Михаил Бойков - Рука майора Громова
Она стояла, на крыльце, ожидая, что Холмин распрощается с нею и уйдет, а он, в это время, придумывал предлог, чтобы побыть с нею хотя бы еще несколько минут. Вдруг он вспомнил о своих служебных обязанностях и предлог сразу был найден.
— У меня есть к вам одна просьба, — сказал Холмин.
— Какая? — спросила Ольга.
— Позвольте мне осмотреть ваш дом внутри.
— То есть, обыскать? Но ведь его уже обыскивали.
— Я не с обыском, а просто так.
Открыв дверь ключом, она сказала холодно и неприязненно:
— К сожалению, я не могу противиться требованиям работников НКВД. Пожалуйте!
И пропустила его вперед.
Входя, он подумал с досадой:
«Что она меня все время попрекает энкаведистамп? Будто я, в самом деле, отца ее расстрелял. А какой я энкаведист? Случайно-временный…»
В доме были две комнаты и кухня. Окна обеих комнат выходили на улицу, а кухонное — во двор. Обстановка комнат была скромная: старенькие мягкие кресла и такой же диван, обитые порыжевшим и потертым плюшем, пузатый комод с остановившимся будильником, статуэтками и вазочками на нем, дешевые письменный и обеденный столы работы какой то кустарно-промысловой артели, несколько венских стульев и две узких кровати — одна девичья, другая походная. На подоконниках стояли цветы в горшках, а по стенам висели несколько пейзажей, написанных масляными красками и старинные литографии в рамках под стеклом. Холмин удивился, что среди них нет ни одной фотографии и спросил об этом Ольгу.
— Так вы же при обыске забрали все наши фотографии. И из альбомов и со стен, — ответила девушка.
— Позвольте! Я впервые здесь, — возразил он.
— То-есть, не вы, а ваши… коллеги по работе, — поправилась она.
— И фотографии отца у вас не сохранилось?
Ольга печально вздохнула.
— Нет, не сохранилось…
В ее комнате, у изголовья кровати стояла этажерка с книгами. Холмин окинул беглым взглядом их корешки. В большинстве это были классики русские и иностранные. На нижней полке стояли учебники для средней школы и с десяток произведений советских писателей. Ни одного «классика марксизма» среди книг не замечалось. Портретов их на стенах тоже не было.
В углу каждой из комнат, над кроватями висели небольшие литографированные иконки. Войдя в дом, Ольга перекрестилась на икону. Холмин хотел перекреститься тоже но не решился, подумав, — что это покажется слишком фальшивым и неуместным девушке считавшей его настоящим энкаведистом, а, следовательно, и безбожником.
Сопровождаемый ею, он обошел комнаты и кухню, внимательно осматривая все, что там было, выглянул и в окно во двор, во никаких следов ни майора Громова, ни его «руки» не обнаружил. Осматривать было больше нечего. Ольга ходила рядом с ним и он видел, что ее досада, неприязнь к нему и нетерпеливое желание остаться одной растут с каждой минутой. Надо было уходить.
Холмин пошел к двери, но на пороге остановился и спросил о том, что интересовало и мучило его уже вторые сутки:
— Скажите, все таки, что вам известно о «руке майора Громова»?
Девушка вскинула на него глаза и опять он прочел в них удивление, смешанное со смущением.
— Вы уже во второй раз спрашиваете меня об этом. Что это значит? Объясните, пожалуйста, — потребовала она.
— Знаете или нет о ней? — настойчиво повторил он.
— Ничего не знаю.
— И можете дать слово?
— Да. Но объясните мне, в чем дело.
— Сейчас не могу. В другой раз. Потом, — пообещал он…
Прощаясь с ним, Ольга, все таки, подала ему руку. Ее пальцы были холодны и слегка вздрагивали.
«Отчего это? Боится она меня или так уж я ей противен»? — подумал он.
Задержав ее руку на секунду в своей, Холмин попросил, не надеясь впрочем, что его просьба будет удовлетворена:
— Может быть, когда-нибудь, разрешите навестить вас еще?
— Зачем? Опять для обыска? — спросила она.
— Нет… Так просто, — запнувшись ответил он.
— Что-ж, приходите. Я — бывшая заключенная и дочь «врага народа». Я не имею права закрывать дверь своей квартиры перед энкаведистами.
Холмин огорченно вздохнул. Приглашение было слишком нелюбезным.
Глава 14
«Свистать всех наверх!»
Расставшись с Ольгой, Холмин пришел в отдел НКВД опечаленный и раздосадованный неудавшейся прогулкой и, в первую минуту, не обратил внимания на царившее там необычайное оживление. В следующую минуту он удивился. Было около двенадцати часов дня, как раз такое время, когда работники отдела торопятся поскорее закончить свои утренние дела, чтобы успеть пообедать и отдохнуть перед, «основной» — вечерней и ночной — работой. Между тем, сегодня они никуда не спешили.
