Виктор Михайлов - Под чужим именем
Никитин осмотрелся. Большой, в пять окон, кабинет секретаря горкома скорее напоминал кабинет ученого: высокие стеллажи книг, стремянка, возле нее маленький столик с настольной лампой. На длинном полированном столе, на салфетках зеленого сукна лежали шестерни из пластмассы, детали машин, резцы из твердых сплавов, а посередине стола в низкой хрустальной вазе букет нежнорозового душистого горошка. На стенах, оклеенных темносиними гладкими обоями, висело два портрета, писанных маслом, — В. И. Ленина и Максима Горького — копия с работы Бродского и несколько архитектурных проектов.
Никитин чуть подвинулся в кресле, взял с ближней полки четырнадцатый том сочинений Ленина, пересел за маленький стол, включил лампу и погрузился в чтение.
Прошло всего несколько минут, и Никитин услышал подле себя:
— Ну что, Степан Федорович, хотите разрешить свои сомнения при помощи железной логики ленинского мышления? — Он взял из рук Никитина книгу и, перелистав ее, продолжал: — Вы хотите знать, можно ли, идя по следам случая, оказаться на пути верного решения задачи; не так ли? Сейчас мы с вами потолкуем, — закончил он и, взяв с письменного стола лист рукописи, вышел в приемную, передал ее секретарю и вернулся.
— Ну вот. Начнем с того, что у меня к вам, Степан Федорович, есть некоторые претензии, — сказал Горбунов, усаживаясь против Никитина. — Вы что же, как Добрыня Никитич, один на один со Змием Горынычем решили биться? Не выйдет, Степан Федорович! Только опираясь на народ и вместе с народом можно решить поставленную перед вами задачу.
— Не оправдываюсь, Роман Тимофеевич, виноват, — улыбаясь, ответил Никитин.
— Ну, давайте, выкладывайте, что у вас там случилось?
— Попалась мне в руки ниточка, стал я ее распутывать, да, кажется, не за тот конец ухватился, — начал Никитин и рассказал всю историю с английской статьей из газеты «Дейли Экспресс». — Эта случайная черта, сделанная ногтем, — пока все, — закончил он.
— Немного, — согласился Горбунов, — но за случайностью, мне кажется, можно найти закономерную необходимость. Черта, сделанная ногтем. Я с вами согласен, это случайность, но какая необходимость кроется за этой случайностью? Мне кажется, что, обнаружив ошибку переводчика, человек может сказать: «Вот шляпа, а эти-то слова и не перевел, а еще переводчик, в газету лезет!» Может он так сказать? — спросил Горбунов.
— Может, — согласился Никитин, еще не совсем понимая собеседника.
— А если этот человек вынужден скрывать свои мысли, если он находится в окружении людей, но вокруг него создана им самим пустота и он привык пользоваться словом только для того, чтобы скрывать свои мысли, а не высказывать их вслух?
Начиная улавливать мысль, Никитин, как бы продолжая ее, сказал:
— Люди очень одинокие, нелюдимые часто говорят вслух сами с собой, пишут на бумаге или тростью на песке…
— А если человек не может ни сказать, ни написать, если всякая форма непосредственного общения для него исключена, может он подчеркнуть свою мысль ногтем?! Может. Стало быть, черту ногтем должен был сделать человек, поставленный в условия полного одиночества, не так ли?
— Закономерно.
— Подходит ли Вербов к числу подобных людей?
— Нет, не подходит. Вербов взял бы газету, показывал бы ее всем сотрудникам и хвастался бы своими знаниями английского языка, которые, кстати, у него, человека с высшим образованием, не вызывали бы никаких сомнений.
— Вот видите! Стало быть, и третий вывод: под вероятную категорию людей, которую мы с вами установили, Вербов не подходит. Но к нему мы еще с вами вернемся. Вражеского агента надо искать в числе людей, ведущих непроницаемо-замкнутую личную жизнь. Какие же могут быть внешние признаки такого человека? Помню, в 1915 году я был арестован царской охранкой в числе целой большевистской подпольной организации на Волжско-Камском пароходстве. Я был грузчиком, или крючником, как нас тогда называли, молодым восемнадцатилетним парнем, но как сейчас помню провокатора, провалившего нашу организацию. Когда человек неискренний стремится доказать свою преданность делу революции, своему партийному долгу, он теряет чувство меры, во всем хватает через край, бьет себя в грудь и кричит о своей преданности и кристальной чистоте. Именно таким и оказался провокатор в нашей организации. С тех пор, когда я слышу, как кто-то рекламирует свою честность, у меня в душе шевелится подозрение, а так ли это? Подлинная честность всегда идет рука об руку с человеческой скромностью. Присмотритесь, Степан Федорович, кто создает вокруг себя ореол непогрешимости и кристальной честности — берите его под сомнение и проверяйте.
