Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Тогда мной владело опьянение боя в сочетании с немалой паникой (и марихуаной!), в общем-то ничем в моей жизни не объяснимое, а сейчас побуждение исходило из моего нутра, холодно рассчитанное и столь же властное, как желание отнести Киттредж в Бункер. Одним словом, я чувствовал себя злоумышленником, и мне это нравилось, и я испытывал гордость от того, что рука моя не дрожит. Так твердо я никогда не держал на учениях оружия. В то же время я знал, что неразумно убивать этого человека. Он наверняка не один. Я взорву ситуацию, которая мне еще непонятна. К тому же она не представлялась мне опасной — не в этих знакомых лесах, не сейчас. Ночь словно зависла в ожидании, как если бы мы оба — и наружник, и я — ждали, что произойдет дальше.
И я шагнул прочь от этого человека с переговорным устройством и продолжил обход дома. Я был уравновешен, хладнокровен, опасен для других и един с влажным ароматом окружавших меня вечнозеленых деревьев. В таком великолепном состоянии я, должно быть, проделал шагов пятьдесят по более широкому периметру, который себе наметил, а потом снова свернул к точке отсчета, но на этот раз не увидел никого ни у Лагеря, ни у какой-либо из дверей. Однако в следующий заход, продвигаясь к Кьюнарду, откуда спускается лесенка к скалистому шельфу, я обнаружил какое-то шевеление, которое могло указывать скорее на присутствие человека, чем на куст. Затем услышал, как шлепнул край пончо. Звук получился громкий, словно шлепнул парус на ветру. Еще один наружник.
Я с трудом мог его разглядеть. Чернота в черноте. Кьюнард, как я уже описал, этакой гусеницей тянулся над домом, чтобы оттуда можно было обозревать залив Блу-Хилл. И я затаился в черной непроглядной тени шельфа, под гусеницей. Шагни я вперед — и меня обнаружат. Поэтому я отступил еще дальше. Однако едва я передвинулся, как в Кьюнарде, нашей вытянутой гостиной, зажегся свет, и со своего места я увидел в большое окно голову и плечо мужчины, которого я знал, но не мог сразу назвать. Я мог, однако, поклясться, что это был полноценный представитель клана Лэнгли. Да, он был из наших.
Я вернулся в сарай, держась подальше от первого наружника. Я не испытывал большого страха за Киттредж. Этот посторонний в Кьюнарде, показавшийся мне при беглом взгляде знакомым, выглядел не столько грозным, сколько глубоко озабоченным. Я был до того в этом уверен, что положил «люгер» в ящик старого шкафа в кладовой, как если бы могли возникнуть осложнения, появись я с оружием в руке. Разведка, проведенная в лесу, хоть и дала противоречивые для моего эго результаты (хорошо было, что я ее провел, но дала она в конечном счете ничтожно мало), тем не менее пригасила мою тревогу. Я установил, кто мой визитер, — лицо его вдруг вошло в фокус. Это был ответственный сотрудник службы внутренней безопасности, и я его знал. Знал хорошо. Арни Розен. Рид Арнольд Розен. Пока я возвращался в дом, он перешел из Кью-нарда в мою Берлогу, и тут-то я его и застал: он сидел в моем любимом кресле и курил трубку. Рид Арнольд Розен, когда-то Арни, потом Нед, а теперь Рид, для друзей и коллег. Я, пожалуй, подходил под обе эти категории. Мы с Арни Розеном вместе прошли подготовку на Ферме и часто встречались после этого, став помощниками Проститутки. С тех пор прошло уже двадцать семь лет! Да, я знал Рида, и он знал меня. Просто в плане карьеры он преуспел больше, чем я.
Тем не менее я чуть не поддался порочному порыву и не назвал его, как раньше, Арни.
— Привет, Рид, — сказал я.
— Гарри, ты выглядишь что надо.
Я знал, что вовсе так не выгляжу.
— Я в ужасном виде, — сказал я, — но просто у нас в деревне сейчас мокро.
Он кивнул.
— Я был на улице немного раньше. — Это едва ли было заметно по его костюму с жилетом: английская шерсть и лондонский портной объединенными усилиями помогли ему не пострадать от сырости.
Если бы людскую родословную составляли так же тщательно, как собачью, наши лучшие представители (будь то шотландцы, ирландцы, украинцы, итальянцы или литовцы по происхождению) забыли бы о своей этнической принадлежности — на вид-то мы все одной породы. Мы такие, какими сделала нас профессиональная среда — американская разведка. Меня немного царапало то, что я, принадлежащий к неплохой псарне, в этот момент, когда моя профессиональная репутация оказалась подмоченной (не говоря уже о перепачканной грязью одежде), куда меньше походил на сотрудника нашей службы, чем Розен. Все в этом аккуратном человеке среднего роста, с коротко подстриженными седыми волосами, коротким острым носом и поджатой верхней губой (такое всегда было впечатление, что ее защемило между коронками передних зубов), — все, вплоть до очков в серебряной оправе, было в одной тональности с серым костюмом, сидевшим на нем, как цветы наперстянки сидят на стебле.
