Олег Маркеев - Неучтённый фактор
– Поедешь к маме, я обещаю. Только скажи, когда тебя завербовал Дмитрий.
– Ну я же не знаю никакого Дмитрия!!
Пятно его лица пропало. Осталься только мутно-белый свет.
Откуда-то сверху, как булыжники на голову, упали слова.
– Она твоя, Наташа. Как только расколешь, доложи.
А в венах, действительно, журчал жидкий лед….
Преторианцы
Водитель Дмитрию не понравился с первого взгляда. Но выбора не было. Бежать к Хорошовке – гарантированно засветиться. А в переулках накануне комендантского часа машин было – раз два и обчелся.
Старенький "бычок" недовольно урчал мотором, пытаясь переварить ту бензиносодержащую жидкость, что залил в бак его хозяин. Качественный бензин полагался только государственному транспорту. "Бычок" в привилегированное стадо стальных коней явно не входил.
Водитель тоже был не из знати. Даже на придворного извозчика не тянул. Типичный водила со стажем.
И все же доверия не внушал.
Дмитрий на секунду отвлекся.
«Жаль, что Владислав лично не присутствовал на захвате. Вот кого руки чесались завалить, так это его! – зло подумал Дмитрий. – Наверное, теперь не сложится… Салин скотина вельможная, сдаст, расплатится мной со Старостиным, или перессыт раньше, даст команду, нет, намекнет, как он обычно делает, поставит перед необходимостью проявить инициативу. Стас и проявит, концов потом не найдешь. Интересно, он успеет раньше моих чекистов? Глупо, конечно, но все-таки интересно».
– Командир, слышь, а у тебя талонами разжиться можно? А то мой агрегат уже изжогу заработал от этого, мать его, бензина. Моча одна со скипидаром, а не бензин!
Водила бросил на Дмитрия испытывающий взгляд.
Тормознув машину, Дмитрий мельком показал ему красную книжечку удостоверения. Чтобы уважал и с дурными вопросами не лез.
– Сейчас прямо, на втором повороте повернешь налево. Въедем во двор, и ты свободен, – вместо ответа скомандовал Дмитрий.
– Дождешься с вами свободы-то. Сегодня, как с цепи сорвались! – проворчал водила. – Через каждые сто метров на шмон останавливали. В честь чего такая лютость-то? Слух пошел, что грохнули какого-то шишку. Правда, или опять врут?
Дмитрий промолчал. Водитель клацнул коробкой скоростей.
Взгляд Дмитрия упал на его пальцы, лежашие на рычаге.
«Стоп! Ногти чистые».
– Вот в этот двор. И чуть вперед, до забора.
Двор был подходящий, темный. Почти все окна перед комендантским часом уже погасли. За забором белел остов недостроенного здания.
Водила сбросил газ, машина пошла накатом.
– Командир, а за то, что я тебя бесплатно вожу, мне какое поощрение полагается?
«Улыбка слишком натянутая. И зрачки дергаются. Что ты просчитываешь в уме, дружище? Я-то уже все решил».
– У нас два вида поощрения. Первый – снятие ранее наложенного взыскания. Но ты на него не наработал. Второй – дают пострелять из именного нагана Дзержинского. Вот это могу устроить.
– Эт смотря в кого! – подхватил шутку водила.
– Все, тормози.
Водила на секунду отвлекся.
Дмитрий успел выхватить пистолет.
Пуля прошила грудь водилы слева направо, пробив сердце. За грохотом разбитого двигателя хлопка выстрела слышно не было.
Водитель охнул и навалился грудью на баранку.
Дмитрий повернул ключ зажигания. Сразу стало слышно как дождь барабанит по горячему капоту.
В правом кармане ватника водителя лежал мобильный. Вещь слишком дорогая для невольника баранки. Тарифы за связь лупили адские, по карману только обитателям Домена или к ним приближенным. Возможно, водилабыл честынм и просто пахал на кого-то, кто мог потянуть плату за мобильную связь. Но чутье Дмитрия никогда не подводило.
Дмитрий отщелкнул поцарапанную крышку "моторолки". Вошел в меню. Проверил последние звонки.
Пять звонков из шести пришли со знакомого Дмитрию телефона. Управление наружнего наблюдения центрального аппарата ГСБ.
"Приехали! Теперь я точно – пролетарий чекистского труда, мне терять нечего, кроме самого себя. Хватит, покатались на мне! Я-то уйду, лягу на грунт, ни одна собака не найдет. А они пусть грызутся между собой. Салин со Старостиным, Ларин – с Филатовым… Каждый кого-нибудь мечтает сожрать. Пошли вы все в задницу! С меня хватит!"
Он не стал искать в одежде убитого удостоверение. И так все ясно.
Чудом нарвался, чудом уцелел…
Странник
В бутылочном стекле мерцали огненные язычки. От свеч стало уютнее и заметно теплее. Пахло горячим стерином и сухими лепестками цветов. Дрожащий свет тусклым золотом вспыхивал на корешках книг. "Сиддхарта", "Заир", "Степной волк", "Дневник мессии", "Ульфин Джус"…
«Девочка из Изумрудного города, столицы страны Оз, на флаге которого реет чайка по имени Джонатан».
