Гордон Стивенс - Проклятие Кеннеди
— Мы были на одном этаже. Я каждое утро выбирала дорогу так, чтобы пройти мимо его кабинета, хотя он еще не выдвигал своей кандидатуры. Вице-президент Никсон занимал комнату напротив, Дверь Никсона всегда была закрыта, а у него — всегда настежь.
Так кого ты старалась увидеть каждое утро? Чья дверь бывала раскрыта настежь? Почему ты помнишь все это до сих пор?
— В 1960-м я была секретарем сенатора Макджи из Вайоминга, — сказала женщина. — В июле сенатор побывал на съезде Демократической партии в Лос-Анджелесе. Проголосовали с небольшим перевесом. Конечно, как правило, все решается до съезда. — То есть на первичных выборах, объяснила она на случай, если он не понял. — Однако в 1960-м демократы, собравшиеся на съезд, еще не знали, кто станет кандидатом.
Она слегка улыбнулась, покачала головой.
— На съезде голосуют по алфавиту, поштатно. Все транслируется по телевидению, но никто никогда не видит, как проголосовал Вайоминг, так как Вайоминг стоит в конце списка, и когда очередь доходит до него, вопрос бывает уже решен крупными штатами.
Она все еще улыбалась, погруженная в воспоминания.
— Но в том году все было иначе. В том году шансы претендентов были почти равны, и крупные штаты выжидали, стараясь понять, куда клонятся весы. Ведь каждому штату хочется, чтобы именно его вклад решил дело; каждый штат хочет, чтобы именно его голоса определили победителя. Поэтому все крупные штаты, которые могли проголосовать раньше, заняли выжидательную позицию.
Она сделала краткую паузу.
— Я следила за ходом выборов по телевизору, вместе с друзьями. Поздним вечером настал черед Вайоминга, а ему не хватало всего трех голосов.
Она была уже не с ним. Она перенеслась обратно в ту комнату, в круг своих друзей; изображение на экране было черно-белым, но четким, и скоро все эти сцены должны были стать достоянием истории.
— Сначала члены делегации от Вайоминга не имели единого мнения, но мы все вдруг поняли… что если проголосуем дружно, то можем сделать это. Можем внести решающий вклад.
Она больше не говорила «они». Теперь она говорила «мы».
— Так мы и поступили. Мы смотрели по телевизору, как вайомингские демократы совещаются между собой; затем глава делегации встал и объявил результаты голосования. В тот вечер наш голос оказался решающим; в тот вечер именно мы помогли ему одолеть соперников и стать кандидатом от партии. И я до сих пор вижу, слышу и помню все это.
В груди его зашевелился холодок; он начал понимать, о ком речь.
— Так какой номер мне нужен?
— Триста шестьдесят второй. Когда туда въехал Макгаверн, он поставил старую табличку на камин, но после его ухода ее, наверное, убрали.
Джордж Макгаверн, кандидат от Демократической партии в 1972 году.
— Спасибо.
Он покинул Харт-билдинг и вернулся в Библиотеку Конгресса. 1960-й, сказала та женщина. Он снял с полки нужный справочник.
Номера сенаторских кабинетов и телефонов начинались на странице 387. Первым на этой странице шел сенатор Айкен, комната 358, телефон 4242, а последним — сенатор Джавиц. Он перевернул лист и автоматически прочел следующее имя: сенатор Джонсон из Техаса, комната 5121, телефон 5141.
Холод становился ощутимее — первое предвестие зимних морозов. Он вспомнил слова, что стояли на часах в Херефорде:
Мы странники, Создатель, наш удел —
Не ведать отдыха…
Он пробежал столбец глазами и остановился на шестой строке сверху. Комната 362, телефон 4543. Перевел взгляд на стоящее напротив имя сенатора.
Затем вернулся к биографическим сведениям — сенаторы разбиты по штатам, названия штатов распределены в алфавитном порядке. Открыл страницу 69. Первая справка относилась к старшему сенатору от штата Массачусетс: сенатор Леверетт Салтонстол, республиканец. Он перевел глаза на вторую.
Там было имя и прочие сведения, относящиеся к младшему сенатору от Массачусетса.
* * *Шестичасовое совещание с Донахью и Пирсоном оказалось бесплодным: никаких известий о Митче, нулевой результат телефонного прослушивания и пока никакой информации об арлингтонской бомбе и операторе, за которым они проехались до Национального аэропорта. Участники сошлись на том, что встретятся утром и уж тогда решат, ставить ли в известность власти.
Донахью поблагодарил Хазлама и Джордана, а Пирсон встал, чтобы проводить их.
— Если вы не против, я хотел бы переговорить с Джеком наедине.
