Дмитрий Лекух - Командировка в лето
Однако они-таки справились.
Даже дверь на замок после вторжения закрыть не догадались.
Не до того было.
А потом, отдышавшись, привели себя в относительный порядок и снова расселись: он — в гостевое кресло, она — на свою любимую мягкую кожаную табуретку.
Закурили.
Ему пришлось встать, чтобы передать ей сигареты и поднести огненный язычок зажигалки.
И расхохотались.
Как детишки, нашкодившие в учительской.
— Знаешь, Ларин, — сказала она, давясь дымом и смехом, — теперь ты, как честный человек, и вправду должен на мне жениться…
Он пожал плечами.
— Похоже, что действительно так… Коммерсанты наши теперь на говно изойдут, но всему Каналу доложат… На хер, на хер… Лучше и вправду жениться… Немедленно…
И пригласил ее в ресторан.
Вечером, после выпуска.
Она, естественно, согласилась.
Нда…
Придется теперь ехать домой, переодеваться. Не в таком же виде, в конце концов…
И цветы, наверное, стоит купить. Деньги вроде есть.
Вот только интересно, какие она любит?
Никогда не задумывался…
Хотя нет.
Задумывался.
И дарил.
На день рождения сына.
Желтые она цветы любит, желтые.
Лучше всего — розы.
Скворцова, несмотря на все матюги, — девушка того… изысканная…
…В этот момент зазвонил телефон.
На Канале все знали: когда Скворцова формирует выпуск, звонить ей крайне не рекомендуется. Всю важную инфу следует качать на компьютер, через локальную сеть.
Сама разберется, что важно, а что нет.
Ну, а звонить следует только в том случае, если произойдет что-то сверхважное и сверхсрочное.
Судьбоносное, так сказать.
Поэтому Ленка взяла трубку, не раздумывая.
— Да? Алло!
— Вы закончили? — поинтересовалась трубка деловитым голосом дяди Федора. — По моим расчетам, должны были уже… Тогда пусть твой красавчик ко мне заскочит, а то я его полдня по всей редакции разыскиваю, понимаешь…
— Да ты!.. — задохнулась Скворцова. — Да я!..
И замолчала.
А что тут скажешь, в такой-то ситуации.
Поэтому трубку у нее забрал Глеб.
Должен же был найтись в этой комнате кто-то, кому за все отдуваться.
— Здравствуй, дядя Федор. Сразу же хочу предупредить: ты меня знаешь…
— А ты — меня, — весело ответили в трубке. — Поэтому, можешь быть уверен, никто на Канале про ваш… м-м-м… адюльтер… гкхм…. гы-гы… знать не будет. Кроме меня, разумеется…
Что такое подобного рода компромат на ведущую вечернего выпуска в руках циничного и не всегда чистого на руку зама коммерческого, Глебу объяснять было не нужно.
Поэтому следующие слова в трубку он не сказал.
Прошипел.
— Тронешь Ленку — убью. Понял, сука?
— Да кто ж ее тронет, кошку эту дикую? — по-прежнему весело изумились в трубке. — Не-е-ет… Лучше ты ее сам… дальше… трогай… А лично мне — исключительно ты надобен, Глеб Батькович. Так что уж изволь, дружок, навести старого приятеля…
А вот здесь дядя Федор искренне лукавил.
Приятелями они не были со времен журфака.
Друзьями — были, это правда.
А вот приятелями — нет.
Найдите сумасшедшего, кто будет в трезвом уме и твердой памяти приятельствовать с этим господином.
Нет уж.
Дудки.
Не на того напали.
Приятельство осталось в студенчестве, когда они вдвоем лазили через окно женского туалета в знаменитый ДАС, Дом аспиранта и стажера Московского Государственного Университета имени Михайло-свет-Васильевича Ломоносова.
Проще — в университетскую общагу, где, уж так получилось, проживали их веселые университетские подруги-хохлушки.
Одна из Харькова, другая аж из самого Львова, но обе — чудо как хороши.
Дядя Федор на своей «львивянке» даже женился.
Двух детенышей народил.
И, кстати, по Глебовой информации, до сих пор ни разу своей Галке не изменил.
Везет же некоторым.
А вот друзьями они стали позже.
И такими, что раз — и на всю жизнь.
Кто бы что про дядю Федора Глебу ни говорил.
Тогда, когда их, зеленых выпускников универа, оправили в первую зарубежную командировку.
На юг.
Немного южнее самой южной реки, протекавшей в тогдашней империи. Тогда, кстати, так и говорили: «за речку».
С тех пор многое изменилось.
Глава 5
Дядю Федора на Канале не то чтобы не любили.
Просто конкретно ненавидели.
Терпеть не могли.
Считали законченным подонком и вообще чужеродным наростом на благородном теле отечественной телевизионной журналистики.
