Чингиз Абдуллаев - Сотвори себе мир
Гертруда приехала ровно через полчаса, как и обещала. В своих черных брюках, в небольших сапожках, в кожаной куртке, с распущенными волосами, она была похожа на подружек рокеров или панков, в изобилии слонявшихся по улицам Мюнхена. Мартин Знал, что внешность обманчива. В свой банк Гертруда ходила совсем в другом наряде.
— Привет, — сказала она, войдя в кабинет и поцеловав Крюгера, — ты, похоже, скоро вообще переберешься сюда ночевать.
— Может быть, — рассеянно ответил он, отвечая на ее поцелуй, — ты, кажется, работаешь на компьютерах?
— И даже возглавляю их отдел, — улыбнулась молодая женщина. — Неужели ты позвал меня сюда так поздно только в корыстных целях? Или ты хочешь ограбить наш банк.
— Не то и не другое. Садись рядом. Следи внимательно за мной. Мне нужно распечатать одну информацию, но компьютер не хочет с ней расставаться.
— упрямый, — засмеялась она, откидывая белокурые волосы и усаживаясь на стуле рядом с ним, — давай посмотрим, что там у тебя.
Он снова набрал соответствующий запрос по информации к делу погибшего Риддля. И снова получил все данные, кроме его биографии.
— все правильно, — кивнула она, — ты все делаешь правильно. Этот файл засекречен. В остальном все правильно.
— Мне нужно его посмотреть, — упрямо сказал он.
— Но он засекречен, — терпеливо пояснила Гертруда, — без кода вскрыть информацию практически невозможно. А мы даже не знаем, какой код, — цифровой, буквенный, смысловой, в общем, ничего не знаем. Это безнадежное дело, Мартин. Брось этот компьютер и поедем ко мне.
— Мне нужна эта информация, — упрямо ответил Крюгер, — мне она очень нужна.
— Но она засекречена. Ее нельзя вскрыть без кода, — начала злиться Гертруда.
— Поэтому я тебя и позвал.
— Но это невозможно! — закричала она.
— Но можно попытаться, — резонно возразил он.
— Я догадалась, — глухо ответила Гертруда, — ты хочешь проникнуть и в наш банк. Может ты преступник, а твои сообщники ждут на улице? У нас же там все засекречено.
— не говори глупостей, — поморщился Крюгер, — я позвал тебя для помощи, а ты объясняешь мне, как нельзя трогать засекреченную информацию. Сейчас другое время, этот человек уже погиб. И еще несколько людей в Мюнхене погибли от подобного оружия, которым был убит молодой Риддль. Мне нужно знать его биографию, чтобы определить, кто мог в него стрелять. У меня должны быть все данные на этого типа.
— Ладно. — Она застучала по клавиатуре компьютера. — Здесь нужно ввести специальный код, — снова сказала она, — но, кажется, я знаю эту программу. Она похожа на нашу информацию о клиентах, которую мы засекречиваем в банке. Сейчас посмотрю.
Она снова застучала по клавишам и нахмурилась.
— Ничего не получается. Подожди, я попробую по-другому. У тебя нет другого кода?
— Откуда? Бывает только код, — пожал плечами Крюгер. — Думаешь, ничего не получится?
— Не знаю, — раздраженно ответила Гертруда, — судя по всему, здесь достаточна сложная программа. Я пытаюсь обойти запрет, но пока ничего не получается. Похоже, ее надежно блокировали. Может, тебе просто узнать, кто захотел блокировать эту информацию?
— Каким образом ?
— Сделай соответствующий запрос в Министерство внутренних дел, и они, возможно, снимут запрет на использование этой части информации.
— Сколько на это уйдет времени?
— Несколько дней.
— А по-другому никак не получится?
— Пытаюсь, — вздохнула Гертруда, — подожди, я применяю наши специальные коды. Может, через них.
Она работала на компьютере еще минут пять и, наконец, торжествующе сказала:
— Можешь читать свою информацию.
Крюгер бросился к компьютеру. Йозеф Риддль сотрудничал с западногерманской разведкой в течение последних двух лет перед своей смертью. Это было как раз то сообщение, которое было засекречено в компьютере.
Глава 8
Мы все сделали так, как я предлагал. Сначала сдали наши чемоданы в камеру хранения Кельнского вокзала и поехали в Дюссельдорф. Я был во многих городах Германии, но такого пышного и красивого города не видел. Особенно впечатляют улицы у канала или бульвара, я не знаю, как они это называют, но действительно красиво. А вот в ресторанах служат только русские девочки. В Германии такое ощущение, что вся страна состоит из наших девочек и турецких рабочих. Наших я сразу узнавал по лицам, по манере поведения, даже по разговору. Они ведь говорили друг с другом по-русски. Если турки, попавшие в Германию, или вьетнамцы, оставшиеся здесь после исчезновения ГДР, говорят даже друг с другом по-немецки, чтобы совершенствовать свои знания в языке, то нашим на это наплевать. Все равно говорили и будут говорить по-русски.
