Лев Гурский - Опасность
– Не придет, – пробормотал я. Формуляр принадлежал сотруднице газеты «Московский листок» Марии Бурмистровой.
Taken: , 1РЕТРОСПЕКТИВА-9
6 августа 1970 года
Подмосковье
Никита Сергеевич пил на веранде чаек с абрикосовым вареньем, когда это произошло. Сначала вдалеке залаяли собаки, затем ветер донес треск мотоциклетных и автомобильных моторов, потом зашуршали тормоза и над каменным забором, окружавшим дачный участок, взметнулось серое облачко пыли. Хрущев с грустью подумал, что лет десять назад никаким машинам или мотоциклам не удалось бы поднять здесь столько пыли: в ту пору асфальтовую дорогу, ведущую к его даче, постоянно ремонтировали, поливали и подметали. Теперь, конечно, никто этим не занимается. Скажи спасибо, что хоть дачу оставили и пенсию положили в пятьсот рубчиков, новыми…
Тем временем за забором захлопали автомобильные дверцы, послышались приглушенные команды, и через узкую калитку просочилось десятка два угрюмых штатских, которые очень грамотно рассредоточились по территории, взяв дачное строение в плотное кольцо. Судя по шуму, донесшемуся из-за забора, снаружи дача тоже была окружена.
Нина Петровна всплеснула руками, чуть не смахнув со стола мужнину любимую чашку – большую, вместительную, с красными крапинками, которые делали чашку похожей на гигантскую божью коровку.
– Это что, Никита? – испуганно спросила Нина Петровна, глядя то на штатских, то на пыль над забором, которая все никак не хотела улечься. – Война началась? Нас арестовывать приехали?…
Дверь калитки снова открылась, во двор заглянул квадратный человек почти без шеи, осмотрел деловитых штатских, остался, похоже, доволен и снова исчез. Хрущев узнал квадратного человека.
– Не-а, – ответил он жене и неторопливо бухнул пару ложек варенья себе на блюдце. – Это не война, и арестовывать нас сегодня никто не собирается. Просто гость дорогой к нам приехал.
Нина Петровна засуетилась:
– Так, может, на стол накрыть, если гость?
– Обойдется, – спокойно сказал Хрущев, скушал немного варенья и отхлебнул из чашки. – Черт, остыл уже, – пожаловался он. – Сходи подлей-ка горяченького. Горячий чай в жару – самое милое дело. Ну, давай-давай, иди за кипятком.
Нина Петровна взяла в руки чашку с крапинками.
– А может, хоть вторую кружку для него принести? – неуверенно проговорила она. – Неудобно как-то, гость ведь.
Хрущев улыбнулся жене:
– Ну, принеси, если тебе так охота. Только он все равно пить из нее не станет. Боится, что отравят… А вот, кстати, и он сам.
Квадратный человек, вновь возникнув во дворе, услужливо попридержал тугую дверь калитки. В образовавшемся дверном проеме появился, наконец, высокий сухощавый человек с портфельчиком в руке. Несмотря на жаркую погоду, он был в теплом плаще, застегнутом на все пуговицы, и теплой осенней шляпе.
– Гляди, Нина, гляди! – Хрущев чуть понизил голос. – Он в галошах, слово даю! В любую погоду в галошах ходит, совсем не изменился за шесть лет. Комедия, да и только.
Нина Петровна поджала губы, рассматривая пришельца.
– А-а, вот кто к нам пожаловал, – сказала она.
– Он самый, – кивнул Хрущев.
– Постарел он, – не без некоторого злорадства сообщила Нина Петровна мужу. – Щеки ввалились, волосики повылезли, ковыляет, как инвалид. А ведь, между прочим, младше тебя.
– Так ведь и я не помолодел, – вздохнул Хрущев, поглядывая на медленно приближающегося к веранде человека в галошах. – Ладно, иди же за кипятком, кому говорю. Варенье сегодня отличное, сладкое, но от него пить еще больше хочется.
– Уже иду, – покладисто ответила Нина Петровна и, бросив напоследок недобрый взгляд на гостя, ушла в дом.
Заскрипела лестница, а затем человек с портфельчиком объявился уже на веранде. Квадратный телохранитель остался стоять внизу, бдительно озираясь по сторонам, как будто и впрямь боялся, что какой-нибудь злоумышленник сумеет прорвать двойное кольцо охраны. Сам гость Никиты Сергеевича шаркающей походкой проследовал к столу. При каждом шаге новенькая резина подошв издавала легкий визжащий звук.
– Привет, Никита Сергеевич, – поздоровался гость с хозяином дачи. – Сесть-то пригласишь?
– Привет, Михаил Андреич, – лениво произнес Хрущев. – Хочешь сесть – садись. Мебель на даче казенная, на каждом стуле, видишь, инвентарный номер. Поэтому стульям тут ты полный хозяин. Выбирай любой.