Глебу на это было глубоко наплевать. Ему лично Федя ничего плохого не сделал.
А так…
Каждый устраивается в этой жизни, как может.
Не нам судить.
Все равно, вкуснее борща, сваренного Фединой Галкой, он ничего в жизни не ел.
И ничего смешнее Федькиных анекдотов не слышал.
Вот и все.
А это, согласитесь, не так уж мало.
Особенно если учесть, что этот многими тайно ненавидимый коммерсант как-то аж целых восемь километров тащил Глеба на себе до «базы», после того как какой-то не в меру меткий и ретивый «дух» прострелил молодую журналистскую ляжку.
Рана оказалась пустяшной, вполне терпимой, да и тащить по ущелью коллегу, как позже выяснилось, было куда более рискованно, чем просто спокойно дожидаться санитарной «вертушки».
Ущелье простреливалось насквозь, а «вертушка» прилетела быстро.
За советских журналистов военные во времена ЦК КПСС отвечали головой.
Но…
Но все это выяснилось потом. Когда Федя-таки доволок Глеба до блокпоста, получил свою порцию матюгов за самодеятельность и упал без сил.
А Глеба еще, помнится, перетягивал жгутами молоденький белозубый сержант из знаменитой на весь Афган «лошкаревки», легендарная в своем роде личность.
Его, «срочника», слушали и побаивались даже бывалые офицеры.
Потом, говорят, погиб.
В Паншере, там была жуткая мясорубка.
Вот так-то.
А вы говорите — сволочь.
Хотя, конечно… не без этого…
Не мы такие, как говорится.
Жизнь такая.
Собачья…
Глеб вздохнул, подмигнул Ленке, потушил сигарету и отправился наверх, туда, где и располагалась эта самая, многим непонятная и многими тайно и явно ненавидимая коммерческая дирекция.
…В приемной у дяди Федора Глеб поначалу даже слегка обалдел.
Кашин всегда выбирал секретарш из самых отъявленных старых грымз, одна страховиднее другой.
По принципу: чем страшнее, тем моднее.
Причина была проста: «львивяночка» Галка была существом неистребимо ревнивым, вплоть до самой настоящей патологии. То, что Федя ей ни разу в жизни не изменял, и об этом знала и говорила, наверное, вся Москва, как ни странно, только еще больше усиливало ее подозрения.
А тут — просто эфирное создание какое-то.
Не в смысле, разумеется, того эфира, откуда сам же Глеб со товарищи вываливал тонны дерьма на головы обалдевших обывателей.
А того, где живут цветочные эльфы и трепещут прозрачными крылышками прочие, как их там, сильфиды.
Художник, кстати, однажды на актерской пьянке, организованной Нелькой, выдал: «сифилиды».
Чему все общество долго и весьма искренне радовалось.
Нда-с…
Создание, впрочем, никак на Глеба не прореагировало, продолжая заниматься усиленной полировкой ногтей.
Держать здесь эту красотку, судя по всему, к тому же, непроходимо тупую, можно было только с одной-единственной целью.
Угу.
Прогнило что-то в Датском королевстве…
Ой, прогнило…
Глеб с важным видом прошествовал мимо создания и без стука открыл дверь кашинского кабинета.
Надо было отдать дяде Федору должное — устроился он со вкусом. Огромный кабинет, большой стол для совещаний, еще один стол — хозяйский, письменный. Журнальный столик в углу, рядом с ним дизайнерский двухподушечный диван светлой кожи, два кресла.
На стене — портрет Президента, беседующего о чем-то важном с Главным в неизбежном обществе уже, кажется, вечного министра печати и информации.
Дверь в приемную украшает красивая латунная табличка: «Федор Кашин, заместитель коммерческого директора по рекламе и специальным проектам».
Знающий человек будет долго смеяться.
С тех пор, как Канал продал эксклюзивные права на размещение рекламы «Видео Интернешнл», директорствовать Феде оставалось разве что над таинственными «спецпроектами».
Что это такое и с чем его едят, не знал решительно никто.
Но звучало… э-э-э… вполне впечатляюще.
Респектабельно.
Как любил говаривать один их общий однокашник, не удавшийся в журналистике и потихоньку прижившийся в не самом худшем из рекламных агентств: «Понты в нашем деле превыше всего, иногда даже превыше самого дела».
Хрен поспоришь.
Дядя Федор, несмотря на все свои объемы, резво выскочил из-за стола, облобызался с журналюгой, почесал сначала затылок, потом — с наслаждением — прилично разжиревшую задницу, вытащил из резного шкафчика поднос, на котором красовались бутылочка «Ани», пара стопок и блюдечко с тонко порезанным лимоном, сунул всю эту красоту Глебу в руки, после чего плюхнулся в кресло у журнального столика, кивком предложив господину военному обозревателю: присоединяйся…
