Виктор Михайлов - Под чужим именем
Никитин подколол ее к снятой им копии с автобиографии и вернул папку Шуре.
Сегодня предстояла внеочередная встреча с полковником Кашириным, он срочно его вызывал к девяти часам вечера, очевидно, было что-то новое.
«Если посвятить полковника во все то, что удалось узнать нового, мало изложить факты, надо их обобщить и прийти к каким-то логическим выводам, — думал Никитин. — Ну хорошо, факт первый — история с томиком Марка Твена; зачем Гуляев брал книгу домой?
В том случае, если надпись в книге носила прогрессивный характер и могла служить документом, компрометирующим капитана Бартлета как активного деятеля американской прогрессивной партии, фотокопия с этой надписи для «комиссии по расследованию антиамериканской деятельности» могла быть просто находкой. Агент мог сделать микрокопию и переправить ее в Америку.
Этот вопрос можно решить так: надо прочесть надпись Бартлета на книге и, если она действительно могла быть полезной агенту, тогда этот вопрос можно считать решенным», — мысленно подытожил Никитин и задумался над биографией Гуляева.
Казалось, все было просто и ясно, биография была написана подробно, точно сходилась с анкетными данными и частью со справкой Всесвятского сельсовета. Но если Гуляев действительно знает английский язык, то как это вяжется с тем, что он кончил всего четыре класса начальной приходской школы и прожил почти всю жизнь в деревне за сотню километров от железной дороги.
Вывода могло быть только два: или биография Гуляева неверна и этот Гуляев — не всесвятский Гуляев, а кто-то другой, воспользовавшийся документами всесвятского Гуляева. Или биография Гуляева верна, Сергей Иванович является подлинным Гуляевым, но тогда он не может знать английского языка и, следовательно, вся гипотеза, построенная на черте, сделанной ногтем в статье «Дейли Экспресс», рушится, как построенная на песке.
Гипотеза могла привести к решению задачи и могла увести далеко в сторону. Поэтому, решив пока ничего не говорить Каширину, Никитин вышел из управления ОСУ и направился к Шаброву домой.
Полковника дома не оказалось, он сегодня был на докладе в Москве. Мария Сергеевна искренне обрадовалась Никитину, их связывала старая фронтовая дружба: она служила медсестрой в полевом госпитале, где Ксения, жена Степана, была главврачом. В беседе Мария Сергеевна и Никитин за чашкой чая с клубничным вареньем разговорились о том, кто, где и как закончил войну. Вспомнили и встречу на Эльбе двух армий — советской и американской, и Мария принесла заветную книжку Твена — память об этой встрече. Сама она в это время была здесь, в этом маленьком городе, с радостью и надеждой ожидая рождения ребенка.
Томик Марка Твена, в хорошем издании частного издательства Мэтью Конрада, был переплетен в темносинюю кожу с золотым тиснением. Видно было, что этот томик в суровые дни войны был любимым советчиком и другом Бартлета.
На форзаце в начале книжки очень мелким, но четким почерком было написано:
«Эльба 6 мая 1945 года
Мой дорогой русский друг!
Великий американец Твен писал: «Некоторые утверждают, что между человеком и ослом нет разницы; это несправедливо по отношению к ослу». Чертовски прав старик, мы все разновидность длинноухих. Так было, но так не будет!!! Гром этих пушек разбудил сознание американского народа. Мы с вами, русские! Мы с вами душой и сердцем в борьбе за подлинную свободу и счастье всего человечества!
Против эксплуатации и рабского труда, против дискриминации и геноцида, против сверхприбылей и военной экспансии, мы с вами, русские!
Капитан Бартлет».
«Да, конечно, — подумал Никитин, прочитав эту надпись, — «комиссия по расследованию антиамериканской деятельности» многое бы дала, чтобы иметь этот автограф, особенно сейчас, когда Бартлет брошен в тюрьму и против него надо состряпать очередное обвинение».
— Мне еще не доводилось читать Твена на английском языке. Разрешите, Машенька, я возьму на недельку эту книгу? — попросил Никитин.
— Берите, сейчас я ее вам заверну, — охотно согласилась Мария.
Через несколько минут, с книгой подмышкой, Никитин торопился на вокзал, чтобы успеть на электричку, уходящую в 18.15 на Москву.
24. БЕРЛИНСКИЙ АДРЕСАТ
Как всегда, точно в назначенное время, Никитин был у полковника.
