Роберт Ладлэм - Возвращение Матарезе
– По сути своей – своеобразный аппарат, осуществляющий полицейский контроль над самим собой во всем, что связано с финансовой деятельностью – как на внутреннем, так и на международном уровне, я правильно понял?
– Лучшего определения мне слышать не приходилось. В конце концов, кому как не продажной полиции лучше всех знать, как нарушить закон, охранять который она призвана? Наследники не упустили момент. Конфиденциальная информация, которая текла между различными отделениями Матарезе, перестала использоваться только для шантажа; она стала продаваться. Размеры прибыли взлетели до небес, и последователи Гийома потребовали свою долю многократно увеличившихся доходов. Черт побери, Матарезе расползлись по всем континентам и превратились в подпольный культ – в буквальном смысле этого слова. Подобно коза ностре, новых членов заставляли приносить торжественную клятву, а высшее руководство даже украшало свое тело особой синей татуировкой, говорившей об их высоком ранге.
– Да это же похоже на какое-то безумие!
– А это и было настоящим безумием, но только в высшей степени эффективным. Успешно пройдя испытание, новый член Матарезе мог больше ни о чем не беспокоиться до конца дней своих: финансовая стабильность, иммунитет от законов, свобода от стрессов обычной жизни; главное – он должен был беспрекословно повиноваться своему руководству, выполнять любые приказы.
– Отказ выполнить приказ был равносилен смертному приговору, – сказал Прайс.
– Разумеется.
– Итак, насколько я понимаю, вы описали нечто похожее на мафию или корсо.
– Боюсь, мистер Прайс, ты снова ошибаешься – ошибаешься в самой сути.
– Поскольку я пью бренди у вас дома, наслаждаюсь вашим гостеприимством, о котором даже не мечтал, почему бы вам не обращаться ко мне Камерон, или, еще лучше, просто Кам, как это делают все мои близкие друзья?
– Как ты уже понял со слов моей жены, я – Брэй. Моя младшая сестра не могла выговаривать имя Брэндон лет до четырех, поэтому она звала меня Брэем. Так это имя и осталось за мной.
– Ну а мой младший брат не мог выговорить имя Камерон. У него получалось «Крамром» или, что еще хуже, «Комаром», поэтому он в конце концов остановился на сокращении Кам. И это имя также осталось за мной.
– Брэй и Кам, – усмехнулся Скофилд, – чем-то напоминает название провинциальной юридической фирмы.
– Я буду очень рад – нет, сочту за честь, если наши имена будут упоминаться вместе. Я ознакомился с вашим послужным списком.
– Почти весь он – бессовестное преувеличение; это делалось, для того чтобы выставить в благоприятном свете мое начальство и аналитиков. Так что знакомство со мной едва ли благоприятно отразится на твоей карьере. В конторе слишком многие считают меня просто психом, которому повезло, а то и чем-то похуже. Гораздо хуже.
– Это мы пропустим. Так почему я снова ошибся? Ошибся в самой сути?
– Потому что Матарезе никогда не набирали в свои ряды головорезов; по иерархической лестнице поднимались не за количество «мокрых дел». О, разумеется, если им приказывали, они убивали. Но никаких кровавых расправ и пальбы на улицах; как правило, и никаких трупов. Если же совет Матарезе, а был и такой, принимал решение осуществить показную жестокость, для этой цели специально нанимались громилы, причем проследить, кто именно сделал заказ, оказывалось невозможно. Но своих членов для такого рода работы Матарезе никогда не использовали. Они были руководителями.
– Они были алчными ублюдками, присосавшимися к дикому вепрю.
– Точно подмечено, – усмехнулся Скофилд, потягивая бренди. – Это была элита, Камерон, которая стояла высоко над обычными людьми. По большому счету, это были лучшие из выпусников университетов как по эту сторону Атлантики, так и Европы, самые светлые умы промышленности и финансов. Эти люди давным-давно сами для себя решили добиться небывалых успехов в жизни, и Матарезе должны были стать кратчайшей дорогой, ведущей к этой цели. Однако, попав в организацию, они оказались на крючке, и кратчайшая дорога превратилась для них в мир, из которого они больше не могли вырваться.
– А как же насчет чувства ответственности? Понятий добра и зла? Вы хотите сказать, что эта армия лучших и умнейших была начисто лишена морали?
