Миклош Сабо - Тихая война
ЛИЧНЫЕ ТЕЛОХРАНИТЕЛИ
По обыкновению (думаю, что не разглашу никакой тайны), разведывательные организации очень часто прикрываются вывеской какой-нибудь фирмы. Ну и, само собой разумеется, крупная фирма имеет свои филиалы. Так и я в Вене организовал небольшое отделение.
К счастью, оно за довольно короткое время начало процветать, и притом так, что мне скоро пришлось позаботиться о штате сотрудников.
Принимая во внимание то особое положение, в котором я находился, о создании резидентуры нечего было и думать. Все задания, которые поручали мне, я выполнял лично сам, так как было бы слишком рискованно привлекать к этому других. Откровенно говоря, сама моя работа не доставляла мне столько забот, сколько некоторые эмигранты-политики. Особенно приходилось считаться с попытками похищения людей, чем, главным образом, занимались западные разведки, а также опасаться эмигрантов из среды военных.
Я намеренно пишу о попытках похищения людей, а не о покушениях на них. Живой, я был гораздо нужнее им, чем мертвый.
Учитывая такую опасность, я должен был выбрать для себя телохранителей.
Сделать это оказалось гораздо легче, чем я сначала предполагал. Занимаясь разведывательной деятельностью, я постоянно использовал существующие среди эмигрантов противоречия, с тем чтобы принести пользу родине в деле защиты ее интересов. Вокруг себя я собирал таких эмигрантов, которые были вынуждены покинуть родину в годы культа личности Ракоши, но, оказавшись за границей, не стали ее врагами, а, напротив, решительно осуждали всякие происки местной реакции.
Наши руководящие товарищи тщательно проверили личные дела тех, кто окружал меня. При этом они, разумеется, принимали во внимание тот факт, что моя деятельность могла вызвать определенный резонанс. Недоверчивость у контрразведчиков в крови. При проверке обращалось внимание на то, чтобы ни одна из отобранных кандидатур не вызывала бы никаких подозрений. Кто знает, сколько человек пришлось заменить при этом отборе? Однако игра стоила свеч. В конце концов я получил соответствующее согласие Центра.
Мне предстояло собрать вокруг себя таких людей, которые были бы глубоко убеждены в том, что все они вместе со мной работают на общее дело гражданской демократии и что потому меня нужно оберегать как от возможных нападок венгерских органов безопасности, так и от провокаций реакционеров, крайних правых и фашиствующих элементов. Вот эти-то люди, собравшиеся вокруг меня, и составили костяк небольшой группы.
Моим секретарем стал теперь Янош Ракоци. Родился он в Хедеваре, в семье крестьянина, успешно окончил гимназию. Слыл он умным, добрым и трудолюбивым парнем, не пил и не вел разгульного образа жизни. Ракоци принадлежал к числу тех немногих людей, которые сами находили себе работу и заработок. Одно время он работал в мастерской по ремонту автомобилей у Ференца Каши.
В лагере, где жил Янош, он поддерживал хорошие отношения со всеми. Благодаря помощи майора авиации Шандора Кестхейи он тоже попал в филиал ЦРУ в Берхтесгадене. Позже он много и со страстью рассказывал о своих впечатлениях, осуждал своих коллег и практикуемые там методы, причем вполне откровенно.
— Ты сделал прекрасный выбор, мой друг, — похвалил меня дядюшка Герцог, узнав о моем намерении взять Яноша в секретари. — Этот молодой человек вполне заслуживает того, чтобы его вызволили из лагеря. Я глубоко убежден, что он будет тебе верным и полезным помощником.
Я уважал дядюшку Герцога и не забыл того, что первую постоянную материальную поддержку получил именно от него, однако, думаю, излишне говорить, что я никогда и никому не доверял настолько, чтобы человек хоть в малейшей степени мог догадаться, чем я занимаюсь на самом деле.
И если недоверчивость у контрразведчиков в крови, то у разведчиков это чувство должно быть во сто крат большим. Не обладай я этим чувством, моя жизнь не стоила бы и ломаного гроша и вряд ли тогда я мог бы написать эти строчки.
У меня Янош Ракоци прожил три месяца. Он принимал посетителей, которые ко мне приходили, отвечал на телефонные звонки, вел учет важных событий и встреч. В мелких вопросах, которых отнюдь не мало решается в среде эмигрантов, а также в раздаче помощи и пособий он действовал совершенно самостоятельно. Секретарь из него получился идеальный.
Однажды он постучался в мой кабинет и спросил, не уделю ли я ему несколько минут.
