Гордон Стивенс - Проклятие Кеннеди
— И что нам теперь делать? — раздался из полутьмы голос семейного юриста.
— Надо дать денег Ортеге.
— Сколько?
Во дворе внизу мать прижимала к себе дочь так, словно собиралась никогда больше не отпускать ее; отец девочки обнял Рамиреса, потом благодарно посмотрел вверх на Хазлама — по щекам его вдруг заструились слезы, но он не стыдился их.
Хазлам налил себе еще виски и предложил юристу. В некотором смысле уладить дело с полицейским было так же непросто, как с похитителями. Предложи слишком мало — и он откажется, слишком много — и он захочет еще больше.
— Двадцати пяти тысяч хватит. Иначе он с вас всю жизнь не слезет.
* * *Звонок раздался двадцать девять часов спустя, в три утра. С Ортегой все улажено, деньги взял, сообщил семейный юрист.
— Доволен? — спросил Хазлам.
— На вид вроде бы да.
Может быть, сказывается его привычка к осторожности, подумал Хазлам, а может быть, юрист предупреждает его. Он поблагодарил собеседника, затем как следует выспался, а когда сквозь гостиничные занавески уже заструился свет, позвонил в аэропорт подтвердить, что вылетает в Вашингтон через Майами.
Несмотря на то, что Ортеге заплатили, он мог остаться недовольным, так как с его точки зрения это поражение. А если он действительно так на это смотрит, то захочет отомстить. И затеет грязную игру — отчасти потому, что это в его характере, отчасти чтобы продемонстрировать своим собственным людям, кто здесь хозяин, отчасти чтобы припугнуть семью жертвы. А если Ортега вздумает затеять грязную игру, то нападет на него по пути домой, потому что на пути домой Хазлам расслабится, будет думать, что все сошло ему с рук.
Конечно, он может покинуть страну нелегально; но тогда ему будет трудно вернуться сюда. Можно уехать легально, но с какого-либо рода политической или дипломатической защитой. Правда это будет значить, что он принимает правила Ортеги; тогда в случае возвращения он вынужден будет работать на его условиях. А можно и уехать, и вернуться на собственных условиях, самому диктовать правила игры.
В семь он позавтракал, в восемь покинул гостиницу, прошел мимо такси, ждущих у выхода, добрался до плаза Сан-Мартин, пропустил два такси на боковой улочке и сел в третье.
Город уже раскалился на солнце; картонные трущобы, которыми были застроены предгорья, протянулись на целые мили. Хвоста нет, заметил он, но так и должно было быть. Он вышел из такси, расплатился с водителем и вступил в здание аэровокзала. В зале для улетающих было прохладно, у контрольных пунктов уже выстраивались очереди, и гориллы ждали его.
Иногда их приходится высматривать, иногда их присутствие бросается в глаза, является нарочито угрожающим. Сегодня было что-то среднее. Двое горилл плюс сам Ортега. Сам босс в хорошо скроенном костюме сидел за буфетным столиком. Темные очки — хотя на всех кругом были темные очки, — в руках газета «Ла пресса».
На контроле для пассажиров первого класса было свободно. Он поставил на весы сумку и отдал паспорт вместе с билетом женщине за стойкой. Она улыбнулась ему, потом заметила двоих мужчин и то, как они на него смотрят, и поняла, кто это такие.
— Салон для курящих или для некурящих? — Она попыталась унять дрожь в голосе.
— Для некурящих.
Она нажала несколько клавиш на компьютере и назвала ему номер места.
— Спасибо. — Он взял у нее билет с паспортом.
— Счастливого пути. — Она была загипнотизирована, точно ночной зверек, попавший в луч прожектора.
Его правила, напомнил он себе, его игра.
Головорезы стояли между ним и выходом — возможно, дальше, где он будет вне поля зрения публики, окажется еще и подкрепление, — а Ортега, довольный, наблюдал за ним. Он прошел мимо, намеренно близко, завернул в буфет, миновал ряд столиков и уселся напротив Ортеги.
— Два кофе, — сказал он официантке.
Ортега высокомерно улыбался. Ну что ты задумал, щенок, что ты собираешься мне сказать? Это моя страна, мои владения. Так что не надо шутить со мной. Ты же знаешь, как все бывает, знаешь, что случается с теми, кто задевает людей вроде меня.
Хазлам молча откинулся на спинку стула. Правая рука на столешнице, средний палец постукивает по ней — легонько, но достаточно для того, чтобы привлечь внимание.
Почему он так спокоен, удивился Ортега, почему так уверен в себе? Зачем рука на столе? Почему только одна? Почему правая? На среднем пальце золотой перстень, на нем эмблема, но он не может разобрать, какая. Так что за игру ты затеял, ублюдок, что ты хочешь сказать?