— То, что вы говорите, Роман Тимофеевич, верно, но что, если вся линия поведения Вербова сознательная маскировка? — возразил Никитин.
— Вы ошибаетесь, Степан Федорович, враг не станет так опрометчиво рисковать. Не так давно был у меня секретарь парторганизации ОСУ. Сигналы снизу о неблагополучии в отделе материально-технического обеспечения мы уже получали неоднократно, особенно за последние два месяца, с тех пор как Вербов заменяет заболевшего начальника МТО. Кроме того, у меня была Мария Сергеевна Шаброва… Вы ее знаете?
— Знаю хорошо.
— Она прямо поставила вопрос… Постойте, у меня есть ее письмо. — Горбунов взял из папки письмо Шабровой и прочел: — «Я прежде всего член партии, кроме того, педагог. Как же я буду воспитывать нашу молодежь, если у себя под носом просмотрела ошибки близкого мне человека, отца моего ребенка. Чтобы оторвать мужа от Вербова, этого насквозь разложившегося человека, я использовала все средства убеждения, но ничего не могла сделать. Доверчивость мужа граничит с политической близорукостью…» — Горбунов положил письмо в папку и спросил:
— Вы знаете Шаброва давно. Как вы думаете, что за отношения сложились у Шаброва с Вербовым?
Никитину трудно было говорить на эту тему. С Петром его связывала старая фронтовая дружба. У Шаброва, хорошего руководителя и отличного человека, был один недостаток: любил он выпить. Раскусив слабость своего начальника, Вербов, как говорится, подобрал ключи к его сердцу и вошел в доверие.
Никитин очень сдержанно изложил свою точку зрения. Горбунов выслушал его, задумался и сказал после паузы:
— Какой моральной силой должна обладать женщина, чтобы написать такое письмо! Ведь она его любит, там так и написано.
— Знаю, — согласился Никитин. — В этом нет никаких противоречий. Мария борется не против мужа, а за мужа. И вот увидите, Роман Тимофеевич, он это поймет. Никаких конфликтов между ними не будет.
— Возможно. Поскорее заканчивайте вашу проверку Вербова, и мы займемся этим вопросом. И вообще, Степан Федорович, приходите. Помните, что бдительность — это оружие всего нашего народа, а вы только солдат его небольшого вооруженного отряда, — закончил Горбунов.
Никитин сердечно простился с Горбуновым и, выйдя из горкома партии, прошел на главную улицу — перед сном он всегда гулял, это вошло в привычку. К тому же встреча с секретарем горкома произвела на него сильное впечатление, хотелось мысленно вернуться к этому интересному разговору и продумать дальнейшие шаги.
Тротуар для пешеходов был огорожен, его заново покрывали асфальтом, но главная магистраль — здесь проходила автострада Москва — Симферополь — была просторна, а по обочинам стройным рядом тянулись молодые тополя.
Никитин медленно направился вдоль обочины автострады. Он шел и, увлеченный своими мыслями, не заметил, как столкнулся с счетоводом-инкассатором.
— Гуляете, Степан Федорович? — улыбаясь, спросил старик. Он был без шляпы, легкий ветерок лениво шевелил живописную копну его волос. Пиджак он держал сложенным на одной руке, а в другой у него был «фэдик» в потемневшем кожаном футляре.
— Гуляю, — охотно ответил Никитин и добавил: — Хотите составить компанию?
— С удовольствием.
Они пошли рядом, обходя молодые деревца каждый со своей стороны. Шли молча. Углубленный в свои мысли Никитин забыл было о своем попутчике, как вдруг почувствовал, что он один, обернулся и увидел Гуляева, остановившегося подле сломанного молодого деревца.
— Подержите мою камеру, — сказал старик, подавая подошедшему Никитину «фэдик».
Положив пиджак прямо на траву, Гуляев разорвал свой носовой платок, подобрал пару сухих веток, наложил их, точно лубки, на сломанный ствол и туго перевязал деревцо. У Гуляева были умелые, ловкие руки, он перевязывал деревцо и по-стариковски ворчал:
— Когда десять лет тому назад я приехал сюда, город был неприветливый, мрачный, под стать моему горю, а теперь… Поднялись новые, светлые дома, дороги оделись в асфальт, на площадях клумбы цветов, молодые тополя на улицах. Мне жалко это деревцо, как близкого человека.
Гуляев поднял свой пиджак, взял у Никитина «фэдик», и они направились вперед, вдоль обочины автострады.