Следователи, теломеханики, канцеляристы, конвоиры заполнили весь коридор первого этажа. Они «кучковались» группами в 3–5 человек и возбужденно и тревожно разговаривали о чем-то приглушенными голосами. В одном из углов коридора, стояла более многочисленная группа молодых женщин — пишмашинисток отдела. Среди них была и Дуся-буфетчица. Увидев Холмина, девушка подошла к нему с упреками.
— Это как же называется? Значит вы Шура, так свои обещания исполняете? Это не по-хорошему. Нельзя так.
— Какие обещания, Дуся? — удивленно спросил он.
— Для вас самые главные. Вы ко мне в буфет обещали приходить?
— Обещал.
— А почему завтракать не пришли?
— Виноват, Дуся. Времени не было.
— Значит, голодовка в тюрьме вам не надоела, и на воле ее продолжаете. Забыли, что вам подкормиться нужно?
— Не забыл, Дуся. Обедать к вам сегодня обязательно приду.
— Смотрите. Буду ждать. Но если вы и на этот раз обещание не исполните, то наша дружба с вами поломается.
— Постараюсь исполнить. А теперь скажите мне, Дуся, что здесь происходит?
— Непонятное дело. Значит, так. Полчаса назад прибегает ко мне в буфет Дондеже и верещит: — «Запирай свою лавочку, поскольку полковник Гундосов приказал свистать всех наверх». Я спрашиваю: — «На какой верх и зачем?» Он визжит: — «Внимай без дураков и не вгрызайся глупыми вопросами. В зал заседаний топай; там собрание будет». — «Так, какой же, говорю, — это верх, когда зал заседаний, наоборот, в нижнем этаже?» Он за голову руками хватается, — «Дуська! Не умопомрачай меня! Марш на собрание! Шибко! По-флотски!»… Вот я и пришла. И торчу тут, в коридоре.
— По какому же поводу собрание? — спросил Холмин.
— В точности неизвестно. Но пишмашинистки болтают, будто насчет «руки майора Громова» и убитого коменданта. А, что это, Шура, такое: «свистать всех наверх!»?
— Это, Дуся, морская команда, когда всех матросов на палубу сзывают.
— По-флотскому, значит? Может, нам всем и форму морскую выдадут? Вот бы мирово было. Она красивая.
Холмин улыбнулся.
— Вряд-ли, Дуся, дело до формы дойдет. На это вы особенно не надейтесь.
— Жалость какая, — вздохнула девушка…
Их беседу прервал появившийся в коридоре капитан Шелудяк. Он заметался между кучками энкаведистов, хлопая в ладоши и выкрикивая визгливым фальцетом:
— Товарищи! Все — в зал! Вкупе и вообще. Занимайте места. Начальство прибудет вскорости. На собрание, товарищи!
Повинуясь выкрикам заместители начальника отдела, энкаведисты послушно потянулись в конец коридора. Дуся взяла под руку Холмина и они пошли вслед за другими.
Зал заседаний отдела НКВД был таким, каких в Советском Союзе тысячи. На деревянном возвышении — в четверть метра над полом — стол с кумачевой скатертью и графином воды и несколько кресел. Перед ними ряды стульев. На стенах портреты Сталина, Молотова, Ежова и других вождей и вождят в золоченых рамках. Слева от стола деревянное сооружение, стоявшее в захудалых лавченках. И называвшееся конторкой до революции, а после нее перекочевавшее в залы заседаний, где и получило пышное название трибуны. Окна, как и во всех комнатах отдела, — с решетками.
Едва энкаведисты успели рассесться по стульям, как в зал Вошло начальство и проследовало к столу на возвышении. Впереди, лихо раскачиваясь, будто по палубе корабля, шагал полковник Гундосов. За ним, сутуло горбясь, шел длинный субъект, на воротнике мундира которого краснели знаки различия старшего лейтенанта, а над воротником хмурилась чрезвычайно озабоченная физиономия. Шествие замыкал майор Бадмаев, а вокруг этой тройки суетливо вертелся Шелудяк.
Начальство стало за столом навытяжку и длинный субъект объявил:
— Есть предложение, товарищи, избрать в почетный президиум нашего внеочередного собрания политбюро ЦК во главе с товарищем Сталиным.
В зале раздались довольно сдержанные, вернее даже жидкие аплодисменты и почетный президиум был избран единогласно. Длинный субъект спросил собравшихся: — Кто имеет предложения по части делового президиума?
