Роберт Ладлэм - Предательство Тристана
– Что вам известно о частных беседах Черчилля с Рузвельтом?
– А почему, по вашему мнению, я мог оказаться здесь? Наши агенты всю ночь работали над расшифровкой и переводом на русский язык частных разговоров Рузвельта, чтобы вручить текст Сталину перед завтраком.
– Вы прослушиваете личные апартаменты президента?
– Уверен, Меткалф, что вы не настолько наивны. Вы же сами знаете, как мы работаем. Каждое слово, которое произносит ваш президент, фиксируется расположенной поблизости станцией прослушивания. Я знаю это точно, потому что командую этой самой станцией.
Меткалф улыбнулся.
– Ирония заключается в том, что я бессилен хоть что-то предпринять по поводу того, о чем вы меня проинформировали. Даже если бы я предупредил Рузвельта, он не поверил бы мне.
– Точно так же, как никто не обратил внимания на те предупреждения, которые я отправлял Сталину. Мы с вами – лишь маленькие винтики в большой машине. Возможно, когда-нибудь мы займем такое положение, которое позволит оказывать влияние на курс наших правительств. А пока что мы должны делать то, что в наших силах. И всегда помнить ту пользу, которую принесли.
– И то зло.
Кундров ответил Меткалфу печальной улыбкой, но не сказал ни слова. Он вынул из кармана кителя сложенный лист грубой бумаги.
– Прямо перед казнью Светлане Михайловне разрешили написать одно письмо. – Он вручил лист Меткалфу. Бумага была исписана изящным почерком Ланы, но чернила в очень многих местах расплылись какими-то пятнами.
Кундров, увидев недоуменно поднятые брови Меткалфа, спокойно сказал:
– Это чернила расплылись от ее слез.
Меткалф прочитал письмо в бледном лунном свете, его руки тряслись, у него самого по щекам бежали слезы. Дочитав до конца, он вскинул голову и вперил взгляд в небо.
– Мой бог! – прошептал он. – Эта женщина была безгранично храброй.
– Она знала, что план, который мы придумали, всего лишь полумера. Не было уверенности в том, что таким образом удастся одурачить немцев. Светлана Михайловна была убеждена, что только ее казнь заставит Гитлера и его окружение поверить в то, что она настоящая шпионка.
– Она могла бы жить! – воскликнул Меткалф. – Она могла бы уехать со мной в Америку… – У него перехватило горло, и он не смог договорить.
Кундров покачал головой.
– Она знала, что ее домом была Россия, и она хотела быть похороненной именно там. Она без памяти любила вас, но при этом понимала, что, только принеся себя в жертву, может спасти ваш план. Она сделала это не для России и не для свободы, а для вас.
У Меткалфа задрожали колени. Ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. Он почувствовал, что его внезапно оставили силы.
– Мы должны вернуться в большой зал, – сказал Кундров.
Как только они вошли, обоим вручили по рюмке изумительного армянского коньяка. Началась очередная бесконечная череда тостов.
Кундров поднял свою рюмку, взглянул в глаза Меткалфа и негромко сказал:
– Ее жертва оказалась большей, чем мы могли ожидать.
Меткалф кивнул.
– А ее дар вам – дар любви – был значительнее, чем вы когда-либо сумеете осознать.
– Наверно, – ответил Меткалф.
Но Кундров продолжал:
– Возможно, когда-нибудь нам с вами удастся больше узнать об этом. Но пока что позвольте предложить вам выпить за самую замечательную женщину из всех, которых нам с вами когда-либо удалось или удастся встретить.
Меткалф прикоснулся своей рюмкой к рюмке Кундрова.
– За Лану, – чуть слышно сказал он. Двое мужчин несколько секунд задумчиво молчали и лишь потом выпили. – За мою Лану, мою единственную любовь. – Но это Меткалф произнес одними губами, обращаясь к самому себе. – За Лану.
Москва. Август 1991
Посол Стивен Меткалф рассказывал Степану Менилову свою историю – историю о молодом американском бизнесмене, который полвека назад влюбился в прекрасную русскую балерину.
Менилов слушал с выражением растерянности и раздражения, которое, впрочем, скоро уступило место увлеченному вниманию. Он сидел, не отрывая взгляд от Меткалфа.
Но прежде чем Меткалф успел дойти до конца своего рассказа, Дирижер взорвался:
– Это какой-то трюк! Затея ваших американских психологов! Ну так вот, со мной это не пройдет!
Дрожащими руками Меткалф вытащил пистолет из нагрудного кармана.
Менилов уставился на него с совершенно ошарашенным видом.
– Боже мой! – прошептал он.
