Миклош Сабо - Тихая война
— Слава богу! — В возгласе жандарма я уловил нотку сочувствия. Он тут же поинтересовался: — Говорите ли по-немецки?..
Получая последний инструктаж перед отправкой, я спросил, что мне отвечать на такой вопрос. По-немецки я хотя и не очень бегло, но говорил. Мне посоветовали забыть об этом, особенно на первых порах, потому что чиновники и следователи жандармерии, с которыми мне придется иметь дело, думая, что я не понимаю их языка, будут менее осторожными и в разговоре между собой могут проговориться о чем-то для меня весьма существенном или невольно сообщить важную информацию, имеющую отношение к моей личной безопасности.
И теперь, решительно помотав головой, я произнес:
— Нет…
Такой ответ, однако, не смутил жандарма. Он тут же позвал хозяев. Как все в этом краю, они отлично говорили по-венгерски. От них я узнал, что проспал более суток, а сердобольная хозяйка и ее дочь все это время меняли мне грелки.
— Мой муж уже стал советоваться с Гансом, — добрая женщина кивнула в сторону жандарма, — не стоит ли послать за врачом. Но вы так спокойно дышали, что я им сказала: погодите, лучшее лекарство — это сон.
Пока я слушал хозяйку, жандарм о чем-то негромко советовался с хозяином. Дождавшись, пока жена закончит говорить, хозяин дома сказал:
— Если вы чувствуете себя достаточно хорошо, он отвезет вас в участок. Там запишут, кто вы такой. Таково требование закона. А как быть дальше, узнаете в участке, начальник Ганса говорит по-венгерски.
Я вылез из-под перины и оделся. Моя одежда была высушена, вычищена, отглажена и даже заштопана в тех местах, где я ее порвал, пролезая под проволокой и блуждая в лесу. Поблагодарив хозяев, я последовал за жандармом. Тот усадил меня рядом с собой в «фольксваген» и отвез в участок.
Начальник участка пограничной жандармерии, упитанный благообразный прапорщик, действительно говорил по-венгерски, но примерно так же безбожно коверкая наш прекрасный язык, как я немецкий, если бы на нем заговорил. Принял он меня благожелательно, со всей возможной в таких случаях предупредительностью, угостил завтраком, по-крестьянски непритязательным, но обильным, с крепчайшей палинкой домашнего приготовления. Узнав о моих чинах в прошлом, прапорщик в разговоре через каждую фразу почтительно стал называть меня господином депутатом. Очевидно, он чувствовал себя весьма польщенным и мысленно уже представлял, как его отметит начальство, прочитав в рапорте о том, что именно на его участке перешел границу самый настоящий, без подделки, депутат венгерского парламента. Признаюсь, на меня такой прием подействовал ободряюще, и я начал думать о своем будущем в более светлых тонах.
Заполнив довольно примитивную анкету, я подписал протокол, и все тот же Ганс повез меня дальше, теперь уже в уездное отделение жандармерии.
Начальник уездного отделения расспрашивал меня не дольше, чем симпатичный прапорщик в Франкенау, и через четверть часа вручил мне официальную бумагу — эмигрантское удостоверение на право политического убежища. С приятной улыбкой он подчеркнул, что делает это в порядке исключения, поскольку выдача таких удостоверений является прерогативой управления при земельном управлении в Эйзенштадте. Однако он убежден, что депутат от венгерской партии мелких сельских хозяев, состоявшей в «близком родстве» с Австрийской народной партией, находящейся сейчас у власти, заслуживает немедленного признания и легализации.
«Прекрасно, — подумал я, — это еще больше обнадеживает». Я успокоился, решив, что мой путь в Вену, столь удачно начавшийся, будет сплошным триумфальным шествием.
Сколь легко притупляется бдительность человека! Желаемое охотно принимаешь за действительное. Перестаешь думать о том, что ждет впереди, забываешь о том, что еще не имеешь опыта. Словом, вся теоретическая подготовка идет насмарку. Да, человек склонен увидеть радужное будущее, глядя на него сквозь очки надежды поверх жизненных реальностей!
Когда начальник отделения сообщил мне, что намерен отправить меня в Эйзенштадт самым коротким путем, а именно — по железной дороге через Эбенфурт и Шопрон, идущей частично по венгерской территории, я запротестовал чисто инстинктивно.
— Нет, нет, господин начальник, — доказывал я. — То, что вы предлагаете, чистейший абсурд. Меня сразу же снимут с поезда венгерские пограничники!..
