Энди Оукс - Глаз дракона
Темнота… секунда, минута, час? Он заставляет себя подняться на просевшую гору. Ландшафт изменился, но пистолет всё ещё у него в руках. Стиснутых до белых костяшек. Мокрый от крови. Он добирается до вершины, смотрит вниз в провал долины. Англичанина нет.
Мужчина стоит в душе. Отмывает волосы, лицо, тело. Сосредотачивается на руках… намыливает их снова и снова. Вдумчиво. Тщательно. Мыло, пена… красный превращается в розовый, потом в белый. Один, два, три слабых оборота вокруг сливного отверстия, и их нет.
Звонит телефон, и Чарльз Хейвен выходит из кабинки, её дверь уже открыта… и лужи воды разлиты на мраморном полу. Белый льняной костюм выброшен. Он наполовину сухой, наполовину в воде. Раны и кровоподтёки усеивают его, как намазанные помадой рты. Он идёт к столу. Озёра остаются там, где он стоял, голый, и медленно впитываются в толстый ворсистый ковёр. Злость, чистая и незамутнённая… неразбавленная. Самая кромка бритвенного лезвия. Самая грань безумия.
— Товарищ, не надо ссать мне в глаза и говорить, мол, божья роса. Мне надо, чтобы с ним разобрались сегодня ночью.
Тишина. Десять секунд. Пятнадцать. Двадцать секунд. Он не боится тишины. Никогда не стремится её заполнить. Потом он снова начинает говорить — более взвешенно.
— Ты мне должен. Понял? Ты мне должен.
Слушая, изучает порезы на руках. До сих пор кровоточат. Уже час прошёл, а кровь не останавливается. Интересно, она когда-нибудь засохнет? Интересно, может это знак… стигматы.
— Используй их, если хочешь. Скольких зайцев убивать одним выстрелом — твоё дело. Но только убери его у меня с дороги.
Злость его успокаивается. Он прижимает салфетку к полукруглой дыре в середине ладони. В форме полумесяца. Алого.
— Сегодня. Ты гарантируешь, что они справятся?
Скатывает салфетку в тугой комок, бросает на пол.
— Я поверю тебе, когда дело будет сделано, товарищ. Это начало, новая договорённость. Мы оба ещё проверяем друг друга. Доверие надо завоёвывать, и за него надо платить. Я тебе заплатил. Теперь твоя очередь. Сегодня ты выплатишь первую часть долга.
Хейвен кладёт трубку на аппарат с совершенно лишней осторожностью. Возвращается в ванную, где душ ещё включён. Заходит под его очищающее жало. Занавесь воды опускается на него. Снова и снова он моет руки. Мыло, пена… красный превращается в розовый, потом в белый.
Потоку крови нет конца. Нет конца до самой ночи.
Глава 42
3:30, отель Цяньмэнь
Дверь в комнату № 57 оказалась тонкой, хлипкой… вскрыли они её моментом.
Шум. Движение. Шаги по скрипящему дереву. Пиао тут же просыпается. Адреналин накрывает его волной. Чёрные на чёрном фоне. Три человека, четыре? Стремительно идут на него. Он ещё сам не знает, что делать, но ноги уже спускаются на пол. Рука тянется к потёртой кобуре… пистолет. Грубые руки. Сильные, жестокие руки. Сталь падает ему на предплечье… и он сразу понимает, что запястье сломано. Боль набрасывается озлобленным псом, захватывает его, острые когти вцепляются ему в виски. Он чувствует, как кровь стекает по руке; он слышит звон, когда она капает на пол с пальцев. Вес человека обрушивается на грудь. Руки. Ноги. Пальцы, мозолистые, на вкус солёно-сладкие, глубоко залезают ему в рот. Рвутся губы. Кляп резиновым мячом пропихивают далеко вглубь. Скотч отрывают от мотка. Обвязывают голову, рот, ноги, колени. Руки связывают в запястьях и локтях за спиной. Грудь, живот… вздуваются. Дыхание вырывается шумно, спазматически. Его ставят на ноги. В ушах молотят литавры. Ни слова, ни единого слова, когда они поднимают его, вытаскивают из комнаты в коридор. Приоткрытые двери. Глаза в щелях. Смотрят, но никто не приходит на помощь… тишина грохочет барабанами. Его спускают по пожарной лестнице. Снаружи, в узком переулке, воняет бензином и мочой. Машина, притаившаяся в темноте, заводится. Яркие фары. Переулок залит светом. Тени на ходульных ногах накладываются друг на друга в танце движений. Одна, две, три, четыре… видны в оттенках серого. Швыряют Пиао в иномарку на пол к задним сидениям. Двое садятся туда же, над ним, ставят на него ноги. Накатывает запах сигаретных бычков, резины, скотча… а один из мудаков испачкал подошву в собачьем говне.