В индийском городе Агре, где находится знаменитый Тадж-Махал, весь город говорит… только по-русски. Это смешно, но это правда. Весь город в магазинах с русскими названиями — «Саша», «Маша», «Миша», «Лена» и так без конца. Хлынувшие после открытия «железного занавеса» советские туристы заставили-таки местных индийцев выучить такой сложный для них русский язык. И это в Индии!
Когда попал туда впервые, не поверил своим глазам, но надписи на русском были красноречивые любых слов. А Стамбул? В этом городе теперь все надписи на русском и польском языках. Ну, с поляками все ясно. Это у них в крови — заниматься торговлей, постоянно что-то выгадывать. А вот с нашими! Турки учат русский язык и как учат! Я уже не говорю о Кипре, Пакистане, Египте, Китае. Нужно было разрушить этот «занавес», чтобы мы хлынули по всему миру.
Из Дюссельдорфа мы вернулись в Кельн и ночью выехали в Париж. Я уже больше не пытаюсь к ней приставать. Неохота снова унижаться. Хотя, если честно, то очень хочется. Не понимаю, почему она себя так ведет. В конце концов можно быть и полюбезнее, я все-таки спас ей жизнь. И отвечаю за ее безопасность на этом чертовом Маврикии.
В Париж мы приехали рано утром. Ничего не хочу говорить о Париже. Про этот добавлять что-либо свое. Хотя утренний Париж мне не понравился. Какой-то туманный, словно Лондон, сонный, грязный, размытый. Может, потому, что и настроение у нас было не особенно хорошим.
Подполковник куда-то позвонила, и уже вскоре в одном небольшом кафе мы ждали связного. Он приехал туда, сильно опоздав. По-моему, он был из посольства и очень боялся, что его заметят французы и вышлют из страны. Он так боялся, что на нас даже стали обращать внимание. Представляю себе его состояние. В голодной, разоренной, уголовной России он будет чиновником на зарплату в пятьдесят долларов. То есть подыхать с голоду, не имея возможности кормить своих детей. А во Франции он живет на полторы тысячи долларов, дети сыты, обуты, ходят в чистую французскую школу, а жена не боится выходить на улицу, уверенная, что ее наверняка не изнасилуют и не прибьют где-нибудь в подъезде. Собственно, мне на это наплевать. Я не состою ни в одной партии и никогда не голосовал, да, видимо, никогда и не буду. У меня такая профессия, что лучше никогда не ходить на выборы, рискуя засветиться. Но положение в городе я знаю. Жены у меня, правда, нет, но есть постоянная подруга — Алена, у которой растет дочь, стервочка лет десяти. Вот от них я и узнаю последние новости. Хотя в Алене я хожу не так часто — когда просто хочу отдохнуть и поесть домашнего борща. Она не обижается, видимо, все понимает. А я очень люблю вот таких, все понимающих и молчаливых баб. Балаболка в нашем деле только навредит.
Нина рассказала связному, что у нас случилось в Германии. Он слушал молчал, судорожно кивая головой. Даже кофе пить не стал. Нина добавила, что будет ждать связи на Маврикии, и этот несчастный тип сразу вскочил. Даже не попрощался со мной, а, кивнув Нине, быстро убежал. У нас, видимо, совсем плохо стало с кадрами, если такого типа держат для связи с агентами. Мне пришлось идти за ним до посольства, проверять, не привел ли он за собой «хвост». От такого типа можно ожидать чего угодно.
Вернулся к подполковнику и сообщил ей, что все в порядке. Наш самолет вылетал вечером, и мы даже успели поехать в Лувр. Я в нем был один раз, зашел от нечего делать. Никогда не мог понять, чему так восторгаются эти туристы. Ну, сидит женщина и глупо улыбается. Ну и что? Причем некрасивая женщина. Маленький некрасивый рот, плоский лоб, неживые волосы, некрасивая фигура, это видно даже по портрету Моны Лизы. Но все равно весь мир словно сошел с ума. Вот и Миронова. Пришли мы в Лувр, и она стоит, смотрит на эту жабу.
А я смотрю на подполковника. Наконец не выдержал, спросил:
— Вам действительно нравится?
— А вам не нравится? — удивленно посмотрела она на меня.
— Не очень, — честно признался я, — и не только она.
— А кто еще?
— Многие. Эти картины только осколки прошлого. В них нет ничего. Ни уму, ни сердцу. Я больше люблю цветы на картинах. От них хоть поднимается настроение.
— Вы это серьезно? — спрашивает Миронова.
