Брайан Моррисон - Расплата
Никто из них не спешил прервать затянувшееся молчание. Первым заговорил Билл, губы его еле шевелились.
— Спасибо, Жиль. Но, знаешь, я передумал. Поищу какую-нибудь другую крышу. Пока.
— Билл! Не вешай трубку. Где ты сейчас находишься? Я могу подъехать и забрать тебя.
— Спасибо, я пройдусь пешком. — Он хотел было повесить трубку, но потом снова поднес ее к уху. — Ты уж прости меня, Жиль.
— За что?
— За то, что обозвал тебя подонком. Я знаю, что ты не такой.
Билл повернулся, опершись ладонью о стекло, оглядел улицу и вышел из будки. Жиль жил в своей мастерской, спал на антресолях, среди в беспорядке сваленных мольбертов, красок и неоконченных полотен. И у него никогда не было лишней кровати.
Возвращаясь назад, к Кельтум, он остановился, чтобы купить утренние газеты, и, когда отходил от киоска, увидел, как луч восходящего солнца пробился сквозь лилово-серое облако и огромный небоскреб на Монпарнасе на какое-то мгновение засиял, словно золотой замок. У Билла перехватило дыхание. Он представил себе, как Ахмед, кувыркаясь, падал из одного из этих ослепительно сверкавших окон. Ужасная картина сменилась воспоминаниями из их удивительно долгой и верной дружбы.
Такое случается иногда с людьми со счастливым прошлым. Дружба, завязавшаяся в юности, длится всю жизнь и выдерживает все невзгоды. И в те далекие годы, когда Билл жил в Париже, и потом, когда Ахмед приезжал к нему в Нью-Йорк, они, лишенные природой братьев, были близки, как братья. Они все делали вместе: учились, играли в теннис, отдыхали на взморье, гуляли с девушками. Билл улыбнулся, вспомнив, каким успехом пользовался Ахмед у американских девушек.
Никому и в голову тогда не могла прийти мысль, что Ахмед станет гомосексуалистом. Его застенчивость, прекрасные манеры, готовность выслушать, а не просто поболтать очаровывали женщин, и они влюблялись в него. Его наклонности начали проявляться только после возвращения в Париж и знакомства с элитой. Но в глазах Билла он всегда оставался верным, забавным и мудрым другом.
Только один человек, казалось, стеснялся своего греха — сам Ахмед. Даже когда он только начал предаваться этой страсти в обществе манерно-изысканных снобов, ему не давало покоя чувство вины. Он осознавал, что позорит свою семью, лишает отца счастья обрести долгожданных внуков, порочит честное имя Кельтум. Чтобы как-то компенсировать это, он осыпал сестру дорогими подарками, но она отказывалась от них, и это повергало Ахмеда в отчаяние.
Биллу вдруг стало ясно, почему Ахмед позволил Кельтум втянуть себя в орбиту Бухилы. Для читателей «Вог» и «Жур де Франс» Ахмед был человеком, обласканным успехом: богатый, знаменитый, его фотографировали на всех престижных приемах, попасть на которые было для них верхом желаний. У тех же, кто знал его близко, о нем сложилось совсем другое мнение: хрупкий, чувствительный, уязвимый человек. И можно было легко понять, почему его потянуло к яркому факелу ислама, который зажег Бухила: он надеялся, что идеи имама заполнят пустоту в его душе, а Кельтум благодаря ему утвердится в своем выборе. И, возможно, он снова заслужит ее уважение.
Билл вернулся в парк. Кельтум сидела, застыв в той самой позе, в какой он оставил ее. Выжидательно посмотрела на него: лицо ее осунулось, горе и усталость исказили черты. Билл уселся и покачал головой.
— Напрасно потерял время. Полиция взялась и за моих друзей. Жиль был не один. Его пытались заставить завлечь нас в ловушку. Ему удалось предупредить меня. Надеюсь, они не слишком навредят ему. Бедняга был страшно перепуган.
Закусив губу, чтобы не разрыдаться, Кельтум смотрела в землю невидящим взором. Билл дотронулся до ее руки.
— Кельтум, я знаю, что вам это не понравится, но нужно, чтобы вы пошли со мной в гостиницу.
С трудом передвигая ноги, глядя прямо перед собой, она шла рядом с Биллом, пытавшимся поймать такси. Где-то вдали, на юге, завыли сирены. Звук приближался, усиливался. Воздух наполнился жуткой какофонией. На этот день Бухила назначил демонстрацию в одном из безлюдных «спальных» районов, окружавших город. Жара и духота, видно, хорошо подогревали недовольство. Билл мрачно усмехнулся: эта заварушка и вечерний парад, возможно, отвлекут от него солдат ОРБ и полицейских, наводнивших город. По крайней мере до завтра. Уж хотя бы за это следовало возблагодарить Бухилу.
