Роберт Дугони - Властелин суда
Медсен улыбнулся.
— Вы умелый переговорщик. Справедливо.
Он сделал шаг назад, и его поглотила тьма. Потом он появился, держась вытянутой рукой за плечо Тины. Ее рот был плотно заклеен, руки связаны впереди, волосы растрепаны. Хотя лицо ее в темноте и было трудно разглядеть, но на нем были заметны синяки и царапины. При виде ее у Слоуна подкосились ноги, и он опустился на землю, не в силах сопротивляться долее тяжкому грузу, тащившему его в бездну. Он был сброшен на самое дно темной дыры, вновь очутившись под кроватью, в щели между нею и стенкой, стиснутый, не способный пошевелиться. Его мать сидела на полу, и теперь он с еще большей мукой видел ее, избитую, в синяках, изнасилованную. Над нею стоял мужчина, выкрикивая слова, которые до этой секунды Слоун отказывался слышать.
«Dоnde esta el nino? Donde esta el nino?»[8]
Они пришли за ним. А там, снаружи, происходила бойня — они убивали всех... из-за него.
Слова звенели у него в ушах, отдаваясь во всем его существе, в глубине его, такой же темной и пустынной, как та бездна, в которую он провалился. Из-под кровати он разглядывал это лицо, эти черты, четко очерченные, будто нарисованные углем — черные на белом. Чернота ночи, угольная грязь поглощали все на этом лице. Но глаза поглотить было невозможно — белое раскаленное сверкание в кругах алого адского пламени, а в середине — черная бездна пустоты, глаза хищника, готовящегося убить и не ведающего раскаяния. Слоун видел это лицо в своих кошмарах, видел в Овальном кабинете, и теперь оно стояло перед ним. Ошибки быть не могло. Такое не забывается.
Глаза Паркера Медсена.
Он убьет Тину.
Он вынырнул на поверхность, необходимость сделать это разрушила все преграды, все, что тянуло его в прошлое или сковывало в настоящем, и он мог теперь свободно перемещаться из одного мира в другой, вспоминать без боли и видеть. Это был Медсен.
— Это вы убили ее!
Зрачки сощурились.
— Вы пришли той ночью. Пришли в горы, пришли в деревню. Вы и ваши люди. Вы убили их. Всех убили.
Медсен молча разглядывал его.
— Вы ее били и насиловали. Вы перерезали ей горло. Я видел все в то утро. Я видел, как наступила тьма. Это были вы.
— Как это вы могли?..
Медсен осекся, голос его упал до шепота, недоверчивый, потерявший всякую браваду. Медсен наклонил голову и подался вперед, словно заинтересованный тем, что может увидеть, но в то же время сомневающийся. И в этот миг прошлое и настоящее Паркера Медсена тоже столкнулись и соединились воедино, как соединились они и у Слоуна, и сознание его получило ответ на самые жгучие из вопросов: почему у Слоуна не осталось никого из родных, почему он возник словно ниоткуда, зачем Джо Браник послал ему конверт с описанием событий, к которым Слоун не имел никакого касательства.
Потому что он имел к ним касательство. Потому что он был там.
Медсен засмеялся, но смех был нервным, неуверенным и невеселым.
— Так вы тот мальчишка, — сказал он. — Он спас вас. Джо Браник вас спас.
— Джо Браник смог вывезти меня из деревни, но он не спас меня от того, что я видел в то утро. Я видел, как вы это делали. Видел, как вы били ее и насиловали. Видел, как вы схватили ее за волосы и перерезали ей горло. Я видел, как вы убили мою мать.
Он вспомнил это теперь ясно и четко, как будто приподняли брезент, прикрывавший все произошедшее. Он вспомнил, как лежал под кроватью в тишине раннего утра, вспомнил рассветные лучи, ворвавшиеся в комнату и принесшие с собой весь ужас того, что они освещали. Он говорил себе, что это неправда, что это лишь сон и что, стоит только открыть глаза, все исчезнет, улетучится. Он вспомнил, как услышал шаги вошедших в комнату мужчин, как его охватила новая волна ужаса. Он вспомнил, как старался не дышать, не произвести ни звука, пока, не удержавшись, не издал тихий, сдавленный плач. Он вспомнил, как на него повеяло ветерком, грудь внезапно отпустило, и укрывавшее его одеяло было сдернуто. Чарльз Дженкинс и Джо Браник стояли над ним и молчали, потрясенные.
В руке Медсена материализовался пистолет — так возникает кролик из шляпы фокусника. Хорошо натренированный солдат больше не думал о неожиданном повороте событий и вернулся к своей непосредственной задаче.
— Конверт, мистер Слоун.
