Стивен Хантер - Третья пуля
Мы услышали громкий треск выстрела. Боковым зрением я увидел, что Лон отреагировал, но не судорожным вздрагиванием, а чётким, управляемым коротким наклоном. Сохраняя спокойствие, он не ослабил хватки винтовки, оставшейся в неподвижности, и выглядел абсолютно невозмутимым. Я знал, что через несколько секунд он выстрелит по конкретной точке, а сейчас выжидает, пока цель вползёт в перекрестье его прицела и делает окончательные минимальные поправки, согласующие выстрел с прибытием Кеннеди в точку прицеливания.
Я вперился взглядом в машину и Кеннеди в ней. Ничего: ни реакции, ни падения вниз в поисках укрытия. Они заметили? А может, это не Алек, а хлопок автомобильного глушителя или петарда?
Тут прогремел второй выстрел, и хоть машина прошла добрых двадцать пять ярдов после первого выстрела, я и в этот раз не увидел никакой реакции. Возможно, лёгкое движение, но ничего резкого либо рефлексивного, что могло бы быть вызвано попаданием пули.
Этот дурак дважды промазал. Конечно же! Идиот, идиот! Меня словно пронзило яростью. Мелкий полудурок! Господи, каким же идиотом он был: ни разу в жизни ни с чем не справился! Видимо, он пытался собраться после того, как упустил лёгкий выстрел, так что теперь спешил и мазал.
— Он промахнулся. Лон… — сказал я, инстинктивно повернувшись как раз в тот момент, когда Лон с текучей грацией вскидывал винтовку, упёршись правым локтем для максимальной устойчивости, слегка наклонив свою живую половину вперёд относительно мёртвой и чётко зафиксировав голову напротив линзы оптического прицела. Он являл собою портрет замершего движения, дисциплины, приобретённой сотнями тысяч винтовочных выстрелов, а фаланга его пальца с отточенной изысканностью балансировала на грани срыва спуска. Следующие одна… две… три… секунды тянулись словно вечность — хотя возможно, что такими я извлекаю их из памяти с целью драматизировать повествование, добавив интриги, пусть и кроме моей собственной души никто его не слышит.
Фффьюююю…
Винтовку слегка подбросило в его руках, голова же осталась неподвижной относительно прицела, а палец на спуске выбрал весь ход до предохранительной скобы. Раздавшийся звук был странным образом изменён и походил скорее на звук от упавшей книги вкупе с глухой вибрацией, ударивший звоном во внутреннее ухо, но никак не на резкий раскат винтовочного выстрела. Вы ожидали бы большего, не так ли? Ключевой момент истории прозвучал вибрирующим феноменом, тренькнувшей нотой, взятой на виолончели великим мастером смычка. Всё ещё находясь в ошеломлении от последствий, я расслышал третий выстрел Алека. Могли они прозвучать одновременно? Нет, потому что я не смог бы различить ДВУХ выстрелов. Алек выстрелил несколькими сотыми долями секунды вслед за Лоном. Тогда мы этого не поняли, но этот момент был звёздным часом всего дня.
Невозмутимый Джимми взялся за дело всего через секунду.
— Отлично, парни, — тихо сказал он, — валите отсюда, а я приберусь.
Лон с каменным лицом протянул винтовку Джимми, в то время как я, встав на колени, отключал тормоза коляски. В следующую секунду Джимми в одиночку спустил коляску Лона с каталогов и вытянул пальто, я же развернул Лона и покатил кратчайшим путём к двери.
— Не спешите, сэр, — окликнул меня Джимми. — Помните, скрывать вам нечего.
Быстро обернувшись, я заметил, что Джимми уже наполовину разобрал винтовку и возился с третьим винтом. Затем дверь закрылась, и я оказался во внешнем офисе. Выйдя в дверь, ведущую в коридор и закрывшуюся за мной со щелчком замка, я проследовал по коридору, пытаясь следить за дыханием. Наконец, я осмелился спросить:
— Попал?
— Хью, не спрашивай меня о том, что я видел в прицеле. Никогда.
Достигнув лифта, я нажал кнопку «вниз» и ждал целую вечность, пока прибудет кабина и откроются двери. Закатив Лона, я вдавил первый этаж и услышал, как двери закрылись за мной.
Вытолкнув коляску в лобби «Дал-Текса», мы с Лоном оказались в новой Америке. Я говорю так, хорошо понимая, насколько банальным и избитым это прозвучит и снова волнуюсь: не вытворяет ли фокусов моя память, добавляя драмы, которой там не было?
