Соломон Марвич - Сигнал бедствия
Обзор книги Соломон Марвич - Сигнал бедствия
Соломон Маркович Марвич
Сигнал бедствия
Первая глава
1. Белые и синие квадраты
Верхний этаж невысокого дома подавал сигнал бедствия.
Может быть, так лишь почудилось главстаршине Белякову, когда он взглянул на дом, мимо которого проходили он и Андронов — двое патрульных?
Нет, это был сигнал бедствия — каждый моряк, даже первогодок, сумел бы прочесть его.
Зимний ветер трепал лист тонкого картона возле форточки, над которой с верхнего карниза угрожающе свешивалась, как сталактит, тяжелая льдина.
Беляков чуть помедлил. Он старался вспомнить: раскачивался ли вчера на ветру этот лист картона?
Да, вчера сигнала не было, не могло его быть.
Все эти дни Беляков в составе патруля обходил окраинные улицы. Он внимательно присматривался ко всему на своем пути и тревожного сигнала, который в минуту бедствия поднимают на корабле, не пропустил бы.
Обычно обход заканчивался к утру. Беляков, с давних пор хорошо знавший этот приморский район Ленинграда, все не мог привыкнуть к тем переменам, которые принесли сюда война и блокада. Не узнать было улиц, где сотню лет жили судостроители.
Прежде вместе с рассветом начиналась перекличка заводских гудков.
В предрассветных сумерках над высоченными трубами взлетал легкий белый пар. Старожил мог различить в многоголосье гудков заводы и Нарвской, и далекой Выборгской, откуда доносился приглушенный расстоянием звук, и завод, стоявший на островке.
С грохотом, с бешеным звоном, разбрасывая искры и не зная остановок, мчались в депо платформы грузовых трамваев. Затем на проспекте появлялись ярко освещенные трамвайные поезда, и силуэты первых пассажиров отражались на замерзших стеклах. Окраина начинала свой день.
А теперь… Тяжело было проходить перед рассветом по пустым, замершим улицам. Но и через час, и через два часа дома будут казаться такими же необитаемыми, как сейчас. Ни в одном окне не зажжется огонь…
Рельсы лежали под горбатым пластом обледеневшего снега. Глубокая тишина владела окраинными улицами. Где-то в стороне угрюмо рокочет грузовик — видно, машина отчаянно пробивается в глубоких сугробах. Но вот и она затихла, заглох обессилевший мотор. И только порывистый ветер врывается в открытые подвалы, подворотни, свистит в разбитых водосточных трубах.
Но эта тишина ненадолго. Сегодня, как и в другие дни, ее скоро нарушат разрывы снарядов. Моряки из патруля давно уже знали, откуда и когда стреляют по городу. Орудия гитлеровцев стоят в пригородах: на Вороньей горе (с этой горы можно разглядеть Ленинград), возле станции Володарская (выйди там на берег залива — и увидишь Кронштадт). Фашисты бьют и наугад, по квадратам, и по открытым целям.
Всю ночь методично, с ровными интервалами, велась редкая стрельба. К рассвету она затихла. Короткая передышка…
Скупо прибавлялся свет. Тени сворачивались, и вновь выступала надо льдом черная баржа. А за оградой завода можно было различить на дальнем эллинге заметенный снегом высокий корпус недостроенного корабля.
Этот район, начиная с осени, охраняли морские патрули. Круглые сутки они ходили по набережным канала, по опустевшим улицам. Так и сегодня, когда стало светать, возле узкого пешеходного моста, державшегося на тросах, показались двое патрульных с винтовками на ремне. У них были багровые от ветра лица. Воротники полушубков покрылись ледяной пленкой.
Уже не в первый раз главстаршина Беляков говорил своему спутнику о том, что ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что письма перестали приходить. А вот эта тишина, могильная тишина на улицах угнетает его, Белякова. Но Андронов не понимал товарища — тишина как тишина.
— Над чем, собственно, тут задумываться, главстаршина, друг мой? Война принесла сюда эту беду — тишину. Разделаемся с войной — и уйдет беда. Все ясно, точка…
— Ты потому так говоришь, что впервые здесь, — возражал Беляков. — Только год, как ты Балтику и Ленинград увидел. А я на этих улицах вырос, каждый дом знаю. Вон у того забора дрался с мальчишками. Лютые бои бывали… У того подъезда страдал, ох, и страдал же! Проводишь ее и не уходишь домой, стоишь… Подальше, видишь, крыша снесена? Это была наша школа. Куда ни посмотришь — все жило, кипело здесь…
— Может быть, может быть, главстаршина.
— Да нет! — с досадой сказал Беляков. — Ты пойми, почувствуй это!