— Не беспокойтесь, господин депутат. Вагон прямого сообщения является частью суверенной территории Австрийской Республики. Никто вас не тронет, поверьте мне.
Бдительность моя притупилась окончательно. В уговорах начальника отделения я не уловил ни хитрости, ни подвоха. Он говорил искренне, но, как всякий добропорядочный бюрократ, желал поскорее избавиться от такого политического эмигранта, как я, с одной стороны, вроде бы достойного уважения, а с другой — весьма неудобного, — как бы чего не вышло.
Домашняя подготовка не прошла для меня даром: я научился обращать внимание на то, что могло меня заинтересовать, и прислушиваться к тому, что подсказывал мне инстинкт профессионала. А подсказывал он мне сейчас: «Не соглашайся! Твоя позиция в этом вопросе может оказаться решающей, когда тобой будут заниматься опытные контрразведчики».
Я решил проявить упрямство.
— Очень сожалею, господин ротмистр, — сказал я, — но поездом я не поеду.
— То есть как это не поедете? — Глаза честного бюрократа сделались круглыми. Надо полагать, в своей должности он не привык к возражениям, а тем более к отказам.
— Не поеду, и все! А если вы примените насилие, вам придется отвечать. И не только перед австрийским правительством, но и перед общественным мнением всего свободного мира!
Наш спор грозил затянуться, если бы не бравый Ганс, до сих пор тихо и скромно сидевший в углу канцелярии. Поняв из речи переводчика, какая именно опасность угрожает «господину депутату», он встал и категорически заявил, что скорее попросит перевода в конюхи или подаст в отставку, но сопровождать меня через венгерскую территорию наотрез отказывается. Эта неожиданная поддержка сыграла свою роль. Некоторое время спустя мы с Гансом уже сидели в рейсовом автобусе, мчавшемся в Эйзенштадт, главный город Бургенланда, восточной провинции Австрии. Маршрут был кружным и довольно долгим, зато проходил по австрийской земле.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С КОНТРРАЗВЕДКОЙ
Городок Эйзенштадт, когда-то носивший венгерское название Кишмартон, на протяжении нескольких столетий был одним из центров необозримого, простиравшегося на несколько сотен тысяч гектаров родового поместья семейства Эстерхази. После 1945 года половина Бургенланда продолжала оставаться собственностью последнего из этих магнатов — графа Пала Эстерхази. Сам граф, которого венское правительство назначило теперь еще и правительственным комиссаром своего имения, сидел в венгерской тюрьме близ Будапешта, совмещая это с должностью депутата ландтага Бургенланда.
Я упоминаю об этом потому, что вся эта парадоксальная ситуация имела для меня существенное значение. Именно здесь, в этом старинном патриархальном городке, мне предстояло выиграть свое первое сражение, а сражаться я должен был с такими людьми, в которых еще было живо преклонение перед всемогущим когда-то вельможей-феодалом.
Мое дело попало к жандармскому инспектору в чине майора. Он был умен, сообразителен и чрезвычайно подозрителен. И хотя он не светил мне в глаза яркой лампой, не угрожал и не запугивал, я, сидя перед его столом на жестком стуле, чувствовал, как от него веет недоверием.
— Почему вы покинули родину? — спросил майор.
— Я уже рассказал вам свою историю. Будь вы на моем месте, разве вы поступили бы иначе?
— Как вы добрались до границы?
— Пешком, разумеется. Сначала шел по тропке вдоль шоссе, а затем напрямую, через поле и лес. Передвигался преимущественно по ночам.
— Расскажите, как вы ориентировались в темноте?
Я искренне расхохотался.
Инспектор поднял голову и удивленно на меня уставился.
— Что вас так развеселило?
— Ваш вопрос, господин инспектор.
— Вы находите его смешным?
— В отношении ко мне — безусловно. Я скрывался от сыщиков Ракоши несколько лет. Жил среди болот, где один неверный шаг означает гибель. Только ночная темнота была мне другом. А вы спрашиваете, как я ориентировался!
Майор не ответил. Прервав допрос, он убрал папку в сейф. После обеда он пригласил меня сесть с ним рядом в машину и довольно путаным, с множеством поворотов, путем привез в незнакомую горную деревушку. Там мы погуляли, полюбовались природой, затем уселись за столик в местной пивной. Инспектор угостил меня пивом. Мы разговорились обо всем на свете. Он расспрашивал меня о семье, рассказывал о своих родственниках, о жене и детях. Когда стемнело, он неожиданно поднялся и сказал:
