Гривадий Горпожакс - Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014
Гостей в квартире академика Николаева набралось чуть ли не сорок человек. Откуда только набежали? Публика была такая же разношерстная, как и музыка в магнитофоне: университетские девочки и мальчики-интеллектуалы, спортивные ребята из Серебряного бора, были здесь Ингины соседи, три брата, известные уже пианисты, дети знаменитого виолончелиста, был мастер альпинизма душа общества Вася Снежный Человек, был корабельный врач Марк Рубинчик, были также и какие-то совершенно незнакомые Инге люди.
Ежеминутно хлопали входные двери, кто-то исчезал, появлялись новые компании с «горючим», торопливо поздравляли хозяйку и бросались танцевать. Гости сидели в креслах, на подоконниках, кое-кто прямо на полу. Обсуждались кинематографические, литературные и спортивные новости, вспыхивали споры, все говорили разом, и говоруны вроде Васи Снежного Человека приходили в отчаяние – невозможно было овладеть общим вниманием, хоть на минуту «захватить площадку».
Для Инги такие сборища были делом привычным, в такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде, крутилась, вертела юбкой, то лихо танцевала с разными парнями, «заводя» мрачнеющего Гориняна, то шумно и бездарно хозяйничала за столом.
Тоня и Марк Рубинчик между тем стояли у открытого окна и смотрели на зеленое послезакатное небо, разлившееся за ломаным контуром московских крыш.
– Такое освещение, что кажется, будто Москва – приморский город, – проговорил Рубинчик.
– А за Химками начинается океан, – усмехнулась Тоня. – Вас тянет в океан, Марк?
Губы девушки были полуоткрыты, она словно тянулась к этому неведомому океану, а в глазах была грусть.
– До лампочки мне все океаны, когда вы стоите рядом, – сказал Рубинчик, заглядывая ей в лицо.
Девушка снова усмехнулась и не повернулась к нему.
– Где сейчас ваш корабль? – спросила она.
– Сейчас, должно быть, он снялся с Калькутты на Порт-Саид, – сказал Рубинчик.
Тоня усмехнулась, провела ладонью по лбу и прочитала с легким подвывом:
– «Послушай, далеко у озера Чад изысканный бродит жираф…»
– Гумилев? – спросил Рубинчик
– Ого! – сказала она. – Вы, я вижу, и стихи знаете. А в нашей компании посчитали вас за эдакого примитивного модернягу-силовика. Все эти ваши «железки» и «потряски»…
Рубинчик смущенно засмеялся.
– Да нет, я и стихи люблю. Вот, например: «Мы – двух теней скорбящая чета над мрамором божественного гроба, где древняя почиет Красота…»
– Кто это? – удивилась Тоня и повернула наконец к нему свое лицо.
– Это Вячеслав Иванов, – сказал Рубинчик и поднял с подоконника стакан, наполненный темным и прозрачным коньяком «Двин». – Давайте выпьем, Тоня.
– Все как по нотам, – засмеялась Тоня, – сначала стишок, потом коньячок… Специально готовились к сегодняшнему вечеру?
– Напрасно вы считаете меня пошлым, – сказал Рубинчик. – Я действительно, как это говорится, врезался в вас. Может быть, я влюблен в вас, Тоня.
– Вы решительный человек, Марк, – сказала Тоня и вдруг положила свою ладонь на его щеку.
Рубинчик от неожиданности вздрогнул и расплескал коньяк. В это время к парочке подскочила Инга и зашептала, как заговорщик:
– Тонька, приперся Герка. Мрачный как туча. Ищет тебя.
– Кто это Герка? – спросил Рубинчик. – Ваш бывший приятель, Тоня?
– Почему же бывший? – лукаво улыбнулась Тоня.
– Марик, он сумасшедший, – забормотала Инга. – Не связывайся с ним. Кроме того, он самбист.
– Тогда это страшно, – сказал Рубинчик, сужая глаза.
Из толпы танцующих к ним пробрались Герка, широкоплечий мрачноватый парень в белом свитере, и голубоглазый, русоволосый красавец Вася Снежный Человек.
Знакомясь, мрачный Гера очень сильно сжал руку Рубинчику и даже попытался ее слегка подвернуть, но, встретив улыбчивое сопротивление, отпустил руку.
– Привет, Марик, что-то давно тебя не видно, – сказал Вася Снежный Человек.
– Как же давно? – удивился Рубинчик. – Вчера мы с Тоней сидели в «Славянском базаре», а ты был рядом с какой-то девушкой.
– Верно, – хлопнул себя по лбу Снежный Человек. – У меня, старики, все уже перемешалось в этом Содоме. Я, старики, только с высоты три тысячи метров начинаю себя чувствовать человеком. А здесь я просто задыхаюсь. Слушай, Марк, хочешь, я тебя в горы вытащу? Давай плюнем на все и рванем на Али-Бек, а?
– Это вот от Тони зависит, – сказал Рубинчик. – Если она захочет, то и я поеду.