Я непонимающе посмотрел на него: «Чего это нашло на парня? Почему он так официален? Ведь мы часто видимся, правда, у меня почти не остается времени, чтобы поговорить с ним по душам, но в течение дня мы не раз обсуждаем с ним различные события…»
Я как раз собирался куда-то уходить, но, взглянув на лицо секретаря, сразу понял, что тот собирается сообщить мне нечто очень важное.
— Садись! Я тебя слушаю…
Он присел на краешек кресла, как человек, который не намерен долго сидеть. Однако замешательство его росло с каждой минутой.
— Ну, говори же! — подтолкнул я его после небольшой паузы.
— Возможно, ты назовешь меня мерзавцем, — заговорил он обиженным голосом, — но я должен сказать тебе об этом.
Меня охватило любопытство. И хотя я уже привык к правильному восприятию всевозможного рода сюрпризов, то, что он сказал, удивило меня.
— ЦРУ поручило мне внимательно следить за тобой и обо всем докладывать.
Не скрою, на несколько секунд я застыл на месте, точно парализованный. Никогда еще опасность не была так близка ко мне.
Я глубоко вздохнул. Пил я редко и всегда очень мало, но сейчас встал и, достав бутылку коньяка, налил две рюмки.
Когда я поставил подносик с рюмками перед Яношем, я уже полностью владел собой.
— Ты меня не выкинешь вон? — с удивлением посмотрел он на меня.
Я ответил вопросом на его вопрос:
— Скажи, почему ты мне об этом рассказал?
Вообще-то Янош не пил, но тут он залпом выпил рюмку.
— Я уже несколько месяцев наблюдаю за тобой, вижу, как много делаешь ты для наших соотечественников. Другие крадут из того немногого, что надлежит раздать нуждающимся, получая при этом высокие оклады, а ты и свое собственное часто отдаешь людям. Так как же я должен относиться к тебе после этого?
Он замолчал, и я снова наполнил рюмки коньяком.
— Благодарю тебя за откровенность и дружбу, — сказал я, подняв рюмку. — Могу я попросить тебя об одной любезности?
— Разумеется! — Он прямо-таки выкрикнул это слово, и, хотя с тех пор прошло довольно много времени, я хорошо помню, что он настолько расчувствовался тогда, что его голубые глаза мгновенно наполнились слезами.
— Забудь об этом разговоре, а своему шефу можешь докладывать обо всем, что видишь или слышишь от меня. И пусть у нас с тобой не будет ни служебных, ни личных тайн.
— Но ведь… — начал было он и замолчал, а на лице его в тот момент отразилась полная растерянность.
Ракоци стал моим первым помощником. Вторым был бывший летчик Дьюла Вете, который сначала помогал мне распределять одежду и продовольствие среди эмигрантов. Более тесная связь между ними установилась тогда, когда территориально мы находились вдали друг от друга и он уже не мог рассчитывать на мою поддержку, как прежде. Сначала мы с ним ходили играть в пинг-понг вместе с симпатичным, тихим по характеру Ласло Томаном. Для разрядки мы разыгрывали грандиозные партии в спортивном зале кафе «Бюргертеатр».
Более смелого и отчаянного человека, чем Дьюла Вете, я в своей жизни не встречал. Он в прямом смысле слова не ведал, что такое страх. Дьюла стал одним из моих главных телохранителей. Нашим верным провожатым был высокий и поджарый, узколицый и остроносый Лаци Томан.
Небольшую нашу группу дополняли три инженера, которые, правда, не были столь близки мне, как Вете. Они, когда я приглашал их, никогда не отказывались прийти. Таким образом, всего нас было семеро, а семь мужчин сообща способны сделать многое.
Вот, собственно, из кого состоял коллектив моего отделения.
Пасхальные праздники я по обыкновению проводил в «Глории». Прогуливаясь в окрестностях замка в понедельник утром, я увидел, как маленький «фольксваген» вскарабкался по горной дороге к «Глории». Я невольно восхитился водителем, который, лихо преодолев последний поворот, по довольно крутому склону подъехал прямо к зданию.
Удивление мое было беспредельным, когда я увидел, как из-за руля машины вылез не молодой лихач, а пожилой мужчина.
С ним приехали трое — два мужчины (как оказалось, братья) и одна женщина. Все они, хотя и с немецким акцентом, довольно сносно говорили по-венгерски.
Самого высокого мужчину я откуда-то знал, но сразу не смог вспомнить, где же я его видел. Однако его характерного жеста оказалось достаточно, чтобы я все-таки вспомнил: этот человек — генерал-полковник Ференц Фаркаш Кишбарнаки, который после 15 октября 1944 года был уполномоченным Салаши. Тут же мне на ум пришла и другая не менее важная деталь, которую я узнал во время учебы: он был военным советником НАТО по Восточной Европе.
