Эрик Амблер - Маска Димитриоса
— Очень мило с вашей стороны.
— Нет, я действительно так считаю.
Его глаза затуманились, так как дым раздражал их. Он промокнул их одним из носков.
— С моей стороны очень глупо курить, — продолжал попутчик с сожалением. — Всевышний мудро наградил меня слабым зрением. Наверняка у него была на то причина. Я бы мог более ярко воспринимать красоты его творения — мать-природу во всем ее изысканном одеянии: деревья, цветы, облака, небо, покрытые снегом холмы, превосходные виды, закат во всем его золотом великолепии.
— Вам следует носить очки.
Толстяк покачал головой.
— Если бы мне нужны были очки, — торжественно заявил он, — Всевышний направил бы меня на их поиски! Друг мой, разве вы не ощущаете, что где-то над нами, рядом с нами, внутри нас существует сила, судьба, которая указывает нам, что делать?
— Это очень серьезный вопрос.
— Но только потому, что мы сами не так просты, не так смиренны, чтобы понять. Чтобы быть философом, не нужно много учиться. Нужно только быть простым и смиренным.
И он просто и смиренно взглянул на Латимера.
— Живи и дай жить другим — вот секрет счастья. Оставь Всевышнему отвечать на вопросы, которые находятся за пределами нашего скромного понимания. Нельзя идти наперекор собственной судьбе.
Если Всевышний пожелает, чтобы мы совершали ужасные поступки, значит, на то есть причина. Просто она не всегда нам ясна. Мы должны принять его волю, даже если кто-то будет богатым, в то время как другие останутся бедными.
Рыгнув, попутчик бросил взгляд на чемоданы над головой Латимера. Улыбка стала причудливо снисходительной.
— Я часто думаю, — продолжал он, — что, путешествуя в поезде, можно найти много пищи для размышления. Вы так не считаете? Например, багаж. Как это свойственно человеческому существу! На своем жизненном пути он собирает много красочных бирок. Однако бирки — лишь внешняя оболочка, лицо, которое чемодан явит миру. Важно то, что внутри. И так часто, — он уныло покачал головой, — так часто в чемодане не оказывается ничего прекрасного. Вы со мной не согласны?
Латимер уклончиво что-то пробормотал. Ему этот разговор был неприятен.
— Вы хорошо говорите по-английски, — добавил он.
— Я считаю, что английский самый красивый язык. Шекспир, Уэллс — у вас в Англии есть великие писатели. Но мне еще сложно выражать все свои мысли по-английски. Как вы заметили, мне более удобно изъясняться по-французски.
— А ваш родной язык?..
Толстяк протянул большие мягкие руки. На одной из них блеснуло бриллиантовое кольцо.
— Я гражданин мира, — заявил он. — Для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить как братья, без ненависти, видя во всем только красоту… Увы! Всегда найдутся коммунисты и им подобные. Такова, без сомнения, тоже воля Всевышнего.
Латимер сказал:
— Думаю, мне пора спать.
— Сон! — восторженно воскликнул попутчик. — Великая милость, оказанная нам, бедным смертным. Меня зовут, — вдруг добавил он, — мистер Питерс.
— Было очень приятно с вами познакомиться, мистер Питерс, — решительно ответил Латимер. — Мы рано приедем в Софию, поэтому я не стану раздеваться.
Он выключил основной свет, оставив только темно-синий аварийный сигнал и небольшие светильники для чтения. Потом снял покрывало с кровати и завернулся в него.
В задумчивой тишине мистер Питерс наблюдал за этими приготовлениями. Потом он стал переодеваться, умело балансируя, пока надевал пижаму. Наконец он взобрался на кровать и спокойно улегся. Дыхание его со свистом вырывалось через ноздри. Отвернувшись, он нащупал книгу и стал читать. Латимер выключил свою лампу для чтения и спустя мгновение уже спал.
Рано утром на границе писателя разбудил проводник. Мистер Питерс все еще читал. Его документы уже проверили в коридоре греческие и болгарские служащие, и Латимеру не представилась возможность выяснить национальность этого гражданина мира.
Болгарский таможенный инспектор просунул голову в купе, нахмурился, увидев их чемоданы, а потом ретировался. Вскоре поезд пересек границу.
Периодически погружаясь в полусонное состояние, Латимер видел, как тонкая полоска неба между занавесками становится темно-синей, а затем серой. Поезд прибывал в Софию в семь. Поднявшись, чтобы одеться и собрать вещи, он увидел, что мистер Питерс выключил свою лампу для чтения и, видимо, заснул. Когда поезд стал грохотать на подступах к Софии, он осторожно отодвинул дверь купе.