Они едут. Тридцать минут, сорок? Он пытается утихомирить панику. Сосредоточиться на дыхании. Он спокоен. Спокоен. Главное дело… просто дышать. У него во рту не торчит резиновый мяч. Он думает о вершинах гор. Громадные пространства, овеваемые ветрами. Думает о бакланах, испуганных, взлетающих… их чёрные рваные крылья виднеются на фоне неба в серебристых прожилках. Думает о чём угодно кроме резинового мяча, наполовину втиснутого ему в горло.
Ворота ведут к воротам. Металл крепится к металлу. Коридоры пересекаются с коридорами. Одинокие некрашеные лампочки. Кирпичи… зелёные, сырые. Ноги волочатся по бетону. Носки Пиао царапают по полу между двумя парами грязных ботинок. И с пальцев на пол капает след кровавых брызг, как лепестки алой розы.
Комната, куда его приносят, оказывается большой. Без окон. Стол. Кровать на металлической раме привинчена к бетонному полу. Большой обколотый эмалированный горшок… говно на дне свидетельствует о последнем местном заключённом. С него срезают скотч. Вытаскивают мяч изо рта. Резкий вздох, острый вкус резины и клея. С порванных губ тонким потоком льётся блевотина, крестит его знакомство с эмалированным горшком.
Самый мелкий из сопровождающих, Бай Кантри Лису, с лицом, убогим, как остатки банкета, выходит под единственную лампочку, сжимая в руках платок. Аккуратно вытирает старшему следователю губы. На белом хлопке отпечатываются… слюна, кровь, блевотина.
— Раздевайся.
Пиао отказывается. Они грубо его раздевают. Осматривают, обыскивают. Разглядывают руку. Перевязывают. Переодевают его. В молчании. Всё в молчании. Поворачиваются, чтобы уйти.
— Вы работаете на Хейвена?
Лису оборачивается. Лицо его похоже на обглоданный рыбий скелет. Он улыбается, и стальная дверь закрывается за ним, отрезая их.
Пиао кричит.
— Меня защищает от ваших действий бывший Министр Безопасности. Кан Чжу. У меня есть бумаги, официальные бумаги. Меня нельзя трогать. Меня нельзя арестовывать. Спросите у ваших блядских партийных кураторов и начальников. Всё официально. Меня нельзя трогать, я под защитой.
Дверь запирается. Металл входит в металл. Засовы встают на место. И через маленькое смотровое окошко, запрятанное в центре двери, доносится голос, тонкий, как рисовая бумага.
— Защищён? Слова. Бумага. Как легко их уносит ветром, старший следователь.
Глава 43
Шестая встреча. Последняя встреча. Отель Пекин. Частный номер на верхнем этаже. Всю электронику проверили на жучки. Вынесли мебель. В центре зала стоит круглый стол. Четыре стула. Делегат и посредник со стороны Китайской Народной Республики. Личный секретарь. Делегат и посредница со стороны Соединённых Штатов Америки. Ещё один личный секретарь.
— Товарищ Дунь, мы желаем провести эти переговоры в быстром и положительном ключе. Президент, как передал мне вице-президент всего два часа назад, желает, чтобы все вопросы были решены…
Наливает стакан воды. Медленно. Взвешенно. Поднимает к губам. Дунь знает, что все глаза в комнате сейчас смотрят на него. Чувствует их жар, но думает лишь о воде. Почему китайская вода такая вкусная, а американская вкуса лишена напрочь. Ничего примечательного.
— …товарищ Дунь, становится очевидно, что вы не осознаёте глубину проблемы, с которой столкнулась ваша страна.
Он ставит стакан на стол. Один раз. Второй. Смотрит, как кольца воды остаются на лаке, запечатавшем ореховое дерево. Смотрит, как они касаются друг друга. Край к краю.
— Это не у нас проблемы. Это у вас проблемы. Это вы инициировали контакт. Эти переговоры. Мышь охотится на кошку.
Этот ответ ведёт в тупик, куда их загоняли уже много раз. Посредник встречает улыбку товарища.
— Может быть, мы сосредоточимся не на проблеме, а на решении, и назовём наши переговоры средством, которое позволит найти ответы для обеих наших стран. Позволит развить отношения, которые взрастят сады на месте пустыни?
Товарищ Дунь улыбается. Показывает идеальные зубы, созданные американскими дантистами.
— Прекрасно сказано, посредница. Прекрасно. Ваш президент, ваш вице-президент, они могли бы вами гордиться. Но, конечно, вы правы. Мы должны провести переговоры быстро и позитивно. Быстрота и решимость, разве это не прекрасные супруги? Конечно, да, и мы все выиграем, когда эти сады расцветут. Но мы должны убедиться, ведь правда, на чьей земле они будут разбиты?
Очередная улыбка складывает его губы как изящное, хорошо продуманное и разработанное оригами.
— Возможно, надо продолжить с того организационного блокнота, по которому вы стучите, посредница. Продолжить быстро. И решительно. И постоянно держать в голове мысль о разбиении садов…