Меткалф чувствовал приступ душевной боли всякий раз, когда он смотрел на изящно украшенный дуэльный пистолет. Он навсегда запомнил тот день, когда ему – в то время он жил в отеле «Хей-Адамс» в Вашингтоне и угрюмо пьянствовал в одиночку, пытаясь приглушить страдание, после того, что узнал о казни Ланы, – вручили доставленный курьером из советского посольства тяжелый пакет, пришедший из Москвы с дипломатической почтой. В коробке из плотного картона лежал аккуратно упакованный в мягкие стружки старинный пистолет с красивой резной рукоятью из грецкого ореха и стволом, на котором были выгравированы языки пламени. Он сразу узнал один из пары дуэльных пистолетов, которые Лана показывала ему. Они принадлежали ее отцу, он это хорошо помнил. В записке без подписи – от Кундрова, в этом он был уверен – говорилось, что она завещала ему этот пистолет в предсмертном письме, которое ей разрешили написать на Лубянке. Он был тронут этим драгоценным прощальным подарком, понимал, что он означает, что ее отца тоже нет на свете, и все же снова и снова спрашивал себя: почему она дала ему только один пистолет из пары? Мысль об этом всегда повергала его в глубокое горе.
– Возьмите, – предложил, а скорее приказал Меткалф.
Вместо того чтобы послушаться, Менилов выдвинул ящик стола и вынул оттуда точно такой же дуэльный пистолет с ручкой из грецкого ореха, покрытой резьбой в виде листьев аканта, и восьмигранным стальным стволом, на котором были выгравированы языки пламени.
– Недостающая половина пары, – проронил русский.
– Ваша мать сказала мне, что они когда-то принадлежали Пушкину, – добавил Меткалф.
Менилов вдруг покраснел. Теперь он говорил медленно, делая долгие паузы между словами.
– Я никогда не знал, кем был мой отец, – признался он. – Мать называла вас Стива – только Стива. Но имя мне она дала в вашу честь. – Слушая его, можно было бы подумать, что он впал в транс. – Знаете, моя бабушка рассказывала мне, что мама нисколько не удивилась, когда чекисты пришли, чтобы забрать ее. Она пошла с ними совершенно спокойно. Она сказала, что знает: Стива любит ее. И что независимо от того, какую жертву ей придется принести, она сделает это с гордостью.
– Вам, наверно, было тогда не больше шести. – Меткалф наконец-то пришел в себя и снова обрел дар речи. В сталинской России русский ребенок, отец которого был американцем, должен был стать второразрядным гражданином или того хуже. Он всегда был бы в положении подозреваемого. Лана, несомненно, знала об этом и, чтобы обезопасить своего сына, никогда не говорила Меткалфу о нем.
– Да. Я, конечно, очень плохо помню ее. Но были фотографии, и ее бабушка – а я тоже называл ее своей бабушкой, – часто рассказывала мне о ней, чтобы поддерживать воспоминания о маме. Я знаю, что она была очень храброй женщиной.
Меткалф кивнул.
– Я никогда не встречал другого столь же храброго человека. И я знаю, что она передала эту храбрость вам. История двух наших стран полна множества недоразумений, огромного количества ужасных ошибок. У вас есть возможность изменить положение вещей, сделать верный шаг, направить движение истории по нужному пути. И я знаю, что вы это сделаете…
Лимузин посла Стивена Меткалфа подъезжал к аэропорту Шереметьево, расположенному к северо-западу от Москвы. Его не встречали ни фотографы, ни телевизионные камеры, ни журналисты. Так он захотел. Он прилетел в Москву без шума и уедет без шума. Пусть другие дают интервью и делают заявления.
Один из самых опасных моментов двадцатого столетия – столетия, заполненного опаснейшими моментами, – был исчерпан. Переворот не удался: без поддержки человека, известного в узких кругах под прозвищем Дирижер, заговорщики оказались бессильны. Статуи старых тиранов были снесены; улицы были заполнены радостными людьми.
Поворот истории совершился, но никто не должен был знать, кто его совершил. Мир понятия не имел о той роли, которую этот человек сыграл в повороте истории, свершившемся полвека назад. Точно так же никто не должен был узнать о его роли в событиях последних дней. Конечно, кроме двух людей: его сына, которого он увидел в первый и, несомненно, в последний раз в жизни, и старого друга Меткалфа, рыжеволосого лейтенанта ГРУ по фамилии Кундров, ставшего седовласым генералом с тремя звездами на погонах.
Морской пехотинец, отряженный в помощь Меткалфу из американского посольства, помог ему донести чемоданы. Стриженный ежиком молодой человек, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии Меткалфа и был потрясен тем, что ему довелось иметь дело со столь знаменитым человеком.
