Тарас Покровский - Наказание и преступление. Люстрация судей по-Харьковски
По прошествии еще какого-то времени, пребывая в тихой прострации без мечты, без цели, не различая ни цветов, ни запахов, не ощущая уже особо ни горя, ни счастья, Куле показалось странным и не совсем логичным еще и то, что он совсем не злился на Ирину за ее предательство. Опять его сердце и разум разделились в своих позициях. Разум выдавал холодные, очевидные и бескомпромиссные факты, а сердце тем временем, хоть и украдкой, но без колебаний продолжало любить. Разум, узнав об этом, сердился и укорял сердце в предательстве, в проявлении недопустимой для настоящего мужчины мягкотелости, и взывал срочно, отискав чувство собственного достоинства, покончить с этой любовью. Ему казалось, что если бы Куля открыто злился на нее, обвинял в измене, то ему проще было бы жить, быстрее изгнав ее из сердца, как болючую занозу. Но сердце не отпускало Иру, а когда разум в этой борьбе с сердцем умышленно рисовал в своем воображении ее в жарких объятиях другого мужчины, то Куля ощущал только острую боль, и больше ничего. Никакой мстительной мотивации, никакой ненависти, до которой, как говорят от любви лишь один шаг, не появлялось. Сердце твердо стояло на своем. Порочная картинка в воображении скоро растворялась, острая боль отступала, а тоска, тянувшая его к ней, оставалась.
Тогда разум избрал другую тактику, более лояльную. Подключая здравый смысл, он пытался объяснить сердцу, что у Иры другая семья, она наверняка уже счастлива с другим мужчиной, и что его места там уже нет. В то же время место возле него самого свободно, и не смотря на то, что он в тюрьме, в этом есть все равно определенный позитив. Как говорил шеф: "… нет такого женатого, который не мечтал бы побывать холостяком…" Перезагрузка личной жизни — это очень даже интересно: новое знакомство, новые ощущения, новая подруга — этот набор обновлений безусловно мог затронуть пару мажорных струн в душе, но как только этот ряд логично продолжался — новая невеста, новая жена, новая Настя… доходя до последнего пункта все сразу рушилось. Выгнать или заменить в своем сердце Ирину, наверное для Кули было возможно, но выбить из него или разделить еще с кем-то дочку Настю — было нереально. Ира и Настя для него были единым неделимым целым. Может поэтому он и не мог разозлиться на загулявшую жену? Может поэтому он и был готов, укротив свою гордость, простить ее, если бы она только попросила его об этом? Куля в тот момент был мужчиной в рассвете сил, и остаться без женского внимания не рисковал ни на грамм. Но даже мысленно в мечтах, оказавшись в знойных объятиях какой-то мисс Украина, какого-нибудь относительно недалекого года, Куля и при таком раскладе при всем желании не смог бы представить в своем сердце полноценного счастья от такого союза, а значит не смог бы и эту новую миссис Куля сделать счастливой… так стоило ли тогда начинать?.. Так Куля проживал свою жизнь на наре не зная как жить, во что верить и куда стремиться. Он вроде бы и понимал, что ему нужно, но не знал, что с этим делать, а когда додумывался, сразу начинал сомневаться в том до чего додумался, задавая себе один и тот же вопрос: "А зачем это ему надо?" В итоге, как он не старался, но его образ в паре с другой женщиной никак не приживался ни в каком свете, и ни под каким соусом в его достаточно богатом воображении. Сердце по-прежнему отторгало все новое и чужое ему и продолжало украдкой любить Ирину, тосковать по ней, по Настеньке и по той прошлой счастливой жизни.
Только вплетение в эти обстоятельства события, подарившего очередную площадку для запуска очередной надежды, хоть как-то развеяли Кулины туманы в душе, и он опять увидел нечто похожее на ориентир в своей жизни. Как уже говорилось, родителям все-таки удалось продать свое жилье, а все деньги за него они, рискуя последним, согласились зарядить в выстрел по проблемам единственного сына.
С появлением впервые наличных денег на кону Кулиной проблемы, сразу заработали разные механизмы, способствующие по идее ее решению. Вновь появился тот самый хороший человек, который инициировал и появление адвоката, и связующего с судьями, ведущего с ними конструктивный диалог, и хотя Куле до конца было не понятно зачем столько задействованных лиц, он не протестовал. Он был приятно тронут возникновением такого внимания к его персоне, и его проблеме, и доверившись этому человеку, как главному куратору, старался ему не перечить. Все эти события и телодвижения вместе с надеждой вдохнули в Кулю тягу к жизни после потери им ее смысла, когда Ирина вычеркнула его из своей жизни. Он ожил вновь, окрыленный стремлением победить в схватке с ветряной мельницей только ради одной цели — вернуть себе свою судьбу, свою семью и свой смысл бытия. Он твердо верил в то, что когда окажется на свободе, он найдет в себе и силы простить ее, и аргументы вернуть ее, и что в конце концов все будет хорошо, и у них с Ириной еще родится мальчик, сын.
