Михаил Бойков - Рука майора Громова
«Отчего же она чихает», — думал он.
Глава 13
Прогулка не совсем приятная
— Скорей! Скорей! — торопил Холмин тюремного надзирателя.
— Чичас, чичас, товарищ. И куды это вы так торопитесь? — ворчал тот, перебирая связку ключей от камер и никак не находя нужный…
После бессонной и тревожной ночи в отделе НКВД Холмину не пришлось поспать. От этого и от беготни с раннего утра но отделу и входившим в его ведомство учреждениям у него сильно разболелась голова. Но головная боль была пустяком в сравнении с тем, что ожидало его сегодня. Ведь ему, все-таки, удалось добиться освобождения Ольги и он надеялся увидеть ее теперь не только в тюрьме, но и на воле.
Еле дождавшись окончания дактилоскопического исследования записки, снятой с груди убитого коменданта, которое не дало никаких результатов, так как отпечатки пальцев на ней обнаружены не были, Холмин поспешил в комендатуру. Там он отдал конверт Бадмаева дежурному и, с замиранием сердца, стал ждать, что будет дальше. Дежурный распечатал конверт, прочел его содержимое, несколько раз, во время чтения окинув Холмина внимательным изучающим взглядом и приказания начальника отдела исполнил немедленно: выписал ордер на освобождение Ольги Громовой, позвонил в гараж и распорядился, чтобы приготовили автомобиль и дал Холмину две записки — одну к отдельскому фотографу, а другую к сотруднику, занимавшемуся съемками отпечатков пальцев для служебных удостоверений.
— А сфотографироваться и сделать отпечатки пальцев можно будет завтра? — спросил Холмин. — Я сегодня очень занят.
— Как хотите. — ответил энкаведист.
Обрадованный тем, что все так хорошо устроилось. Холмин пошел в гараж, чтобы поторопить шофера с поездкой, по остановился на полдороге, вспомнив вдруг о своей внешности.
«В том виде, как я есть, явиться к Ольге никак невозможно, — подумал он. — Надо бы побриться и тюремный костюм сменить. Без этого нельзя».
Недолго думая, он отправился в парикмахерскую НКВД, а оттуда — в закрытый магазин-распределитель. Спустя час в нем, не без труда, можно было узнать арестанта, освобожденного из тюрьмы около двух суток тому назад. Он ехал на автомобиле самого начальника отдела НКВД, был гладко выбрит, одет в шевиотовый костюм, щегольские коричневые туфли и с модным галстуком на шее. Лишь по бледно-желтому, с синеватым оттенком, цвету лица, да по мутной дымке в глазах, внимательный наблюдатель мог бы определить, что этот франт совсем недавно сидел в тюрьме.
Холмин был счастлив, предвкушая свидание с любимой девушкой и, в то же время, огорчался, что для этого его внешность не особенно подходит. Он трогал свой нос «картофельного образца», проводил рукой по щетке стриженых волос и, вспоминая о когда-то бывшем на ее месте пышном чубе, сокрушенно вздыхал.
Тюремный надзиратель, которого Холмин вывел из состояния перманентной дремоты, был страшно недоволен этим и долго, с ворчанием искал ключ в связке. Наконец, найдя нужный ключ, он открыл им дверь и Холмин вошел в камеру Ольги, держа в правой руке, как знамя, ордер на ее освобождение.
— Можно к вам? — спросил он, уже войдя и, из-за торопливости, вспомнив с опозданием о правилах вежливости.
— Конечно, можно, — отозвалась девушка и добавила иронически: — Ко мне тюремщики входят без предупреждения и я к этому, кажется, уже начинаю привыкать.
— Я не тюремщик! — воскликнул он, — а в некотором роде ваш освободитель. Ведь я пришел освободить вас!
Щеки Ольги вспыхнули румянцем возмущения. Она отвернулась и сказала:
— Какая глупая шутка!
Холмин бросился к ней.
— Это не шутка. Вы свободны. Вот ордер на освобождение!
Взглянув на бумагу и всё ещё не веря, она спросила:
— Значит, это правда?
— Да, да! Вы освобождены! — настойчиво повторил он. — Собирайте ваши вещи и — поскорее отсюда.
— Но у меня ничего нет, кроме носового платка. При аресте мне не разрешили взять никаких вещей.
— Тогда пойдемте.
В устремленных на него глазах девушки он прочел радость и благодарность. Свой взгляд она подтвердила словами:
— Я вам очень благодарна. Только не понимаю почему вы обо мне так заботитесь. Вот даже бумажку об освобождении мне принесли.
— Ах, если бы вы знали почему? — невольно вырвалось у него.
— Я и хочу знать.
