Чингиз Абдуллаев - Заговор в начале эры
При недостаточном сознании людей демократия ущербна, ибо неминуемо ведет к охлократии, подавляя индивидуалистское сознание меньшинства, отвергая его постулаты и принципы.
Римские сенаторы, уже выпускавшие власть из рук, не могли и не хотели понять, как изменились римляне за последние годы.
Они смотрели на власть имущих как на дойную корову, вопрошая, что даст им новый кандидат: «хлеба и зрелищ», новых рабов и покоренные города, прибыльные войны и богатые государства или голые рассуждения о чести и доблести римлян?
В разлагающемся государстве понятия чести, совести, достоинства становятся ненужными атрибутами романтического прошлого. На первый план выступает собственная выгода и нажива. В сильном демократическом государстве, наоборот, главными обязательствами государственной власти становятся защита чести и достоинства граждан. Это основной показатель здоровья общества.
В паразитическом обществе все большее число людей становится нахлебниками ловких мошенников и все большее число людей превращается в паразитический класс люмпенов, продающих все и вся во имя собственной сиюминутной выгоды.
И уже нельзя было идти к народу, неся в сердце своем слово божье и слово Истины. Рука дающего — да не оскудеет. Не преумножать своим трудом мощь и силу государства, а стараться, пребывая в лености, предаваясь своим порокам, урвать от «священной коровы» больший кусок для себя. Ибо смотрели люди и спрашивали: что у вас?
И Цезарь, отрешенный от должности, и Метелл знали, что сумы и руки их полны дарами. Но сердца их были переполнены ложью и притворством.
Уже к концу следующего дня у дома Цезаря собралась толпа, требуя его возвращения в сенат. Метелл, выступивший на площади с гневной речью против Катона, поспешил на всякий случай уехать к Помпею, под защиту его легионеров. Цезарь предпочел остаться в городе, не предпринимая сколько-нибудь решительных шагов.
Но не предпринимать видимых шагов для политика не значит пребывать в бездействии. Верховный жрец встречается с друзьями, принимает клиентов, рассылает рабов по городу, собирая, формируя и направляя действия городского плебса в его защиту.
Он хорошо знает, насколько это неорганизованная и беспорядочная масса и как трудно собрать людей на подобное мероприятие. И именно сознание этого заставляет его удвоить, утроить свои усилия. Только блестящая демонстрация народной любви может спасти сейчас положение Цезаря, и он делает все от него зависящее, дабы энтузиазм толпы не угасал.
К вечеру следующего дня толпа у его дома выросла вдвое. В ней среди подвыпивших гладиаторов и римского плебса часто мелькали физиономии друзей и почитателей верховного жреца — Мамурры, Сервилия, Цепиона, Гая Требония. Здесь же был и вездесущий Клодий, всегда появлявшийся там, где бывали беспорядки. Выделялся своей атлетической фигурой молодой Марк Антоний, девятнадцатилетний племянник консуляра Гая Антония. Собравшиеся требовали возвращения Цезаря в сенат.
Для римлян, уже давно привыкших к уличным беспорядкам, это было по-своему новое и поучительное зрелище — массовая демонстрация в поддержку опального государственного деятеля. Вечными традициями люмпенского класса было пренебрежение к изгнанным и безусловная поддержка находящихся у власти магистратов. Поддержкой опального кандидата люмпенское сословие, возглавляемое несколькими именитыми патрициями, впервые открыто демонстрировало свою мощь всему народу и сенату. Отныне приходилось считаться с этим стихийным и по-своему хорошо организованным движением.
К исходу третьего дня толпа у дома Цезаря выросла до неприличных, с точки зрения сенаторов, размеров и насчитывала уже более десяти тысяч человек. Бойкие мальчики, которым было заранее уплачено, разносили бесплатно вино и хлеб. В результате долги Цезаря выросли еще на несколько талантов, но энтузиазм толпы нарастал с каждым часом.
Когда стали раздаваться крики с призывами насильно вернуть Цезаря в сенат, к толпе, наконец, вышел сам городской претор. Увидев своего любимца, римляне завопили от радости. Цезарь усмехнулся, поднимая руку и призывая к тишине. Он слишком хорошо знал истинную цену любви народа и своей популярности.
— Цезарь благодарит вас за все, — громко сказал о себе в третьем лице молодой претор, — но я прошу вас разойтись.
— Мы останемся здесь, — быстро выкрикнул Гай Оппий.
Толпа одобрительно загудела.
— Я прошу дать возможность сенату отменить свое решение, — очень громко произнес Цезарь, — я не совершал ничего противозаконного и думаю, что сенат отменит несправедливое решение. Я распустил ликторов и готов подчиниться решениям сената, оставаясь частным лицом.
Он знал, что уже через несколько часов об этих словах будет знать каждый сенатор в городе.