Дождавшись наконец всеми правдами и неправдами пока материалы дела зайдут в апелляционный суд, Куля сформулировал свою позицию. К этому времени получалось, что он отсидел уже четыре с половиной года. У отца после продажи им его дома на руках было всего пятьдесят тысяч долларов. Отталкиваясь от этого, Кулей был предложен вариант, при котором он по апелляционному решению выходит на свободу наказанным уже отсиженным сроком за преступление, которое он признавал изначально, а остальная часть обвинения по его этому сценарию отпадала за недоказанностью. Такой вариант предусматривал наказание без конфискации. За все это Куля, посоветовавшись с куратором, заявил сумму в сорок тысяч долларов, оставив десять из имеющихся всего на всякий случай, и на возможный дальнейший торг. Но как такового торга не состоялось. Кулино предложение вернулось в следующем виде: Кулю соглашались выпустить, но при этом состав обвинения изменять, урезать никто не собирался, а денег было затребовано тем не менее в полтора раза больше — шестьдесят тысяч.
Такой ответ был мягко сказать странным и неадекватным. Куля был опять ошарашен… Где же логика? Где здравый смысл? На ровном месте схватили, черт знает в чем обвинили, по беспределу посадили, а теперь забирают последнюю копейку и практически выгоняют на улицу. Такой вариант его категорически не устраивал. Дом, в котором сейчас жили его родители, был куплен за деньги банка. Куля рассчитывал за то имущество, которое было когда-то арестовано, как часть его бизнеса, рассчитаться с банком и сберечь родителям их место жительства, а при тех раскладах, которые предложил апелляционный суд, получалось, что ни родителям, ни ему самому по выходу из тюрьмы, жить было негде. Квартира, где сейчас жила Ирина, была по его же инициативе переоформлена полностью на нее давно, еще как только он собрался брать кредит у Киевского концерна, перед открытием Харьковского филиала. Так было проще тогда готовить необходимый пакет документов. Кроме этого, по делу после апелляционной, предстояла еще и третья инстанция, кассационная, которая имея по жалобе прокурора тот же состав обвинения, легко могла свои решением вернуть ход дела назад в первую инстанцию, а Кулю в итоге обратно в тюрьму. Такая позиция СИСТЕМЫ не шла ни в какие ворота здравого смысла. Кулю опять накрыла волна негодования от степени ненасытности СИСТЕМЫ, от ее безграничной безнаказанности, несправедливости или просто тупости. Только наглый беспредельщик или скорее тупой дурак, не имея на руках никаких доказательств наличия белого, и наоборот имея массу фактов подтверждающих черное, станет нагло на голых предположениях и с сомнительной выгодой для себя утверждать, что у него все-таки белое. А когда у озабоченного дурака появляется безграничная и безнаказанная власть, то он автоматически становиться бездумным беспредельщиком. Именно это чувствовал Куля, когда пытался понять своего оппонента, и понимал, что это бесполезно. Как-то более выгодно сторговаться не представлялось возможным, СИСТЕМА к такому процессу была не приспособлена. В итоге он был настроен уже отказаться от сотрудничества, но куратор, хороший человек, в последний момент переубедил его, обосновав тем, что арест с некоторого его имущества можно будет снять позже, действуя параллельно, и таким образом появлялась возможность заплатить этому суду и восполнить деньги отца, а имеющуюся недостачу он взялся доложить из своих. Куля был тронут до слез. Конечно он согласился и поспешил обрадовать родителей о том, что принципиальная договоренность появилась на высоком уровне, а значит ждите, скоро все будет хорошо.
Но прежде чем наступило то скоро, произошел занятный инцидент, которого Куля не оценил, и в свете якобы достигнутой договоренности, не понял. Когда процесс рассмотрения жалоб в апелляции дошел до очереди Кули комментировать свою жалобу и отвечать на вопросы сторон, он был спокоен и сосредоточен. Председательствующий коллегии судей апелляционного суда представлял собой солидного, седого, усатого мужчину преклонного возраста, но еще достаточно энергичного и острого умом. Он очень хорошо смотрелся, внушительно, в черной мантии на центральном из трех кресел с высокими спинками и вызывал первое время доверие у всех присутствующих, и даже у Кули. В нем с первого взгляда читался и жизненный, и судейский опыт, что в первые минуты автоматически подкидывало надежду на его профессиональный и беспристрастный подход к делу. Но так казалось Куле только первые пять минут после того, как этот судья начал его допрашивать. То, что начало происходить после пятой минуты, он даже не думал, что такое вообще бывает. Задавая вопросы подсудимому, судья вдруг повел очень профессиональный, на уровне высшего пилотажа допрос с пристрастием, причем это было так искусно произведено, что того психологического давления, того применения ментовского приема взятия допрашиваемого на понт, не заметили не только присутствовавшие потерпевшие, всего этого незаконного безобразия не заметила даже Кулина адвокатша. Было похоже на то, что этот судья когда-то был классным следователем или возможно опером, а теперь имея перед собой строптивого, нерасколовшегося выскочку, решил встряхнуть стариной, и чем черт не шутит попробовать его все-таки расколоть.
