Антон Горелов - Огненные дни
Обзор книги Антон Горелов - Огненные дни
Антон Горелов
Огненные дни
1. Скрюченный труп
Сеть проволочная — не прокусит пойманный зверь. Звонки.
У начальника Г.П.У. Титова навык к коротким, как телеграфная депеша, словам.
— Политуправление. Слушаю. Вардин?!
Стиснул трубку. Сквозь зубы:
— Через десять минут буду у вас. И на ходу:
— Они начинают коготки показывать!
Две минуты — передача неотложных дел помощнику. Восемь минут — бешеная езда в авто. Больница Эртеля. Покойницкая. Синий труп.
— Бедняга. Они тебя разделали чисто!
И отвертываясь, встряхнув головой:
— Рассказывайте.
Больничный сторож и шоффер[1] скорой помощи многословны.
— Покойник доставлен в больницу 27-го. Найден на Советской, недалеко от площади, со слабыми признаками жизни. Судорогой сведенным ртом он кажется произнес несколько раз какие-то цифры.
— Цифры?
Начальник Г. П. У. сверлит глазами. Шоффер мнется.
— Боюсь напутать. Мне кажется, он сказал: 5,188.
— Подумайте хорошенько: не сказал ли- он наоборот: 188,5.
— Пожалуй, товарищ Титов.
В это время вошел знаменитый химик, которому принадлежит изобретение знаменитого аппарата «Це», сыгравшего в войне 1931 года такую громадную роль. Каждый знает его увесистую фигуру по снимкам, фотографиям в журналах, газетах. О нем это шутливое стихотворение:
Дюжий Пеллеров Прокоп,
Что ему врага подкоп!
Аппаратом правя «Це»,
Мнет улыбку на лице.
Действительно, Пеллеров удивительно веселый человек. Вот и сейчас он вкатился в покойницкую — и сразу сломал тишину ее и мрачность.
— Здравствуйте, друзья. Пришел взглянуть на убитого. Говорят, вскрытие не могло определить причины смерти.
Взглянув на мертвеца, Пеллеров отшатнулся.
— Но ведь это… позвольте… ведь это…
Титов сделал знак сторожу и шофферу. Они вышли.
— Позвольте, но ведь он отравлен тем веществом, к которому никто кроме меня не имеет доступа.
— Вы не хотите сказать, что отравлен Вардин вами?
— Я хочу сказать, что тут кроется тайна.
Пеллеров наклонился над трупом. Сведеное судорогой лицо Вардина сине, с каким-то отливом голубизны. Глазные яблоки и те пропитались синим веществом. Страшно было смотреть на вытаращенные мертвые глаза, переливавшие оттенками синей эмали.
Пеллеров ворчал, осматривая:
— Ясно. Никаких сомнений не может быть. Я вам мог бы показать трупы животных, над которыми я проделывал опыты. Яд этот — нечто вроде окиси. Он почти безвкусен. Секрет его ничего еще не дает врагам. Они были близко у цели, но промахнулись
— Вы говорите туманно.
— К сожалению, пока не могу ясней. Могу сказать одно: что вещество, которым отравлен Вардин, составная часть «Синего камня». А о нем речь впереди. Пока я заканчиваю последние опыты. Применение его должно положить конец затянувшейся на три десятилетия борьбе!
— Точка. Больше мне от вас ничего не надо! — воскликнул Титов: — скажите еще: вернетесь ли вы немедленно домой или останетесь в городе?
— Сейчас же на завод. У нас заканчивается самая ответственная часть работы над аэротанком системы «Лью». Я должен присутствовать при отливке особых пластинок секретного состава и при сборке машин.
— В самом деле! — воскликнул как-то неожиданно радостно Титов: — я давно хотел посмотреть на ваши работы! Возьмите меня на завод!
2. Пинкертоновщина
Дорогой, в авто, Титов расспрашивал маститого химика о новых аэротанках, о том, какую роль должны они будут сыграть, по мнению ученого, в надвигающейся последней битве с Капиталом.
Авто мчался по крепко мощеной дороге. Последние колокольни скрылись за хвойным гребнем. Титов электрическим всасывателем изменял свои черты лица. Смеялся:
— Совсем буду американец!
Проехали первую заставу. В полосу владений завода можно было проникнуть только по пропуску. На завод Пеллерова смотрели, как на главную базу красной армии. Десятки шпионов сновали вокруг заводов. Особенно волновал капиталистические круги слух о каком-то новом составе, изобретенном Пеллеровым. Эти пластинки будто бы обладали способностью впитывать в себя распространеннейшие газы и тем самым должны были превратить химвойну в пустой звук.
— Однако, далеконько вы живете, — усмехнулся Титов, когда через четверть часа они все еще мчались по ровному шоссе в зеленом коридоре леса.
