Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
На женщину никто не обращал внимания. Катилина сидел за столом холодный и мрачный, как глыба этрусского мрамора.
Семпрония устроилась в углу, не решаясь нарушить это безмолвие. Молчание становилось невыносимым. Первым не выдержал Торкват.
– Во имя великого Марса, о чем ты думаешь, Катилина? Через три дня у нас кончается продовольствие.
– О больных ногах Антония, – коротко ответил вождь заговорщиков.
– О чем? – изумился Торкват.
– У Гая Антония больные ноги. Насколько мне известно, он отказался от командования консульской армией, – терпеливо объяснил Катилина, – а это всегда плохо действует на армию. Когда полководец не хочет командовать, это разлагает его солдат. Разве не так?
– Ты думаешь, они не смогут сражаться? – спросил Манлий.
– Будут сражаться, – быстро ответил Катилина, – но как? Мы похожи сегодня на загнанных волков, они – на сытых львов. Конечно, если очень разозлить льва, то он опасен, но в сытом состоянии эти хищники не трогают людей. А тем более волков, попавших в засаду.
– Ты хочешь повернуть нашу армию обратно, против Антония, – догадался Манлий.
– Против Петрея, это будет точнее, – кивнул Катилина. – Если я буду штурмовать позиции Целера, то потеряю всю армию. Его легионы укрепились на склонах и могут сдерживать наш натиск достаточно долго. А вот спуститься вниз им будет сложно. Пока Целер будет собирать легионы, чтобы выступить и прийти на помощь Петрею, мы успеем разбить консульскую армию. Здесь очень удобное место, ведь не зря я именно здесь ждал армию Петрея. Слева горная цепь, справа – крутые скалы. Они не смогут воспользоваться своим численным преимуществом.
– У них двадцать тысяч человек, – напомнил Кавдим.
– Зачем ты мне об этом говоришь? – разозлился Катилина. – Клянусь Марсом, если бы я не считал, что их можно разбить, я не предлагал бы подобного плана. Или ты боишься, Кавдим?
Римлянин резко встал.
– Ты знаешь, что я ничего не боюсь. Если ты прикажешь умереть, я умру первым.
– Знаю, – примирительным тоном сказал Катилина, – именно поэтому я прощаю тебе твой вопрос.
Манлий встал вслед за ним.
– Значит, завтра мы поворачиваем армию против Петрея?
– Решено, – выдавил сквозь зубы вождь заговорщиков, поворачиваясь спиной ко всем.
Манлий, не говоря ни слова, повернулся и вышел. За ним потянулись остальные.
Катилина остался вдвоем с Семпронией. Женщина подошла к нему.
– Я тебе сегодня нужна?
– Нет, – глухо ответил Катилина не поворачиваясь, – если завтра мы победим, можешь прийти.
– А если нет? – тихо спросила женщина.
Катилина не ответил.
Семпрония медленно вышла из палатки. Стоявший у дверей легионер, увидев ее, отвернулся. В лагере многие уже спали. После недолгого раздумья женщина вернулась в палатку. Катилина по-прежнему стоял у окна, не изменив позы.
– Катилина, – тихо позвала женщина.
Вождь не обернулся.
– Прошу тебя, – попросила через силу Семпрония, – подари мне эту ночь.
– Я устал, – недовольно отозвался Катилина, – сегодня у меня еще много работы.
– Да, конечно, – почти виновато сказала Семпрония.
В палатку вошел центурион.
– Прибыл гонец с юга из Бриндизия.
– Что там? – почти безразлично спросил Катилина.
– Плохо, – горько ответил центурион. – Наши сторонники в Бриндизии потерпели поражение, погиб Новий Приск.
При этом известии Семпрония едва сдержала крик.
– Как это случилось? – повернулся к центуриону Катилина.
– Он был убит при попытке склонить на нашу сторону легионеров городских когорт Бриндизия. Его убил Волкаций Тулл, его родной дядя.
– А наши сторонники?
– Все арестованы.
Катилина снова отвернулся. Центурион, не дождавшись ответа, неслышно вышел. Не поворачиваясь, вождь заговорщиков произнес одно лишь слово:
– Уходи.
Семпрония кивнула и вышла из палатки. У входа она сразу наткнулась на Вибия. Он стоял у претория[129] Катилины, терпеливо дожидаясь любимой женщины. Она с отвращением отвернулась. Вибий бросился к ней.
– Семпрония…
– Нам не о чем больше говорить, Вибий, – нервно сказала женщина, – все кончено.
– Нет, – побледнел юноша, – только не это. Клянусь Дионисом, я этого не вынесу.
Женщина поспешила к своей палатке. Вибий почти бежал следом. Внезапно Семпрония, словно что-то решив для себя, резко повернулась к Вибию. Тот едва не налетел на нее.
– Обещай мне, – потребовала женщина.