– Не сомневаюсь, мистер Прайс… извини, Камерон, среди Матарезе встречались те, кто не до конца растерял моральные принципы, – заговорила Антония Скофилд. Скользнув под белой аркой, она вышла на веранду, освещенную свечами. – И также не сомневаюсь, что, если они осмеливались высказать вслух свои суждения, их самих и их родственников ждала страшная участь… в основном они становились жертвами несчастных случаев.
– Какая дикость!
– Так действовали возрожденные Матарезе, – добавил Брэндон. – Мораль сменило отсутствие выбора. Понимаешь, все приходило последовательно, и прежде чем человек успевал сообразить, что к чему, оказывалось, что обратного пути уже нет. Эти люди жили совершенно особой, ни на что не похожей жизнью, при этом внешне все выглядело нормально: семья, дети, хороший вкус. Кам, ты получил общее представление, что к чему?
– Настолько отчетливое, что становится страшно… Мне кое-что известно – очень немногое – о том, как вы с Василием Талейниковым объединились в борьбе против Матарезе, однако ваш отчет о случившемся был не слишком подробным. Не желаете немного просветить меня?
– Разумеется, он все расскажет, – заговорила жена Скофилда. – Не так ли, дорогой?
– Ну вот, снова она за свое, – подхватил Скофилд, бросив на Антонию теплый взгляд. – Мой отчет был поверхностным, потому что в то время еще была в разгаре холодная война, и у нас в руководстве оставались клоуны, которые стремились во что бы то ни стало выставить Василия, нашего советского врага, с самой плохой стороны. Я же не желал принимать в этом участия.
– Василий сознательно пошел на смерть ради того, Камерон, чтобы мы остались в живых, – продолжала Антония, опускаясь в плетеное кресло рядом с мужем. – Он обрек себя на страшные мучения и бросился на врагов, дав нам возможность спастись. Если бы не его жертва, мы оба были бы расстреляны, убиты.
– Из заклятых врагов – в союзников, даже в друзей, готовых отдать друг за друга жизнь?
– Так далеко я бы все-таки не заходил, а я размышлял над этим долгие годы. Мы ни на минуту не забывали о том, какое зло совершили в прошлом друг другу, но, полагаю, Василий в конце концов решил, что его преступление было более тяжким. Он убил мою жену, я убил его брата… Это было, и от этого никуда не деться.
– Меня ввели в курс дела, – сказал Прайс. – Мне также сказали, что вы были признаны «безвозвратно потерянным». Не желаете ничего сказать по этому поводу?
– А о чем тут говорить? – тихо промолвил Скофилд. – Что было, то было.
– Как это о чем тут говорить? – переспросил пораженный сотрудник ЦРУ. – Во имя всего святого, собственное ведомство, ваше начальство распорядилось вас устранить!
– Как это ни странно, я никогда не считал этих людей своим «начальством». И даже наоборот.
– Вы прекрасно поняли, что я имел в виду…
– Да, понял, – прервал его Скофилд. – Кто-то сложил числа, но получил неверный результат, и поскольку я знал, кто именно совершил ошибку, я решил его убить. Однако затем я рассудил, что меня обязательно схватят, а этот человек того не стоил. Вместо этого я перестал злиться и постарался с ним сквитаться. Я разыграл те карты, что были у меня на руках, и они оказались не такими уж и плохими.
– Вернемся к Талейникову, – сказал Камерон. – С чего начались ваши отношения?
– А ты парень шустрый, Кам, – одобрительно заметил Скофилд. – Ключ всегда находится в самом начале – первая дверь, которую нужно отпереть. Не открыв эту дверь, никогда не дойдешь до других.
– Лабиринт с дверями?
– Причем с бессчетным количеством. А начало… Все началось с одной головоломки, в которой оказались замешаны мы оба. Были совершены два необычайных убийства, две расправы. С нашей стороны жертвой пал генерал Энтони Блэкберн, председатель объединенного комитета начальников штабов, а с советской стороны – Дмитрий Юревич, ведущий физик-ядерщик.
– Заместитель директора Шилдс упоминал про него, да и у меня самого в памяти что-то сохранилось. Знаменитый русский ученый, погибший в лапах разъяренного медведя.
– Да, в то время это была самая расхожая версия. Однако этого медведя подстрелили те самые люди, которые затем натравили его на Юревича. На свете нет ничего страшнее огромного раненого медведя, в чьих ноздрях стоит запах собственной крови. Учуяв охотников, он набросился на них и рвал на части, пока его не пристрелили… Погоди-ка. Фрэнк Шилдс? Моих лет, бульдожье лицо с глазами, скрытыми складками кожи? Он еще работает в конторе?