Мистер Питерс зашевелился и открыл глаза.
— Простите, — сказал Латимер. — Не хотел вас будить.
В полутемном купе улыбка толстяка напоминала гримасу клоуна.
— Не беспокойтесь. Я не спал. Хотел порекомендовать вам отель «Славянская беседа».
— Очень любезно с вашей стороны, но я забронировал из Афин, тоже по рекомендации, номер в «Гранд-паласе». Вы его знаете?
— Да. Хороший отель.
Поезд стал замедлять ход.
— До свидания, мистер Латимер.
— До свидания.
Латимер так хотел принять ванну и позавтракать, что не удосужился поинтересоваться, откуда мистер Питерс знает его имя.
5
1923 год
Писатель размышлял о проблемах, которые ждали его в Софии.
В Смирне и Афинах трудность заключалась только в получении разрешения. Любой квалифицированный частный детектив мог сделать столько же.
На этот раз дела обстояли несколько иначе. Без сомнения, на Димитриоса в Софии было заведено полицейское досье, но, как говорил полковник Хаки, болгарская полиция знала о нем немного. Видимо, считала его слишком мелкой сошкой. Об этом говорило и то, что пока не пришел запрос от полковника, они не удосужились получить описание Димитриоса от женщины, с которой он общался. Самыми интересными, видимо, были не сведения, указанные в досье, а те, которых там не было. Как говорил полковник, важно знать, кто заплатил за пулю, а не кто спустил курок. Информация, которой располагала полиция, без сомнения, могла оказаться полезной, но полиция чаще имела дело с исполнителями, а не с заказчиками. Первое, что следовало узнать: кто за всем этим стоял или мог стоять, кто выигрывал от смерти Стамболийского? Пока он не владел этой информацией, бесполезно было строить предположения, какая роль отводилась Димитриосу.
Ему не хотелось думать, что эта информация, даже если он ее получит, могла оказаться полезной только для коммунистического памфлета. Эксперимент начинал ему нравиться, и Латимер не желал легко от него отказываться. Если не суждено выиграть эту битву, то он хотел бы умереть сражаясь.
В день приезда Латимер разыскал Марукакиса в офисе французского новостного агентства и передал рекомендательное письмо.
Темный худощавый грек средних лет с умными глазами навыкате и манерой поджимать губы в конце каждой фразы, как будто удивляясь недостатку благоразумия, поприветствовал Латимера с осторожной учтивостью посредника при вооруженном перемирии. Говорил он по-французски.
— Месье, какая именно информация вам нужна?
— Все, что вы мне можете рассказать о деле Стамболийского 1923 года.
Марукакис поднял брови:
— Так давно? Мне нужно освежить память. Нет, это не сложно, и я буду рад вам помочь. Дайте мне час.
— Мне будет приятно, если вы поужинаете со мной вечером в отеле.
— А где вы остановились?
— В «Гранд-паласе».
— Мы можем поужинать лучше и за меньшие деньги. Если вы не против, я за вами заеду в восемь часов. Решено?
— Конечно.
— Хорошо. Тогда до вечера. Оревуар.
Он прибыл ровно в восемь часов и в полной тишине повел Латимера через бульвар Марии-Луизы, а потом вверх по улице Алабинска до маленькой боковой улочки, в середине которой располагался продуктовый магазин. Марукакис остановился. Немного смутившись, он нерешительно сказал:
— Ресторан выглядит не очень, зато кормят здесь неплохо. Или вы предпочитаете пойти в другое место?
— Нет, я полагаюсь на ваш вкус.
Марукакис расслабился.
— Я решил, что лучше спросить.
Он открыл дверь. Колокольчик над ней мелодично звякнул. В магазине было так много всего навалено, что изнутри он выглядел чуть больше телефонной будки. Со всех сторон возвышались отполированные сосновые полки, кое-как заставленные бутылками и странного вида продуктами. Сосиски всех мыслимых размеров и цветов гирляндами лежали на полках и каскадами свисали с потолка, напоминая сочные тропические фрукты. В середине всего этого, прислонившись к крепостному валу из кульков с мукой, стояла дородная женщина и нянчила малыша. Улыбнувшись, она что-то им сказала. Марукакис ответил, жестом приглашая Латимера последовать за собой, обошел стороной несколько горшков с солеными огурцами, нырнул под связку сыров из козьего молока и открыл дверь, ведущую в коридор. В конце коридора находился ресторан.
