Александр Логачев - Капитан госбезопасности. В марте сорокового
Ну, не было полного доверия к Адамцу, что ты будешь делать. Хотя наличие или отсутствие пуль в патронах впрямую касалось жизни Адамца, но мог же он, скажем, под воздействием коньячных паров перепутать наганы. Если бы на месте старшего лейтенанта находился кто-нибудь из ребят его, капитана Шепелева, отдела, их бы он не перепроверял. Ребята, ребята… За какие-то два месяца погибли все четверо. Андрея Лезина застрелили накануне войны в Ленинграде, когда он вышел на след одного из агентов финской разведки, троим могилой стал финский снег. А теперешнего напарника капитан в деле видит в первый раз, плюс поездные впечатления. Поэтому Шепелев в самом начале сегодняшнего побега, достав наган из кобуры первого надзирателя, не пожалел полминуты, вытащил шомпол, вытолкнул из гнезда барабана патрон, убедился, что тот холостой, и вернул на место.
Теперь же это холостое оружие находилось у Кеменя. Ну, не мог он дать ему револьвер с боевыми патронами, как не мог вовсе не дать оружие. Последнее выглядело бы подозрительно, а первое было бы неразумно — а ну как под давлением панических или фанатических мыслей тот затеял бы ни с того ни с сего пальбу. Нельзя было рисковать жизнью случайных людей. Правда, теперь следовало искать новое сценическое решение «устранения» шофера. В общем-то, этот вопрос — не вопрос. В том же безлюдном месте капитан вытащит Адамца из машины, оставив в ней Кеменя, отволочет в парк. Там пошлет пулю в землю или обойдется без стрельбы. Вернется и скажет новому приятелю, что пробил шоферу рукоятью голову и оставил под кустом. А то полезнее для установления доверия будет провернуть такую инсценировку: сделать так, чтобы националист видел сцену убийства, а самому прострелить одежду под мышкой Адамца, не задев тело.
Пора. Машина движется вдоль парковой тишины и темноты.
— Стой, — приказал шоферу «вор».
Машина взвизгнула и замерла, повиновавшись тормозам.
— Вылезай, рулевой, — Шепелев открыл дверцу со своей стороны.
Он уже поставил ногу на край кузова, когда Кемень перегнулся через спинку переднего сиденья, блеснул металл — и шофер Адамец стал валиться набок. Из его перерезанного горла на кожаную куртку хлынуло темное и густое.
«Бритва. Которую я ему дал. А он ее прихватил с собой. А я не подумал», — отстучал телеграф в голове остолбеневшего капитана. Эмоции привычно, тренированно сдерживались. Все-таки он оперативный работник госбезопасности. И необходимо играть дальше, ничего уже не поправишь.
«Отгулял Адамец. И не он тебя подвел, а ты его, капитан». Капитан знал, что этого промаха себе не простит никогда. Весельчак Адамец отпил и отпел свое, и случилось непоправимое только из-за его, Шепелева, беспечности. Конечно, заживет, зарубцуется (если успеет зарубцеваться до тех пор, пока тебя самого не чиркнут, прошептал кто-то в мозгу, у них с этим, сам видишь, не заржавеет), но такие занозы из сердца не достаются никогда, а люди оттуда, с того света, уже не возвращаются. Однако действуй, действуй, капитан, операцию надо продолжать.
— Перетаскивай назад, идиот! — закричал «вор», вновь захлопывая переднюю дверцу.
— У парк мо…
— Какой парк, мудак! — перебил «Жох». — Хочешь, чтобы легавые увидели, проезжая мимо, как мы трупы таскаем. Тащи, козел!
Кемень подхватил зарезанного им шофера за шиворот и потянул в зазор между передними сиденьями. Капитан помогал ему, поднимая ноги убитого.
— На хер ты здесь его кончил? Отвел бы я его под деревья, оглушил бы на полночи, зачем шофера мочить? — говорил «Жох». — Сиденье измазюкал. Как теперь садиться! Или ты поведешь?
— Не вмию я. А!
Рука украинца попала в кровяной ручеек, стекавший по куртке. Он стал поспешно и неистово вытирать ладонь о сиденье, словно это была не кровь, а серная кислота.
— Тащи, придурок! — рявкнул «вор». — Потом подотрешься!
Труп оказался сзади, Кемень уложил его на пол себе под ноги и плюнул на него сверху. «Жох» пересел на водительское место.
— Зачем убил? — Капитан встретился взглядами с украинцем в зеркале заднего вида.
— Ненавиджу коммунистив. — Как подрагивают его губы, было заметно даже по отражению. — Всих повбивав би.
— Он, может, и коммунистом-то не был. Простой шофер.
«Жох» тронул машину с места. «Что ж, Кемень или кто ты там, теперь, как говорят на Кавказе, я твой кровник. И не надейся, что я тебя верну живым в тюрягу».
— Усе они коммунисти, гнобители и загарбники, — неслось с заднего сидения.
— Эй ты, куда рулить?
— Прямо.