— Слава Богу, гитлеры возникают только один или два раза в столетие. — Президент с лукавой улыбкой оглядел собравшихся. — Мне иногда кажется, что завоевать победу было гораздо легче, чем теперь праздновать ее. Разве не так, Вадон?
— Я буду несказанно счастлив, когда мы сбудем с рук Брукнера, — вскинул голову Вадон. — Честно говоря, пятьдесят лет — очень большой срок. Мы не можем так долго жить прошлым.
— Да, уж вы-то мечтаете об этом, — загоготал Потра.
Вадон пропустил это замечание премьера мимо ушей.
— Могу только сказать, что моему ведомству хватает неотложных дел, а приходится отвлекать такое количество людей и сил на этого гнусного господина Брукнера! Например, Бухила со своей бандой прямо сейчас заварил кашу в Монруже; у меня в городе несколько тысяч человек, но я бессилен справиться с ними! Почему? — с драматическими интонациями в голосе спросил он, повернувшись к президенту и глядя на него в упор. Тот сидел с тонкой улыбкой на лице, прикрыв глаза. — Да потому, что, согласно полученным инструкциям, я почти всех их бросил на охрану парада и для обеспечения безопасности Брукнера. — Он снова помолчал. — И скажу вам вот что, господа. У меня нет ни малейшего желания стать мальчиком для битья из-за того, что может случиться сегодня. Как только кончится это барахтанье в ностальгии, я примусь за Бухилу. Пора его остановить — сейчас, пока он не разнес всю страну в щепки. Мы должны избавиться от него.
— Достаточно, — пробормотал президент. — У вас есть конкретные предложения?
— Конечно, есть. Выслать его в Алжир, пока он не стал тут героем. Вместе со всеми его приспешниками. Возможно, он именно этого и добивается. Знает, что здесь ему в общем-то ничего не светит, вот и оболванивает арабскую молодежь, использует ее в качестве трамплина. На всей этой чепухе он зарабатывает политический авторитет и набивает себе цену. И он добьется своего — в Алжире сейчас такое положение, что он ждет не дождется, когда его пригласят вернуться и вручат ему власть. Его там полюбят за то, что он сумел одурачить нас и поставить Францию в глупое положение. Запомните мои слова, — с пафосом заявил он, тыча пальцем в сидящего президента. — В один прекрасный день, и очень скоро, ваш преемник обменяется рукопожатием за столом переговоров с этим нахальным торговцем наркотиками и назовет его господином президентом. — Он умолк, тяжело дыша.
— Благодарю вас, Вадон, — насмешливо поаплодировал президент, — за блестящее изложение вашего кредо. Еще несколько подобных публичных выступлений, и этим преемником, весьма вероятно, станете вы, а? И все же растолкуйте мне, каким образом вы собираетесь выслать из Франции такое количество людей с французскими паспортами, причем учтите: половина из них родились здесь.
— Силой, — вяло ответил Вадон.
— Блестяще, дорогой мой! Прекрасно! Но почему мы должны останавливаться на команде Бухилы? В наших тюрьмах полно нежелательных элементов, и ваша идея там как нельзя кстати. Насильники, грабители, фальшивомонетчики. Как только найдете страну, которая пожелает забрать у вас всю эту публику, не мешкая сообщите мне. А сейчас нас больше всего интересует обстановка на Елисейских полях. Вы абсолютно уверены, что там не случится никаких неприятностей?
Вадон обменялся взглядами с префектом полиции.
— Присутствующий здесь Кортэн убежден в этом.
Президент уловил в выразительном тоне Вадона чуть заметную интонацию приказа и прищурился.
— Это правда, Кортэн? Там ничего не нужно доделывать?
— Нет, — покачал головой префект. — По-моему, кроме внезапного нападения камикадзе, нам бояться нечего. Охраняемая территория взята в такое плотное кольцо, что туда никто не сможет пронести оружие.
— Даже те пластиковые штучки, которые были украдены?
— Нет, — снова покачал головой Кортэн. — Мы не надеемся на детекторы. Все приглашенные будут тщательно обыскиваться.
Президент кивнул и перевел взгляд с префекта на Вадона, заметив, как судорожно подернулось лицо министра, когда тот улыбкой подтвердил заверения префекта.
— Вы согласны, Вадон? — спросил он, и такое сомнение прозвучало в его голосе, что двое или трое из присутствовавших в комнате чиновников прищурились и пристально вгляделись в его изможденное лицо.
— Да, — кивнул Вадон, лицо его слегка покраснело. — Но как только закончится наше совещание, я поеду туда и еще раз проверю все сам.