– Все, что угодно, – обрадовался Вибий.
– Обещай мне, что завтра в бою ты будешь тенью Катилины.
– Откуда ты знаешь, что завтра будет бой? – спросил пораженный Вибий.
– Клянись. Только в этом случае ты придешь ко мне в палатку сегодня.
– Клянусь.
– Ты будешь охранять его как брата, как друга, как божество. Клянись богами, клянись Дионисом, столь почитаемым тобою, словно ты на берегу Стикса.
Вибий колебался одно мгновение.
– Клянусь, – сказал он почти честно.
– Идем со мной, – шепнула женщина.
Сердце Вибия радостно забилось. Вместе с тем он чувствовал и горечь подобной сделки. Из-за своей роковой любви к вождю заговорщиков Семпрония готова была отдать свое тело, но душа ее всецело принадлежала Катилине. Вибий шагнул в палатку Семпронии и замер, словно пытаясь остановиться. После недолгой мучительной паузы он покачал головой.
– Не нужно, – с болью произнес он, – не надо, Семпрония. Я буду вместе с Катилиной и, клянусь Дионисом, умру, но не дам ему погибнуть. И пусть мне будет наградой встреча с тобой на том берегу Ахеронта.
Он повернулся и почти бегом бросился в свою палатку, словно боясь передумать. А Семпрония осталась одна, и только великие боги ведают, что творилось в ее душе.
В соседней палатке Манлий негромко говорил Торквату:
– Катилина прав. Или мы завтра умрем, или победим. Другого выхода у нас нет.
Глава XXX
…не соглашайся с ним
и не слушай его;
и да не пощадит его глаз твой,
не жалей его и не прикрывай его.
Второзаконие, 13:8Государственному мужу, политическому деятелю чрезвычайно опасна подчеркнутая любовь к нему простого народа. Ибо если любят и боготворят искренне, то и требуют от него зачастую дел божественных. В случае если признанный кумир не справляется с этим, его развенчание бывает ужасным, а зачастую и трагическим.
Но еще более губительна для него зависть недругов и других кумиров, ибо площадки на политическом олимпе всегда чрезвычайно малы для амбиций больших политиков.
Выражение всенародной любви к Цезарю серьезно встревожило многих сенаторов, понимавших, что после претуры Цезарь выдвинет свою кандидатуру в консулы. Больше всех негодовал другой городской претор, Марк Кальпурний Бибул.
Биография этого человека столь удивительно сочеталась с биографией Цезаря, что о ней стоит рассказать подробнее. Родившись в один год с Цезарем, он вместе с ним был избран последовательно эдилом, претором и консулом. Словно двуликий Янус были соединены эти люди в жизни и политической карьере. На каждых выборах Бибул выступал политическим соперником Цезаря. И каждый раз проходили оба кандидата.
В мировой историографии к фигуре Бибула зачастую бытует отношение либо комическое, либо унизительно-пренебрежительное. Однако в действительности Бибул был виднейшим представителем сенатской аристократии. Его трехкратные победы на выборах вместе с Цезарем слишком явно говорят в его пользу, чтобы мы могли так просто отрицать значение Бибула на этом этапе римской истории. Но, будучи тенью своего великого соперника, он так и остался в мировой истории лишь тенью Цезаря: и это наложило на его личность какой-то трагикомический оттенок.
Во время их совместного эдилитета[130] Цезарь, проявляя чрезвычайную активность, роскошно отделывает комиции[131] и Форум базиликами.[132] О его неслыханной щедрости узнает весь Рим. Цезарь первым в городе выводит на гладиаторский бой целых 320 пар бойцов, одетых в серебряные доспехи. Благоразумный Бибул никогда не смог бы решиться на такие огромные расходы, но Цезарь делал долги, не очень беспокоясь за предоставленные ему кредиты, а тем более не волнуясь об их оплате.
На этом блестящем фоне терялась фигура Бибула. Во времена претуры Цезарь прославился своей дерзкой выходкой так, что о другом преторе словно забыли. И Бибул жаждал мщения. Его поддерживали Катон, Катул, Агенобарб, Лукулл – вся сенатская олигархия, ясно понимающая, какой враг перед ними. Долго искать удобного повода не пришлось. Во время судебных разбирательств выяснилось, что Луций Веттий, доносчик и осведомитель Цицерона, рассказал следователю Новию Нигеру о предполагаемом участии в заговоре Гая Юлия Цезаря. Подобная новость сразу стала политической сенсацией в городе. Совершенно спившийся и беспринципный курий заявил, что также слышал о подобных планах от покойной Фульвии. Назревал новый, еще более грандиозный скандал. Сенатская партия могла торжествовать. Специальным решением сената было назначено судебное разбирательство по вопросу виновности Цезаря. Это было уже прямой угрозой политической карьере верховного жреца, и Цезарь понял, что обязан нанести упреждающий удар.