Механизм обмана толпы и использования народных масс в своих интересах не изменялся последние две тысячи лет, оставаясь универсальным орудием честолюбивых проходимцев и карьеристов. Спустя две тысячи лет голоса избирателей вновь будут покупать «хлебом и зрелищами», а толпу будет интересовать не предвыборная платформа кандидатов, а их умение накормить озлобленный люмпенский класс, увлечь людей звонкими лозунгами, пустыми обещаниями, демагогическими призывами.
— Мы не уйдем отсюда, — вновь раздался чей-то крик.
— Мы с тобой, Цезарь! — отозвался другой с противоположной стороны улицы.
Толпа радостно зашумела.
Клодий протиснулся вперед.
— Мы пойдем на сенат и заставим этих стариков изменить свое решение, — решительно сказал он.
— А ликторы? — спросил чей-то голос.
— Мы их разгоним.
— А легионеры префекта?
— Их тоже, — решительно махнул Клодий.
— Нет, — быстро поднял руку Цезарь, — я еще раз прошу вас разойтись. Нельзя одно беззаконие восстанавливать другим беззаконием. Я думаю, отцы-сенаторы поймут, что ни я, ни Метелл Непот, выдвигая Помпея, не имели дурных замыслов и стремились действовать на благо республики и народа римского. Мы хотели лишь защитить права римских ветеранов, столь много сделавших для нас.
Толпа одобрительно зашумела. Имя Помпея было у всех на устах. С этого момента все победы Помпея вольно или невольно будут связываться с именем Цезаря. В глазах римлян городской претор становился единственным защитником попранных прав армейских ветеранов, в массе своей составляющих люмпенское сословие.
Стремительно промотав награбленное, эти люди, привыкшие жить войной и грабежами, быстро опускались на дно, составляя неисчерпаемый резерв класса люмпенов. Но в их глазах Цезарь всегда был истинным другом и защитником.
Даже Домициана — старшая весталка, потребовавшая удаления провинившейся весталки Постумии из коллегии весталок, не получила нужного ей большинства голосов у жреческих коллегий, состоящих более чем наполовину из плебеев и разорившихся патрициев.
Ситуация в городе встревожила и самых твердолобых сенаторов. Инстинкт самосохранения подсказывал — с Цезарем лучше не связываться.
Собравшиеся в доме Катула сенаторы предложили восстановить Цезаря в его должности. По предложению Катона одновременно было решено увеличить бесплатную раздачу хлеба на беспрецедентно большую сумму, равную семи с половиной миллионам денариев.
Катон, Цицерон и все остальные понимали — нужно сделать все, чтобы вырвать люмпенское сословие из-под влияния Цезаря. Но что еще, кроме хлеба, могли дать эти магистраты. Спустя два месяца бесплатная раздача хлеба превратится в еще один триумф Цезаря, так как в большинстве своем люди, получая хлеб, считали, что и это милость щедрого Цезаря.
На следующее утро сенаторы, собравшиеся в храме Юпитера, почти единогласно проголосовали за отмену собственного постановления и торжественно разрешили Цезарю вновь приступить к исполнению своих обязанностей. Другим пунктом было решено принять предложение Катона и увеличить бесплатную раздачу хлеба.
Свое возвращение в сенат Цезарь организовал как можно более торжественно. Впереди шествовали ликторы, вновь вернувшиеся к исполнению своих обязанностей. Улыбающийся претор прошел через весь сенат, встреченный одобрительными возгласами своих сторонников.
Красс торжествовал. Его деньги сыграли не последнюю роль в этом спектакле. Катон мрачно взирал на это торжество.
— Мы уступаем все время, — тихо сказал он Агенобарбу, не сводя ненавидящих глаз с Цезаря, — но его надо остановить. Иначе у нас будут два Катилины. Один — в лагере, другой — в городе. И неизвестно, кто из них хуже.
Глава XXVIII
Куда: куда вы валите, преступные
Мечи в безумье выхватив?
Неужто мало полей и волн морских
Залито кровью римскою?
Квинт Гораций Флакк (Перевод П. Семенова-Тян-Шанского)Ранним утром, когда солнечный диск едва показался на горизонте, Вибий проснулся в постели Семпронии. Она, как обычно, приняла его прошлой ночью, когда юноша, раздираемый своей страстью, вновь пришел к дому любимой женщины. Каждая проведенная в доме Семпронии ночь становилась для него источником невероятных наслаждений и мук. Удовлетворяя свою страсть, он только усиливал душевные муки, чувствуя, как бесстрастно отвечает на его ласки Семпрония. Для женщины это стало своеобразной игрой, не лишенной к тому же удовольствия. Но несчастный влюбленный желал большего, и одно сознание этого желания усиливало его страдания.