Когда час-другой походишь с поднятым воротником полушубка, становится душно. Пусть колючий ветер, пусть мокрый снег, пусть метель, а хочется на минуту опустить меховой воротник, вздохнуть поглубже. Беляков так и сделал. Он смахнул с ресниц иней, расправил плечи, огляделся.
Они поднялись на пешеходный мост. И тогда главстаршина увидел раскачивавшийся на ветру топкий лист картона. Они перешли мост.
Беляков остановился и тронул спутника за рукав:
— Посмотри…
— Смотрю…
— И что видишь?
— Непонятно. Совсем непонятно… — Андронов также опустил воротник полушубка.
— Почему — непонятно? Похоже на флаг.
— Давай-ка поближе!
Они стали возле дома.
— Слушай, Алексей, было это вчера? — Беляков проверял себя.
— Нет, не было. Твердо помню.
— Гляди внимательнее. Что видишь?
— Квадраты, — почему-то тихо ответил Андронов.
— Сигнал это! Понимаешь?
— А ведь верно! Похоже…
Лист тонкого картона, трепетавший на ветру, был испещрен большими белыми и синими квадратами.
Теперь Беляков уже не чувствовал ни ветра, ни мороза и говорил возбужденно:
— В море такой сигнал поднимают, когда бедствие. А здесь? С кем-то, значит, беда!
Андронову подумалось: может быть, там, в верхнем этаже, лежит обессилевший, одинокий человек, к которому никто не заходит. И он вывесил разлинованный на квадраты картонный лист. Помощь зовет… Но такую беду найдешь сейчас в каждом доме осажденного города. И чем тут может помочь морской патруль? Ему поручено совсем другое… Тут помогают комсомольцы из добровольных бригад. Эти ребята, такие же голодные, как другие, но понапористее, бегали по темным лестницам, входили в промерзшие квартиры, навещали, ободряли ослабевших, помогали как могли — приносили воду, подовый хлеб, растапливали печурку, добывали лекарство, приводили врача.
Не к ним ли обращен сигнал? Но они не поймут его. Прочтет только моряк.
— Но, может, это не всерьез? — медленно проговорил Андронов.
— Не всерьез сейчас ничего не бывает… И видишь, что еще висит?
— А это зачем?
— Вот именно — зачем?
Они увидели фуражку морского командира, которая, так же как и кусок картона, была прикреплена на конце оборванного провода, свисавшего из окна.
— Нет, тут неспроста, — решил Беляков. — Проверить надо. А ну, мигом!
Спустя минуту они стояли на лестничной площадке второго этажа и изо всей силы стучали в дверь, стучали и прислушивались. Никто не отзывался, никого не привлек громкий, долгий стук. Ни одна дверь не открылась на лестнице.
— Изнутри дверь, видать, не заперта, — сказал Беляков. — Давай рванем.
Они рванули изо всей силы, но дверь не поддалась.
Беляков осветил фонариком дверь и прочел на медной дощечке: «В. М. Снесарев».
— Надо разыскать кого-нибудь, — предложил Андронов. — Кого-нибудь из здешних. Должны же быть люди в доме.
— Побегу. А ты стой здесь, — произнес Беляков и быстро пошел вниз.
Андронов снял с плеча винтовку и прислонился плечом к косяку.
Беляков долго не возвращался. Андронов опять начал стучать в дверь. И снова никто не отозвался. Дом молчал. Тишина была особая, злая. И Андронов остро чувствовал это.
Вдруг ему показалось, что внизу скрипнула дверь подъезда. Будто послышались осторожные, быстрые шаги. Спустя мгновение все стихло, словно внизу кто-то притаился.
— Кто там? — крикнул Андронов, перегнувшись через перила. — Отвечай! Выходи!
Он невольно вскинул винтовку. Ему не ответили.
— Почудилось, — сам себе сказал Андронов.
Но внизу что-то звякнуло о каменную плиту, и дверь громко захлопнулась.
— Стой! — крикнул Андронов уже после того, как закрылась дверь.
Он быстро сбежал по лестнице и выглянул на улицу, посмотрев в обе стороны. От дома за угол по свежему снегу вели следы. Андронов разглядел, что это были отпечатки не военных сапог. По-видимому, человек бежал. Кто он? Беляков пошел в другую сторону, его следы другие. Андронов постоял и снова поднялся на площадку второго этажа.
Минут десять спустя снизу послышался голос Белякова:
— Андронов!
— Я!
— Подожди еще! Сейчас придем.
На этот раз Беляков вернулся скоро. С ним шли немолодая женщина, закутанная так, что не различить было лица, и девушка лет двадцати.