Слоун расстегнул молнию куртки, взятой из шкафа Тома Мольи, куртки объемистой, слишком широкой для его фигуры, и вытащил спрятанный на груди конверт.
— Отпустите ее.
— Бросьте на землю.
Слоун уронил конверт на землю.
— Кто это говорит, что жизнь нельзя повернуть вспять? — пожал плечами Медсен.
Затем улыбка его исчезла, и он взвел курок.
82
Это был крик, полный отчаяния и муки, — так кричат, когда разбиваются в прах все надежды на будущее. Он вырвался у Тины с такой силой, что пластырь отклеился от ее щеки и сейчас болтался в воздухе, как соскочивший бинт.
— Нет!
Ее крик соединился со звуком выстрела, и эхо насилия прокатилось, наполнив собой мирную тишину, как взрыв в металлической бочке, гулко и страшно. Она увидела, как Слоун упал навзничь. У нее подкосились ноги, как будто при падении с большой высоты, и она опустилась на землю, безжизненная, вялая. Она истерически рыдала и не могла двигаться — не могла и не хотела.
Затем она почувствовала, как рука Медсена схватила ее за волосы, и ощутила дикую боль, когда сильным рывком он приподнял ее и, поставив на колени, вытащил из чехла у себя на поясе нож.
Слоун лежал на земле, ощущая пульсирующую боль, расходившуюся из центра в груди по всему телу. В ушах громыхало. Во рту он чувствовал привкус крови. Тело жгло как огнем, и невозможно было двинуть ни рукой, ни ногой. Под ним была влажная роса, камешки впивались в спину. Тьма, подобной которой он еще не знал, окутывала его. Если бы не звон в ушах и не горечь во рту, он бы решил, что выстрелом Медсена ему снесло голову.
Он моргал, то открывая, то закрывая глаза, борясь с желанием погрузиться в беспамятство. Он повернул голову, вгляделся. Женщина лежала на земле, истерически рыдая и содрогаясь всем телом в мучительных конвульсиях. Ее палач наклонился к ней и, ухватив за пучок волос, заставил встать на колени, одновременно вынимая из чехла на поясе нож.
«Твой бред может оказаться не бредом. Возможно, это явь».
Тина.
Не бред.
Явь.
Медсен.
В этот миг исчезло все, что оставалось от заботливо созданного и выпестованного им образа крупного политика, и вырвался на свободу тот, кого Медсен упрятывал под замок, — человек, который за тридцать и более лет своей военной карьеры превратился в закоренелого и жестокого убийцу. Человек этот вырвался наружу, и лицо его было маской злобы и извращенного наслаждения сознанием своей абсолютной власти и неограниченного могущества. Вот почему генерал Паркер Медсен никогда не покидал поля битвы. Вот почему не оставлял он своих людей, солдат, которых обучал. Вот почему не оставил он подразделения «Когти». Причина не имела ничего общего ни с преданностью своим солдатам, ни с чувством долга и офицерской чести. Это было лишь эгоистическим следованием собственным извращенным желаниям, ни с чем не сравнимым удовольствием, которое доставляли ему война, возможность убивать, ощущение своей власти над жизнью и смертью, которые он держал в своих руках. Это было неодолимо — ощущение всемогущества, всесилия почти божественного. И оно опьяняло, становилось наркотиком, его слабостью.
Правой рукой он ухватил женщину за волосы и рывком заставил ее подняться. Левой рукой он потянулся и обнажил нож. Сегодня он довершит дело, оставшееся незаконченным тогда, в горах, тридцать лет назад. История повторится. И в конце Паркер Медсен победит, как всегда вознесясь на пьедестал.
Женщина прекратила борьбу и больше не сопротивлялась, потрясенная или примирившаяся со своей участью. Медсен поднял нож.
Он услышал звук, который ни один солдат, прошедший Вьетнам, ни с чем не спутает и никогда не забудет, звук, который нес спасение в самые страшные минуты, — доносившиеся издалека, но быстро приближавшиеся треск и жужжание вертолета, летящего на полной скорости. Он взглянул в ночное небо, и его натренированный глаз различил среди неподвижных звезд движущиеся белые огоньки.
— Слишком поздно! — громко воскликнул он; он почти кричал, и в этом крике был вызов. — Опоздали!
83
Том Молья сосредоточил все внимание на приборной доске, стараясь не смотреть в иллюминатор и не думать о том, как высоко они над землей. Его до костей пробирал озноб, тело немело, как в тот день, когда он, подняв трубку, услышал голос матери, сказавшей, что умер отец. По вискам и под мышками ручьями тек пот. Он болтал, стараясь отвлечь себя разговором, оттягивая тот момент, когда, как он узнал, ему все равно придется посмотреть вниз и указать пилоту ту прогалину, где было найдено тело Джо Браника.