Официантка нервно поставила перед ним кофе. Хазлам чуть подался к столу и взял чашку правой рукой, обхватив ее пальцами, — золотой перстень блеснул на свету, и изображение на нем бросилось Ортеге в глаза.
Ортега знал, кто такой Хазлам и чего от него можно ждать. Откуда он взялся и о чем его предупреждает.
Вас трое — я один. Насчет третьего не знаю, второй — не проблема, а первым будешь ты. Вот так, дружок. Я сделал свою работу, ты свою, и нам обоим заплатили за это. И в следующий раз будет то же самое. Если, конечно, ты не станешь мутить воду и отзовешь своих ребят. Ну, а если нет — тогда ты первый, а ведь ты здесь, рядышком.
— Жалко, что я упустил вас у гостиницы, — Ортега заговорил первым. — Хотел проводить.
— Спасибо. Я был уверен, что мы не разминемся.
Ортега щелкнул пальцами, подзывая официантку.
— Dos Cognacs.[1] — Движение головы, отзывающее горилл, было едва заметным, чуть более заметным, чем мимолетный взгляд. — Хорошая работа — вернули девчонку.
— Без вашей помощи ничего бы не вышло.
* * *На севере замерцали огни Вашингтона; к югу простирались темные леса Виргинии. «Боинг» мягко лег на крыло и пошел на посадку. Пятьдесят минут спустя Хазлам прошел иммиграционную службу и таможенный досмотр и взял такси до округа Колумбия.
Возвращение домой после задания всегда воспринималось как-то необычно.
Нервы твои еще не успокоились, но ты уже рад, что вернулся целым и невредимым. Иногда вместе с тобой возвращался кто-то еще — твой напарник, а то и целый отряд. Иногда — например, после схватки с террористами — вас бывало так много, что хватало чуть ли не на целый самолет. Иногда ты прилетал вполне оправившимся, иногда слегка потрепанным, а порой совершенно выбитым из колеи. С ним такое случалось дважды; врачи ждали его, но первым всегда оказывался кто-нибудь из людей одной с ним профессии — угощал его сигаретой или пивом, а медики тактично отворачивались. Бывало, что он и сам встречал других — последний раз это происходило в Персидском заливе. Конечно, он должен был держаться незаметно, затеряться в толпе, так же как те, кого он встречал, должны были выйти из самолета последними — таковы были правила игры. Потом звонок семье, но это уже другое.
Но тогда он был на службе, а теперь он сам по себе.
Потому что хочешь не хочешь, а годы летят, и хотя ты до сих пор пробегаешь свои десять миль в день и при каждом удобном случае заглядываешь в спортзал, приближается та пора, когда ты больше не сможешь штурмовать вершины и тебе останется лишь инструктировать и посылать на дело других парней вместо себя. И тогда ты сядешь поговорить с женой, зная, что потом она расплачется от облегчения. Тогда ты заберешь из шкафчика свои вещи, последний раз сходишь в столовую и покинешь полк, размышляя о том, как скоротать остаток жизни.
Возможно, ты станешь работать на отдельных людей — скажем, телохранителем, — хотя кто, если он в здравом уме, захочет останавливать грудью пулю или бомбу, предназначенные другому? А если у тебя такая репутация и послужной список, как у Хазлама, тебе лучше устроиться в одну из специальных компаний, организованных бывшими военными, а то и основать свою собственную.
Путешествия, конечно, помогали; иногда ты снова попадал в гущу событий, хотя твое присутствие там оказывалось случайным, как для ребят, работавших в прежнем Советском Союзе. Иногда тебе везло — например, если в какой-нибудь африканской стране случалась попытка переворота, мятежники хватали британского посла, и Уайтхолл посылал туда специалистов, чтобы вызволить его. Причем нужен был кто-то, знающий местную специфику, так что пока его жена думала, что он ищет работу в Шотландии, он под покровом бархатной африканской ночи катил на военном грузовике по бескрайней пустыне.
Потому что никто из десантников не хочет расставаться с привычной жизнью, никто не хочет отвыкать от риска, никто не хочет смириться с тем, что взятая вершина — последняя. До сих пор перед его глазами стояли слова, написанные на часах в Херефорде, слова из «Золотого путешествия в Самарканд» Джеймса Элроя Флекера:
Мы странники, Создатель, наш удел —
Не ведать отдыха; там, впереди,
Последняя гора, увенчанная снегом…
Что было, пожалуй, чересчур выспренне (а все остальное у Флекера он находил попросту скучным), однако, пожалуй, верно. Потому он и шел дальше своим путем. Потому и приехал в округ Колумбия. Потому и держался людей вроде Джордана и Митчелла. И благодаря этому до сих пор не покинул переднего края. Не покорил последней горы.