Друзья поздоровались, и, когда Никитин уселся в кресло, полковник, передав ему фотографию и четырехкратную лупу, сказал:
— Увеличение с микропленки и дешифровка, полюбуйся.
Заинтересованный историей заказной бандероли, Никитин внимательно рассмотрел увеличение: шифр был сложный, буквы чередовались с цифрами и знаками препинаний, но самое главное, весь текст шифра был отпечатан на машинке и буквы О и Р западали, пропечатываясь только наполовину.
Раскрыв уже знакомое нам письмо к Фрэнку, полковник приложил его к фотографии шифровки. Сомнений быть не могло — письмо и шифровка были отпечатаны на одной машинке!
— Что скажешь? — спросил его полковник.
— Я прежде хотел бы, Сергей Васильевич, услышать продолжение истории с заказной бандеролью, там есть адресат, Ридаль?
— Логично, — согласился полковник и, передавая ему вырезку из газеты на немецком языке, сказал:
— Прочти эту вырезку из «Дёйчландс штимме», а потом я тебе дам объяснение Артура Ридаля.
Под большой, набранной готическим шрифтом шапкой «Наши передовые люди» был очень четкий портрет Артура Ридаля. Ниже набранная жирным корпусом статья:
«Знатный токарь завода «Бергман-Борзиг» Артур Ридаль, работая по методу советского токаря — стахановца Павла Быкова, выполнил план декабря месяца на 1800 %.
Такая производственная победа Ридаля оказалась возможной благодаря освоению передового стахановского опыта Страны Советов.
10 января в 8 часов вечера в помещении театра «Каммер шпиле» Артур Ридаль сделает доклад на тему: «Скорость резания до 2000 м в минуту» и продемонстрирует на токарном станке скоростное резанье металла.
Вход по пригласительным билетам».
— Прочел? На, читай объяснение Артура Ридаля, — с этими словами полковник передал Никитину несколько листов бумаги, исписанных крупным, неровным почерком.
Вот русский перевод того, что было написано Ридалем:
«В день опубликования в газете «Дёйчландс штамме» статьи с моим портретом, в девять часов вечера, когда моя жена Эмма ушла с дочкой за покупками, раздался очень несмелый звонок. Я сам открыл дверь. На пороге стоял плохо одетый, небритый человек в серой помятой шляпе. Когда он вошел в ярко освещенную переднюю, лицо его мне показалось знакомым. Он снял шляпу, улыбнулся и сказал: «Артур, неужели вы перестали узнавать старых знакомых? Я Иоганн Келлер!» Передо мной действительно был Иоганн Келлер, с ним мы были знакомы по меньшей мере двадцать лет.
В тридцатом году я работал на заводе хирургических инструментов «Келлер-верке». Владелец этого завода, отец Иоганна, имел десяток аптек и аптекарских магазинов в дореволюционной России. Иоганн родился в России. В семнадцатом году десятилетним мальчиком был привезен в Германию для получения образования. В пору моего первого знакомства с ним Иоганн Келлер был активным деятелем левой профсоюзной оппозиции.
Фридрих Келлер, отец Иоганна, глава фирмы, не мог простить сыну его участия в левой профсоюзной оппозиции, проклял сына и отказал ему в наследстве.
Иоган порвал с отцом, бросил богатую, спокойную, жизнь и вступил на путь борьбы и лишений. Поэтому совершенно естественно, что все мы, рабочие «Келлер-верке», питали к Иоганну дружеское расположение и участие. Через несколько лет Иоганн Келлер вместе со всей руководящей группой левой профсоюзной оппозиции был арестован и брошен в тюрьму. Разумеется, я был рад его приходу; мы распили с ним бутылку рейнского, и Иоганн вкратце рассказал мне о своей жизни.
Сейчас Иоганн Келлер живет в американском секторе оккупации Берлина, в районе Шёнеберга, ему, как рассказывал он, удалось связаться со своими друзьями в Москве, которые готовы высылать литературу. Но он не может получать бандероли в Шёнеберге на свой адрес: американская цензура не пропускает советские книги. Поэтому он обратился ко мне с просьбой, не соглашусь ли я получать эту литературу на свое имя, а он будет раз в месяц забирать ее у меня.
Разумеется, я согласился. Да как могло быть иначе, я должен был помочь Иоганну, чей светлый и чистый образ не вызывал у меня никаких сомнений.
В апреле этого года я получил первую бандероль, в ней были две книги Ленина, а в середине мая получил вторую бандероль, в которой были две книги статей о произведениях классиков марксизма-ленинизма.
Обе бандероли я передал Иоганну Келлеру.