И вдруг, круто повернувшись к собеседнику, спросил:
— Итак, вы полагаете, что Вардина отравил ваш помощник Курковский?
Пеллеров вздрогнул.
— Ничего подобного я не говорил!
— Но вы утверждаете, что состав, который был причиной смерти, имеется только у вас?
— Да. И ключи от шкафа всегда в моем кабинете…
— …который в свою очередь заперт?
— Который заперт в мое отсутствие, при чем ключ находится у моей дочери…
— Простите, я вас перебью… Когда ожидают вашего приезда? Сегодня?
— Сегодня вечером я обещал непременно быть. С утра завтра начнется литье.
— Не согласитесь ли вы проехать сейчас прямо в мастерские, не заглядывая домой? Я хочу попасть туда раньше вас.
— Пожалуйста, — поморщился Пеллеров: — только не слишком ли все это… по-пинкертоновски? Серьезно, вы нелепое предположение строите! Курковский — преданнейший делу человек. И все таки он не обижается и не протестует, что я его, ближайшего помощника, не посвящаю в детали моих открытий. Он — машина — и точная машина. Берегитесь, товарищ Титов, ошибки. Заподозрить человека легко, а найти хорошего работника трудно вдвойне. Помните, как мы чуть было не нарвались на антантовского шпиона, назначив его на ответственнейший пост? Курковский у меня на заводе с 1945 года, и все эти три года работает, не передохнув.
Пеллеров, произнеся длинный монолог, вскочил и отдал распоряжение шофферу.
— Но имейте в виду мои слова, — крикнул он вдогонку Титову.
Начальник Г. П. У. усмехнулся и сказал:
— Охотно верю в вашу искренность… Да. Еще секунда: итак — Титов подчеркнул свои слова — итак, Вардин, повидимому, умер по своей вине, неосторожно обращаясь с исследуемыми им химическими продуктами?
— Да, да, хорошо, — пробормотал химик: — химическими продуктами, так химическими, не возражаю.
Автомобиль круто свернул вправо, на мастерские. Титов направился пешком к заводу. Это была громадная котловина, застроенная железобетонными громадами. Словно с окружающих гор обвалились груды камня.
Как обгорелые сосны, торчали в этом ворохе трубы.
Неповоротливый дым облизывал крутосклоны и медленно уползал в ущелье.
Титов повернул влево, к дому Пеллерова, в котором неоднократно бывал.
3. Титов знакомится
Двух дочерей Пеллерова никто бы не принял за сестер. Юлия — плавная, медленная, округлая. Варя — горячка, быстрогон, заостренная. Юлия знает, что она красива. Варя — задумывалась ли когда над этим? Юлия дома, ведает хозяйством отца, Варя почти не живет дома. Она — партийный работник, она берется за опаснейшие поручения, она не живет — сгорает радостным огнем. Вот и теперь ее уже больше месяца нет. Когда спрашивают о ней у Пеллерова, он коротко отвечает:
— В командировке.
Юлия не одобряет, видимо, поступков сестры.
— Не знаю, — говорит она: — мы не вмешиваемся в жизнь друг друга. Каждому свое.
Юлия больше всего дружит со своей старой нянькой, которая и теперь живет в доме Пеллерова. Часами просиживают старуха и девушка в зимние вечера, когда по горам ходит-гудет непогода. Юлия рассказывает Максимовне про свои сны. Во сне она часто видит какие-то старинные монеты, множество монет, будто она их собирает, как собирают ягоды. Иногда ей снятся совсем странные сны.
Качает головой Максимовна:
— Сиротки вы мои, сиротки, без матери какой дитяти рост?
И начнет, раскачиваясь медленно, рассказывать нянька о старине, о бывшем и небывалом. Много прожила старуха, много видела, ослепла даже — столько пересмотрела жизни.
Пеллеров корпит у себя в кабинете. Помощник его неизменный — Курковский, человек с металлическими глазами, возится в мастерской рядом.
А старуха и Юлия сидят в гостинной у печки. Так проходят длинные зимние вечера.
Земля вскипает новыми взрывами. Ломаются государства, как льдины, брошенные сердитой водой. Кипящая воронка рядом, бок-о-бок — Пеллеровский завод, сам Пеллеров, имя которого очень хорошо помнит любой банкир из Сити и каждый американский миллиардер.
Но в гостинной — чинные кресла, тихий уютный огонь, облизывающий губы. Старуха шепчет дремотно:
— И всегда это положено, чтобы не понимал старова, дряхлова молоденькой. Только ты, Юленька, слова мои понимаешь, речи мои слушаешь. Ох, не годишься ты для нонешней жизни. Не здешний ты житель, чужой…