Холмин вовремя спохватился, учтя то, что тюремная камера совсем не место для признаний, да и признаваться такой девушке в чем-либо, после двух встреч с нею, было, все-таки рановато. Поэтому он ответил уклончиво:
— Сейчас я… не могу. Как-нибудь… потом.
— Вы думаете это потом… будет? — многозначительно спросила девушка.
— Я… надеюсь, — запнувшись ответил Холмин.
— А я нет… Нет! — воскликнула она с подчеркнутой решительностью. Затем очень внимательно посмотрела на него и произнесла в раздумьи:
— По-видимому, не все энкаведисты одинаковы…
Из тюрьмы они вышли, волнуемые различными чувствами: Ольга — радостью освобождения. Холмин тем, что идет рядом с любимой девушкой, любуясь и восхищаясь его. Выйдя из темного коридора на залитый солнцем тюремный двор, она закрыла глаза и пошатнулась. Холмин подхватил ее под локоть, весь — задрожав от прикосновения к ней, но она отстранилась со словами:
— Нет — нет. Я сама…
У тюремных ворот шофер скучал в ожидании Холмина. Последний указал Ольге на автомобиль:
— Это для вас.
— Что? — не поняла, она.
— Автомобиль.
Взглянув на него с удивлением, девушка спросила:
— Ваш?
Он рассмеялся.
— Нет. Я еще не дошел до такой роскоши и, пожалуй, никогда не дойду. Это — майора Бадмаева.
— Тогда, зачем же вы распоряжаетесь чужой вещью?
— Мне разрешено отвезти вас в нем домой.
— Нет, уж лучше я пешком дойду.
— Но почему?
— Энкаведисты дважды возили меня к своих автомобилях: после ареста в комендатуру и оттуда в тюрьму. Поездки неприятные и мне не хочется испытать в третий раз что либо подобное. Не знаю, поймете ли вы это.
— Я понимаю…
Холмин отпустил шофера, сказав, что пойдет пешком и спросил Ольгу тоном полупросьбы:
— Может быть, вы разрешите мне проводить вас домой?
— Как я могу не разрешить? Ведь вы, по-видимому, сопровождающий от НКВД — ответила она.
Холмин не стал опровергать ее предположения, боясь что в таком случае, она откажется от провожатого. Почти всю дорогу они шли молча. На его немногие вопросы Ольга отвечала коротко и односложно: да, нет. При солнечном свете он хорошо рассмотрел ее глаза: они были чудесного темно-синего цвета, но смотрели на него холодно, строго и неприязненно. Холмин видел, что девушка тяготится его присутствием, и с каждой минутой все более огорчался этим. Прогулка с любимой девушкой оказалась не совсем приятной, не такой, какую он ожидал.
В один из моментов этой «прогулки» он рискнул спросить Ольгу:
— Можно мне будет называть вас Олей?
— Нет, — решительно отрезала девушка, — Так называют друзей.
— А разве мы не смогли бы быть друзьями?
— Никогда.
— Видимо, внешность моя вам не нравится. — обиделся он.
— Ваша внешность здесь не причем. Мне не нравится ваша профессия, — возразила она.
Холмин вполне понимал Ольгу. Относиться иначе к людям, расстрелявшим ее отца, она не могла, но ему было обидно, что девушка и его причисляет к категории этих людей. В то же время, он никак не мог войти в навязанную ему роль энкаведиста и постоянно сбивался с нее, разговаривая с девушкой. Не мог он быть с нею и вполне откровенным: от этого его удерживала беспокойная и назойливая мысль, которую он безуспешно пытался отогнать:
«А вдруг Ольга, все таки что-то знает о «руке майора Громова».
При этом, Холмин вспоминал смущение в глазах девушки, во время их первой встречи в тюремной камере, когда он задал ей вопрос о «руке». Его подозрения пока ничем не подтверждались, но и для отрицания их он оснований не имел никаких…
Дом, в котором жила Ольга, находился на, окраине города, в двадцати минутах ходьбы от отдела НКВД. Этим домом заканчивалась улица, ведшая к неглубокой, мутной речке. Был он приземистый, одноэтажный, но из красного кирпича и под железной крышей. За домом Холмин увидел небольшой чистенький дворик с кустами сирени и развесистой липой, обнесенный плетнем, а дальше, по ту сторону плетня раскинулись огороды и бахчи.
Поднявшись по трем каменным ступенькам на крыльцо дома, Ольга пошарила рукой и расщелине между кирпичами справа от двери и, вынув оттуда ключ, сказала:
— Слава Богу, что в мою квартиру еще не успели никого вселить. Осталась бы я тогда совсем без пристанища.
— Разве это не ваш дом? — спросил Холмин.
— Был наш, но пять лет тому назад у нас его отобрали в жилищную кооперацию — ответила девушка.