Быть может. И, тем не менее, скажу: климат радикально изменился. До самой смерти я буду стоять на том, что изо всего окружающего словно вытек цвет, и атмосфера подёрнулась сепией. Заявляю, что все встреченные нами люди находились в состоянии тупого потрясения, лица их были пусты, они потеряли выправку, и повсюду кругом воцарился тон недоверия, проникающий сквозь всеобщее оцепенение. С момента выстрела Лона прошло около девяноста секунд, так что никто ещё не успел толком понять, что случилось, однако всем практически моментально стало ясно, что произошло нечто ужасное. Затем буквально у нас на глазах всеобщий настрой трансформировался в панику, гудящий страх и бессвязный шум. Люди не могли замолкнуть: поднялась назойливая многоголосица, отовсюду неслось невнятное бормотание на высоких тонах, голоса повышали тон и тут же обрывались, стихали либо тонули в потоке шума. В лобби было немноголюдно, но и тут все вокруг переговаривались друг с другом, все об одном:
— Его застрелили?
— В голову?
— О боже, он погиб?
— Кто это мог сделать?
— Русские? Коммунисты добрались до ДФК?
— Откуда стреляли?
— Книгохранилище? Ты шутишь? Книгохранилище?
— Кто мог такое сотворить?
Никто не обратил на нас двоих внимания, так что я довёз Лона до двери, развернулся на сто восемьдесят градусов и потянул коляску сквозь дверной проём, погрузившись в солнечный свет, жару, панику, беготню и царящий пандемониум хаотичной, безмозглой суеты безумно переговаривающихся людей.
Лишь один человек двигался с заметной целью: далласский полицейский, торопившийся к зданию и почти столкнувшийся со мною в стремлении проложить себе дорогу. Видимо, он был толковым и сообразил, что если книгохранилище и было предполагаемым источником выстрелов, то и другие здания с видом на Элм следовало перекрыть для расследования. Я не знал, было ли это его собственным решением или официальным приказом.
Нас он пропустил или, возможно, оглядев с расстояния, отверг из-за состояния Лона. Что же касалось Джимми, всё ещё находящегося в здании — я был уверен, что он обхитрит и обойдёт далласского полицейского в любой из дней своей жизни.
Я с усердием дотолкал Лона к краю ступенек и погрузился в нелегкое дело его спуска в клубящуюся толпу, привлекаемую трагедией точно так же, как и тысячи тех, кто выстраивался в очередь, чтобы поглядеть на изрешеченные трупы Бонни и Клайда, стремящуюся к площади, чтобы увидеть, узнать, ощутить и вытерпеть причастность, став частью свалившегося на нашу страну бедственного дня.
Пробираться через толпу с Лоном было нелегко, так что я попытался понять, куда нам следует идти. Наконец, я решил пересечь Элм, добраться по ней до Хьюстон, оттуда до Мэйн, а по ней подниматься до тех пор, пока толпа не схлынет, после чего перебраться на параллельную Коммерс, где находился отель.
Тут левое колесо коляски застряло в чём-то на средней ступеньке. Я неуклюже нагнулся, чтобы поглядеть, в чём дело (кусок цементной замазки выкрошился из щели между каменными плитами) и вытащить колесо, откатив коляску на несколько дюймов назад, и тут боковым зрением увидел Алека.
Мне довелось быть наклонённым от него, поскольку я в тот момент дёргал и пытался высвободить треклятое колесо — видимо, поэтому он и не заметил меня. Повезло? Полагаю, да. Иная правда может быть в том, что он не узнал меня из-за ковбойской шляпы на мне и печати гнетущего рока на нём.
Его предали. На миг — всего лишь на миг! — во мне вспыхнула искра симпатии к нему. Глядя сквозь прицел и пытаясь нацелиться для третьего выстрела, он увидел то, что кроме него видел только Лон (хотя и через несколько месяцев благодаря мистеру Запрудеру это увидел весь мир). Алек своим низким, коварным умишком тут же сообразил, что его подставили и бросили. Его, должно быть, захлестнула волна невообразимой ярости, в секунду сменившаяся крайней степенью паники, пришедшейся точно вослед мыслям о том, что он опять всё прое. л, опять провалился и теперь оказался в полной заднице — а может, в нависшем крахе сверкнул момент удовлетворённого эго: наконец-то он был достаточно важным для того, чтобы его предали, а его параноидальные фантазии оказались явью! У него хватило бы мозгов на это. Каким-то образом он выбрался на улицу до того, как здание заблокировали. Идти ему теперь было некуда: план побега рухнул, он понимал, что никакой «Вагоньер» не ждал его на углу Хьюстон и Пасифик, а до того, как в книгохранилище объявят перекличку, обнаружат его отсутствие и тут же свяжут его имя с делом в ФБР, оставалось недолго. Он станет самым разыскиваемым человеком в мире.