Зачем — это было на лицах у Пирсона и Джордана, в том, как они замешкались. Отлично, кивнул Донахью. Все равно, на сегодня дела закончены.
— Еще раз спасибо: утром увидимся. — Он подождал, пока Пирсон закроет дверь, потом сел в дальнее от окна кресло. О чем ты хочешь поговорить со мной по секрету от Эда и Куинса? Почему попросил остаться со мной наедине?
— Будем считать, что этого разговора не было. — Хазлам подождал ответа Донахью.
— Хорошо. — Хотя мне и непонятно, почему.
— Можете не отвечать на то, что я скажу. В каком-то отношении даже лучше, если вы не станете этого делать.
— Как вам угодно. — Донахью перебрался за свой стол.
Так с чего начать, подумал Хазлам; что сказать и как? Прав он или так сильно заблуждается, что его выводы не имеют с истиной ничего общего? А может, он зря затеял все это, даже если и прав?
— Я хотел спросить у вас, Джек, когда вы собираетесь выдвинуть свою кандидатуру. Конечно, если вы вообще собираетесь ее выдвигать.
— То есть? — Реакция Донахью была понятной: с чего ты взял, что я могу раздумать?
Пора сказать это, подумал Хазлам, пора перешагнуть рубеж. Хотя одному Богу известно, что будет, если он неправ; и одному Богу известно, что будет в противоположном случае.
— Вы боитесь, Джек. Вы боялись с того дня, как вошли в большую политику. Вы должны стать президентом, но этот страх вам мешает.
Что это еще за речи — он увидел, как лицо Донахью вспыхнуло гневом.
Так почему ты не встанешь, Джек, почему не попросишь меня уйти?
— Это неплохой кабинет, Джек. Хотя и маловат для политика вашего ранга. — Хазлам смотрел на Донахью, прямо ему в глаза. Сквозь глаза прямо к нему в душу. — Кажется, тут на камине стояла табличка, но ее убрали, когда съехал Макгаверн.
Словно призрак мелькнул в глубине комнаты.
— Родился в Бостоне, герой войны, великолепный послужной список. Потенциальный кандидат в президенты от Демократической партии.
Узнаешь, Джек, — он не задал прямого вопроса. Понимаешь, о ком я говорю?
Ну да, родился в Бостоне, — он знал, о чем думает Донахью. Капитан катера во Вьетнаме, имею несколько наград, но что с того? Два срока в Палате представителей, два — в Сенате. Да. Собираюсь баллотироваться в кандидаты от своей партии. Это моя биография. Так куда же ты клонишь? Зачем, черт возьми, отнимаешь у меня время?
— Я говорю не о вас, Джек.
— Так о ком же, черт побери? Кого вы имеете в виду?
Хазлам не двинулся с места. Он думал о той женщине в кабинете истории Сената, думал о голосовании на съезде демократов в 1960 году и о том, как поздним вечером подошла очередь Вайоминга. Как они вдруг поняли, что могут изменить мир.
— Капитан торпедного катера на Тихом океане, герой войны. Три срока в Палате, два в Сенате; потом выдвинул свою кандидатуру в президенты.
Знаешь, о ком я говорю, Джек, — снова не было нужды спрашивать. Знаешь, о чем я веду речь? Он обвел комнату взглядом.
— И даже кабинет тот же. Номер, правда, другой, так что никто ничего не подозревает. А над камином висит фотография, где он снят за рабочим столом.
Останови же меня, Джек; скажи вежливо, но твердо, чтобы я ушел.
Он встал и поглядел на фотографии, на лицо женщины на снимке, висящем недалеко от камина.
— Красивая женщина. В третьем ряду на стене в Арлингтоне. Наверное, вы были рядом с ней, только кто-то встал между вами и фотографом, и потому вас на снимке не видно.
Он посмотрел на другое фото: двое мужчин в морской форме.
— Я знаю то, что мне полагается знать, то, что вы скажете репортерам, если они спросят. Отец убит в бою, беременная мать вышла замуж за друга вашего отца. Поэтому вы ежегодно ездите в Арлингтон поминать своего настоящего отца — ведь больше к нему ездить некуда, так как он утонул и тела его не нашли. Только для того, чтобы поставить в Арлингтоне памятник, тела не нужно. Правда, Джек? Если кто-то погиб в бою и есть документы, подтверждающие это, ему можно поставить надгробие.
Чтобы родным было куда приходить. Чтобы самые дорогие и близкие могли отдавать погибшему дань памяти. Чтобы сыновья не забывали отца.
Так останови же меня, Джек. Встань и выйди из комнаты, если хочешь.
— Трудно вам, наверное, было расти без отца. Я не знаю, когда вам стала известна правда, да и не хочу знать. Не знаю и того, кому она известна еще.