Тем не менее я был рад его видеть. Обнаружив, что мой инквизитор (чьего появления я, должно быть, ждал уже не один месяц) столь интеллигентный чиновник высокого ранга, как старина Нед Розен, я почувствовал себя — логики в таких вопросах лучше не искать — снова в форме.
— Получил кучу удовольствия, пробираясь в твои леса, — сказал он.
Как же он изменился к лучшему с тех давних дней! Когда мы проходили вместе подготовку, Розен не только принадлежал к братству «Фи Бета Каппа» Колумбийского университета, но еще и страдал аденоидами. Его интеллигентное произношение в нос утомляло до крайности. Компания не успевала сложиться, как его выбрасывали из нее — и так всякий раз.
Теперь он был женат на милой серой мышке-эпископалке, с которой у меня однажды было памятное свидание в Монтевидео, и явно немалому у нее научился. Гнусавость теперь воспринималась как манера говорить, свойственная высоким правительственным чинам.
— Да, — сказал он, — вид у тебя вымокший, да и я не сухой.
Однако согреться было чем.
— Ты звонил сегодня вечером Киттредж? — спросил я.
Он выждал паузу — скорее для проформы, чем из предосторожности.
— Насчет Хью Монтегю?
— Да.
— Я ей не звонил, Гарри. Я привез ей это известие.
— Когда?
— Некоторое время тому назад.
Должно быть, он приехал вскоре после того, как я позвонил из телефонной будки компании «Белл» на прибрежном шоссе. Значит, он был тут, когда я вернулся. Его люди с переговорными устройствами слышали, как я шел через лес, наверно, слышали и то, как стучали у меня от холода зубы, пока я старался найти ключ от двери. И он слышал их сообщения через эту кнопочку, которая была у него в ухе.
Я наклонился, чтобы помешать дрова в камине, и смог удостовериться — да, в правом ухе у него виднелась коричневатая затычка.
— Что же ты тут делал с тех пор, как приехал? — спросил я.
— Пытался думать.
— Где?
— Ну, по большей части… в одной из спален для гостей. — Он пыхнул трубкой.
— Это твои придворные дамы там, на дворе?
— Будем надеяться.
— Я насчитал двоих.
— Собственно, наших там, — сказал Рид, — трое.
— И все ради меня?
— Гарри, это сложная история.
— Почему ты не предложишь им войти внутрь? — спросил я. — У нас есть еще комнаты для гостей.
Он отрицательно покачал головой.
— Мои люди, — сказал он, — привыкли ждать.
— Ждешь еще кого-то?
— Гарри, не будем играть в пинг-понг. Мне надо обсудить ситуацию, которая вышла из-под контроля.
Это означало, что никто в Лэнгли не знал, что делать дальше.
Круг, который я совершил с «люгером» в руке, еще оказывал на меня успокаивающее воздействие. Я чувствовал, как ко мне возвращается разум. Явная, неприкрытая опасность, несомненно, излечивала от всех идиотизмов, рожденных мозгом в ночи.
— Нед, — спросил я, — не хочешь выпить?
— Вы держите «Гленливет»?
— Держим.
Он вздумал порассуждать о достоинствах данного виски. Это раздражало. У меня не было ни малейшего желания слушать перепевы того, что он узнал однажды летом во время автомобильной поездки по Шотландии и ее винокуренным заводам со своей серой мышкой — шотландской невестой. Я извлек бутылку из шкафа в Берлоге и налил ему «Гленливета» безо всего — пошел он ко всем чертям, если после своих восторгов хотел бы выпить его со льдом. Затем я спросил:
— С какой целью ты здесь?
Я видел, что ему хотелось еще немного понаслаждаться теплом огня и виски.
— Да, — сказал он, — надо переходить к этому.
— Я считаю за честь то, что прислали тебя, — сказал я ему.
— А я могу утром лишиться чести, — сказал он в ответ. — Поездка сюда — моя затея.
— Без разрешения?
— Не вполне. Видишь ли, я хотел приехать побыстрее.
— Ну, не будем играть в пинг-понг, — сказал я, — хорошо?
Не в характере Розена было не прикрыть свой уязвимый зад: никто лучше его не знал, что мы — самая бумаголюбящая бюрократия на свете. Поэтому порой мы уделяем немало внимания тому, чтобы получить нужную бумажку. Как-то лучше мы себя чувствуем, когда неправомерные акции зафиксированы на кусочке бумаги. Если время от времени мы вынуждены действовать без программы, статуса, директивы, памятной записки или приказа президента о расследовании, — мы чувствуем себя голыми. У Розена не было бумажки.