— Ты хоть понимаешь, фраер, что на колесах нам к твой хате подруливать нельзя? Их надо бросать и желательно подальше от места. И клифты вертухайские скинуть. В них нас любой идиот запомнит.
Нелегко сейчас давалась капитану Шепелеву его роль…
Вскоре машину бросили, оставив ее у какой-то невысокой каменной ограды. Сняли форму. Капитан остался в рубашке и вязаной жилетке, эдакая одежка ни фига не грела, да и в чужих глазах одетый так легко он будет выглядеть малость подозрительно. Но что до чужих глаз, то пусть думают, что пропился мужик, дело обычное и для Львова. А на прохладу сто раз плевать. Не замерз при финских минус сорока, не замерзнет и при плюс десять или что-то около того.
Они перемахнули через ограду, очутились в каком-то дворике с фонтаном и ухоженными песчаными дорожками, нырнули в кусты, из кустов попали в сад, за которым углядывались очертания особняка или дворца. Кемень уверенно держал направление среди деревьев, ясно, что места ему знакомы чуть ли не до травинки.
В этом саду капитан не успел выполнить задуманное. Потому что уж больно неожиданно и быстро для него они уперлись в новую ограду. Перелезли через нее, попали на улицу, с которой быстро свернули.
На пути к лежке, обещанной Кеменем, они нырнули в узкий переулок, по которому мог проехать разве что один всадник, да и то прохожим пришлось бы жаться к стенам домов. Здесь не было фонарей, ни одно из окон не светилось, словно в домах никто не жил. «Жох», державшийся или сзади, или вровень с бывшим сокамерником, сейчас пропустил его вперед. И сшиб с ног подсечкой сзади. Оседлав лежащего, Шепелев приставил к затылку Кеменя револьвер, ощупал его карманы и извлек из них наган с холостыми патронами и бритву со следами крови. Бритву он кинул в груду каких-то ящиков, сложенных у дома.
— Тихо! Убью! — не громко, но весомо пригрозил «вор. — Слушай меня, фраерок, и вникай.
«Жох» убрал револьвер от затылка, для того чтобы освободить руку. И, продолжая говорить, выколотил из барабана отобранного револьвера холостые патроны. От патронов надо будет потом аккуратно избавиться. Сейчас их не выбросишь — объяснений такому поступку не найти.
— Я вообще никому не доверяю. Особливо не блатным. Особливо фраерам. Я мочу людей, когда выхода нет, а ты готов мочить надо и не надо. Почему бы тебе не решить грохнуть меня сейчас. Мол, я и один теперь доберусь. И по болту тебе, кто тебя вытащил. А я — я! — тебя вытащил с кичи, ты заруби это где захочешь. И с тебя лежка, пока все не утрясется. Попробуешь удрать — пристрелю. А удерешь — буду искать и найду. Цыц!
С той стороны переулка, куда они собирались направиться, донесся стук каблуков по камням мостовой. Судя по звуку, идущий был один.
— Прикидываемся пьяными, — наклонился к Кеменю и зашептал ему на ухо «Жох». — Ты нажрался, я тебя поднимаю. Ну, мычи давай!
И «вор», спрятав пустой наган за пояс под вязаную жилетку, а холостые патроны положив в отдельный карман, принялся трясти за плечо и делать вид, что поднимает товарища с булыжников. «Товарищ» замычал и даже попытался исполнить какую-то песню.
Дошагавший до них по переулку припозднившийся гражданин оказался не милиционером. Обыкновенный мужик в плаще и кепке.
— Помоц, панови? — Он понял разыгрываемую перед ним сцену ровно так, как от него и хотели.
— Не, — «пьяным голосом» отозвался «Жох». — Ща эта… отдохнем и туда… Нам тута два шага. Иди, служивый!
Услышав русскую речь, ночной человек ничего более не предлагал, а торопливо удалился.
— Ну, ты въехал в то, что я тебе говорил? — снова наклонился капитан к приподнявшемуся на локтях Кеменю. — Ты мне должен. Отдашь должок и свободен.
— Я чоловик чесний, — заверил украинец. — Но ти зря…
— Зря-не зря, а я банкую, фраер. Вставай, пошли.
Они пошли. Пустой наган, отобранный у Кеменя, капитан выбросил в люк в этом же переулке. Заставил своего подельника помочь приподнять тяжелую крышку и выбросил со словами: «Тебе и один ни к чему, а мне два ни к чему. Пошли, фраер, не застаиваемся».
И потянулась неосвещенная и неразборчивая путаница: переулки, проходняки, базарный задворок, дыры в дощатых заборах (под один из заборов на мягкую, тихо принявшую дар землю полетела горсть холостых патронов), быстро пересекаемые улицы, выжидание под деревьями или под навесами. Вот здесь уже сравнений с Ленинградом у капитана не возникало. Вблизи углы домов, булыжники мостовой, арки подворотен, стены домов ощущались как совершенно не свои, не родные, иноземельные. Или это шло, может быть, оттого, что капитан не понимал, куда они идут, поскольку для него этот город был что тайга. Иногда капитану казалось, что они идут в обратную сторону, то есть туда, откуда ехали. Но поди определи, в тайге и то было бы легче…