Между тем выбирать было не из чего. Кроме старого плетеного кресла, которое занимал сам Никита Сергеевич, у стола стоял одинокий колченогий табурет. Гость неприязненно покосился на табурет, но вслух ничего не сказал. А просто сел, поджав ноги, и взгромоздил портфельчик себе на колени. Из дома вышла на веранду Нина Петровна, поставила перед мужем дымящуюся чашку с крапинками, а перед гостем – стакан в сереньком алюминиевом подстаканнике, в каких обычно подают чай в пассажирских поездах. После чего, не проронив ни слова, гордо удалилась.
– Что это Нина твоя со мной не здоровается? – с деланным удивлением сказал гость. Голос его за прошедшие годы тоже ничуть не изменился: как был невыразительно-скрипучим, так и остался.
– Разве? – с не менее фальшивым удивлением проговорил хозяин. – Это ты просто не расслышал, Михаил Андреич. Здоровалась она с тобой. Глуховат ты стал к старости, на пенсию пора.
Хрущев с удовольствием отпил из чашки, потом, подумав, запустил чайную ложку прямо в банку с вареньем, съел, снова глотнул чая.
– Да ты пей чай-то, – словно спохватившись, добавил он. – Или у тебя свой, как обычно?
– Угадал, – скрипуче произнес гость, достал из портфельчика облезлый термос, отвинтил пластмассовую крышку, вытащил пробку. В воздухе запахло не чаем, а какой-то химической дрянью с больничным запахом. Хрущев сморщился.
– Ну и гадость! – буркнул он.
– Мочегонное, – важно объяснил человек в галошах. – Вот уже второй год пью чай с физалисом, очень хорошо помогает. – Он налил себе немного в пластмассовую крышечку, выпил, закупорил свой термос пробкой и приладил крышечку обратно.
– Мочегонное? – задумчиво переспросил Хрущев. – Кстати, а каким ветром тебя ко мне занесло? Не мочу же гнать ты ко мне приехал.
Гость скрипуче захихикал:
– Скажешь тоже! Да почему бы мне просто так к тебе не заехать, по старой памяти? Или не может Суслов к старому другу Никите в гости завернуть?
– Не может, – спокойно возразил Хрущев. – И ты мне никакой не друг, Михаил Андреич. Помнишь, что Воронов мне сказал в шестьдесят четвертом на пленуме? У вас тут нет друзей! И прав был, паскуда. Поэтому не крути мне. Нет дела – проваливай, а есть – выкладывай. Через полчаса фильм хороший по телевизору, и я по твоей милости не желаю его пропускать.
Гость испытующе взглянул на посуровевшее лицо хозяина дачи.
– Как хочешь, – сухо проскрипел он. – Хочешь о деле – значит, будет тебе и дело.
Суслов открыл свой портфелишко, засунул туда термос и, покопавшись, извлек из другого отделения толстую книгу в глянцевой суперобложке и какую-то тощую папку. Книга называлась не по-русски – «Khrushev Remembers» и была заложена где-то на середине светло-сиреневым листком бумаги, какой обычно пользуются цековские референты. Обложку книги украшала фотография лысого мужчины одутловатого вида со звездой Героя Социалистического Труда, косо висящей на лацкане черного пиджака.
– Нехорошо получается, Никита Сергеевич! – гость строго поднял костлявый палец. – Совсем скверно, не по-советски.
– Нехорошо, согласен, – печально закивал в ответ Хрущев. – Более гадской фотографии трудно было придумать. И ведь есть у меня неплохие портреты! Генри Шапиро из ЮПИ подарил мне отличную карточку. Да и приятель мой, фотограф, Кримерман по фамилии, тоже нащелкал полно хороших снимков… Так нет, эти идеологические диверсанты сделали из меня урода, ни дна им, ни покрышки.
При словах Шапиро и Кримерман чувствительный Суслов болезненно поморщился;
– Я не о фотографии толкую, – раздраженно скрипнул он, – я обо всей твоей книге! Как она оказалась на Западе?
Хрущев пожал плечами:
– Я же тебе говорю – идеологическая диверсия. Я тут диктовал кое-что на магнитофон для памяти. Потом хватился, а некоторых пленок-то и нет! Кто-нибудь залез с улицы и увел. Враги, что ты тут скажешь.
Гость бросил пристальный взгляд на высокий каменный забор, окружавший дачу, однако возражать не стал, а просто уточнил:
– Стало быть, диктовал все-таки ты, верно?
– Я, – легко согласился Хрущев. – Пока еще память есть, хотел внукам своим оставить воспоминания. Это ведь не запрещено, товарищ Суслов? А, Михаил Андреич?
– Не запрещено, – со вздохом проскрипел Суслов. – Да только вот память тебя, Никита Сергеич, подводит иногда. – Он раскрыл книжку и заглянул в сиреневую бумажку. – Ты вот, допустим, написал…
– Рассказал, – немедленно поправил гостя Хрущев. – Рассказал на магнитофон. К выходу книжки я ведь отношения не имею?