– Кто научил тебя делать такие свечи?
Максимов указал на бутылки со срезанным горлышком, до середины наполненные стеарином. Расставленные на книжных полках, они превратили стену в призрачно мерцающую поверхность, искажавшую размеры комнаты. Стоило расфокусировать зрение, как огоньки расплывались в лучистые шарики, и казалось, что находишься в бесконечно большой зале.
Марина, завернувшись в плед, лежала, положив голову ему на живот.
– Мама. Мы в Крыму жили. Давным давно. Еще до Катастрофы. Я, Настька, мама и папа. Мама с папой были неформалами по жизни. Ну, знаешь, "рок-н-ролл мертв, а я еще нет"… Потусили по всей стране, потом решили на пару лет осесть в Крыму. Настьке уже восемь было, мне четыре. Мама наследство получила, хватило купить сарайчик в деревне. Помню, одна стена была каменная. Серьезно. Домик задом врезался в скалу. Три стены, да окошка. Уютно. Особенно, когда ветер дует. Зажжем свечи с сухими лепестками и читаем. Книг у нас было много. Еще песни пели. Мама на гитаре хорошо играла, нас с Настькой учила. Райская жизнь! Выйдешь утром – а внизу море. Каждый раз разное. Ты видел море зимой?
– Да. В тот год оно замерзло почти на полкилометра. Словно стеклом накрыли. Удивленные кайки ходили по голубому стеклу. Дети бросали камешки, и они скользили по льду, пока не исчезали из глаз. Странное время было. Как-будто замерзло вместе с морем.
– Ты… Ты тогда один был?
– Нет. С собакой. Кавказская овчарка. Конвоем звали.
– Смешное имя.
– У него была дурацкая привычка ходить не рядом, а следом. Будто конвоировал, или лучше меня знал, куда идти.
– Вы дружили?
– Больше. Он мне спас жизнь.
Она свернулась калачиком, по-детски закусила палец. Максимов осторожно положил ладонь ей на голову. Мягкий теплый пушок щекотал пальцы.
– Мне четырнадцать было, когда это случилось. Слышал про сероводород?
– Да.
Ласковое, теплое Черное море на самом деле было химическим фугасом. Только никто в это не хотел верить, ни отдыхающие, ни жители приморских городов, ни "лица принимающие решения". Все привыкли считать, что море – это курорт. А оно было – стихией. Под поверхностью, покрытом барашками волн и солнечными бликами, таились миллионы тонн сероводорода. Глубже пятидесяти метров жизни не было, до самого дна лежали плотные слои насыщенной сероводородом воды. В мутной, цвета марганцовки с белилами, воде не выживали даже простейшие микроорганизмы.
Землетрясение, об угрозе которого уже устали предупрежадть, произошло ясным днем в самое пляжное время. Эпицентр находился в трех километрах от береговой линии. Ударило бы на суще – страшно, но дело привычное. Давно отработанны методы спасения и ликвидации последствий.
Но вспучило морское дно, и из глубины выстрелил фонтан сероводорода. Удушливое облако ветром погнало к берегу. Оно сизой медузой накрыло побережье на десять километров вглубь. За десять минут погибло все население от Ялты до Судака. Не спасся ни один человек.
Медуза, распустив щупальца к мелким поселкам, стала набухать, наливаться сизой тяжестью. Она уже была готовясь хлынуть в степь, но налетел невиданной силы ураган и сбросил медузу в море. Шквал разорвал облако и погнал ошметки в сторону Турции. Сизый туман по пути накрыл рыбацкие суденышки и два пассажирских лайнера. Рыбаки умерли моментально и всем экипажем. На лайнерах агония длилась дольше. Спаслись только те, кто заступил на вахту в машинное отделение. Через плотно задраенные люки газ не прошел.
– Самое страшное, что ветер принес лепестки цветов. Запорошил все. Представляешь, море до горизонта, серое, неживое, забрызганно цветными крапинками. И гробовая тишина. Птицы же тоже погибли… А потом ухнул такой ливень, что я подумала, начался Великий потоп, и нас всех смоет в море.
Марина пошевелилась, потерлась щекой о его ладонь.
– Сейчас понимаю, что хорошо, что мои погибли. Они бы не выдержали. Я не от мира сего, а мама и Настей – еще хуже. Папа был очень добрый, но абсолютно не приспособлен к жизни. Спаслась тогда просто чудом. Мама тогда работу нашла. Пела в каком-то кабачке в Феодосии. Сама составила программу, сама нашла гитариста. Звала меня на репитицию, а я закапризничала и осталась дома. Настька со своим парнем укатила на байке. Папа пошел на рынок. До города было километров двадцать. Он на автобусе не любил ездить. Разве что зимой. Его нашли прямо на дороге. А я все проспала. Легла под навесом, нарвала винограда, и задремала. Странно как-то было, словно теплым одеялом накрыли. Толчок был такой, что меня с топчана сбросило. Поднимаюсь, понять ничего не могу. А солнце… Солнце сделалось тусклым. Словно через сиреневую пленку светило. С тех пор я ненавижу смотреть на солнце. В Москве оно всегда такое – мертвый глаз. Будто следит за тобой.