– Тоня, едешь? – взвился Снежный Человек. – Я вас, ребята, обучу глиссировать по леднику. Нет в мире большего наслаждения, чем глиссирование по леднику. Так едем или нет?
Тоня промолчала.
– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал мрачный Гера и взял ее за руку.
– Вряд ли это получится, – сказал Рубинчик и, улыбнувшись, притронулся к его плечу.
– Что, что? – сощурил глаза мрачный Гера. Возникла напряженная пауза. Инга покусывала губы и шныряла глазами. Вася Снежный Человек недоумевающим взором обводил компанию.
– Ой, посмотрите, кто там идет! – вдруг радостно закричала Инга и свесилась из окна так резко, что подскочивший Горинян схватил ее за ноги.
– Вы только посмотрите, кто там идет внизу! – кричала Инга. – Лева! Лева! Сюда!
Все непроизвольно повернулись к окну и с высоты третьего этажа увидели совершенно непринужденно шествующего кумира молодежи Льва Малахитова[109] со свитой.
Услышав крик Инги, Лева задрал голову, распростер руки и радостно воскликнул:
– Марина! Старушка! Как я рад!
– Я Инга! – крикнула Инга. – Инга, а не Марина. Помните, буфет в Политехническом?
– Еще бы не помнить! Инга! Старушка! – крикнул кумир.
– Лева, поднимайтесь сюда! У нас весело!
– Вот они, женщины моей родной страны! – закричал Малахитов. – Какой номер квартиры?
– Один момент, – сказал Вася Снежный Человек, – сейчас я провожу поэта.
– Вот они, девушки Москвы и Подмосковья! Вот они, истинные ценители поэзии! Вот для кого мы работаем! – разорялся внизу поэт. – Эдик, старикашечка, веди нас. Рон, Пегги, Андрюша, Мила, за мной!
Через минуту знаменитость уже на правах старого друга целовался с Ингой, потрясая сомкнутыми над головой руками, торжественно представляя свою свиту, среди которой были Рон Шуц, одетый в пеструю, до колен, хламиду с огромным жетоном на груди, на котором было крупными буквами написано сверху: «Peace – Мир», пониже «Ron Shutz sparkles in the darkness» («Рон Шуц сверкает во мгле»), а еще ниже мелкими: «I`m an alcocholis, buy me a beer» («Я алкоголик, купи мне пива»); чопорная аспирантка из Норт-Хемптона (графство Сассекс) Пегги Пинчук, автор нашумевшей монографии «От Сумарокова до Малахитова»; известнейший мотогонщик по вертикальной стене и поэт престарелый Андрюша Выстрел; физик-теоретик, Людмила Бруни, популярная в теоретических кругах под именем «Мисс Марьина Роща».
– Что нового, Лева? – спрашивали поэта молодые люди, которые давно уже знали его и любили.
– Ну, что нового, – сказал Лева, – хвастаться особенно нечем, друзья. Вознесенский провалился в Японии, Евтушенко синим пламенем горит на Таити, один лишь я в Париже, как всегда, на «ура». Картина печальная.
Молниеносно сверкнув лукавым зеленым огоньком, глаза его потускнели: видно было, что переживает поэт неудачи своих товарищей.
– А как с Бриджит Бардо? Контакт был? – спросил Вася Снежный Человек.
– Нет, Эдди, – ответил ему Лева. – Звонила мне она в последний день, но у меня уже времени не было.
Молодые гости невежливо расхохотались. Поэт нахмурился.
– Ну, братцы, если уж вы даже этому не верите, то о чем же нам с вами разговаривать!
Гордо подняв вихрастую голову, шепча «нет пророка в своем отечестве», он направился к пиршественному столу.
Веселье продолжалось с новой силой. Присутствие знаменитости словно подлило масла в огонь.
К двенадцати часам ночи случилось то, чего больше всего боялся Арсений Горинян: вернулся хозяин квартиры академик Николаев. Он открыл дверь своим ключом, поставил в прихожей чемодан и вошел в полутемную гостиную, где оглушительно гремела музыка и мелькали незнакомые ему юные тени.
Академик отличался моложавым спортивным складом, седина его в полутьме была не видна, и поэтому на него никто не обратил внимания. Некоторое время он слонялся среди гостей, пытаясь обнаружить свою дочь и вручить ей букет горных тюльпанов, привезенных издалека, а потом остановился возле группы парней и девушек, в центре которой разглагольствовал Арсений Горинян.
Горинян как раз заканчивал разгром нового фильма Антониони, когда Инга вдруг заметила среди слушателей знакомую фигуру, курящую по-матросски – в кулак.
– Папка! – крикнула она, ринулась и зарылась головой в душистые прохладные тюльпаны.
– Отец! Отец приехал! Конь прискакал! – пронеслось по комнатам, и по меньшей мере половину гостей как ветром сдуло, хотя никаких, собственно говоря, оснований для бегства у них не было, просто сработал естественный рефлекс.
