. Все равно тебе не скрыться.
Он зажег фонарик, и футах в двадцати, на грани воды и света, появился Лайм.
— Подними руки, Гарри.
Гарри вскинул руку и выстрелил. Пуля срикошетила от стены возле головы Мартинса, и он услышал, как вскрикнул Бейтс. В этот миг луч прожектора с пятидесяти ярдов осветил весь канал и выхватил из темноты Лайма, Мартинса, широко открытые глаза Бейтса, лежащего по грудь в воде. Под мышку ему занесло пустую сигаретную пачку. Тут подоспел мой отряд.
Мартинс в смятении стоял над Бейтсом. Лайм находился между нами. Стрелять из опасения попасть в Мартинса мы не могли, а Лайма слепил свет прожектора. Мы медленно продвигались вперед, на всякий случай держа пистолеты наготове, Лайм метался туда-сюда, как ослепленный фарами заяц, потом внезапно бросился в центральный поток, глубокий и быстрый. Когда мы повернули вслед ему прожектор, он был под водой, и течение быстро несло его мимо тела Бейтса, за пределы луча, в темноту. Что заставляет человека в безвыходном положении цепляться за несколько минут жизни? Достоинство это или недостаток? Трудно сказать.
Мартинс стоял у кромки луча, глядя вниз по течению, теперь в руке у него был пистолет, и лишь он один мог стрелять без опаски. Я разглядел что-то движущееся и крикнул ему: «Вон он. Вот он. Стреляйте». Мартинс поднял пистолет и выстрелил, как много лет назад стрелял по этой команде на Бриквортской пустоши, и, как тогда, выстрел оказался неточным. Раздался похожий на звук рвущегося ситца крик боли, в нем звучали упрек и мольба. «Молодчина», — крикнул я и остановился около Бейтса. Он был мертв. Когда на него навели прожектор, глаза остались безучастно открытыми, кто-то нагнулся, взял прилипшую сигаретную пачку, бросил в поток, и она понеслась по течению — это оказался обрывок желтой «Голд флейк»: да, Бейтс был далек от Тотенхем-корт-роуд.
Когда я поднял взгляд, Мартинс уже скрылся в темноте. Я окликнул его, но мой голос утонул в гулком эхе, в шуме и реве подземной реки. Потом раздался третий выстрел. Мартинс впоследствии рассказывал:
