Наталья Александрова - Завтрак с полонием
— Так это ты? Мерзавец! Убийца! — вскрикнула Милена, бросившись к Полякову и пытаясь вцепиться ему в глаза.
— Тише! — зашикали из соседних лож. — Прекратите шуметь! Ох уж эти русские!
Поляков, хрипло дыша, отбивался от Милены, пытаясь защитить глаза от ее острых ногтей. Теперь он совершенно по-новому смотрел на эту женщину.
Вульгарное, хотя все еще красивое лицо, капризный рот, перекошенный ненавистью, мутные от злобы глаза… пустая, злая, вздорная бабенка! Все волшебство, от которого он сходил с ума долгие годы, все очарование этой московской королевы, первой красавицы Европы, как называли ее продажные журналисты, куда-то пропало.
Впрочем, он освободился от этого рабства, от этой позорной зависимости гораздо раньше — в тот день, когда узнал, что яд подействовал и Литовченко умирает.
Тогда он испытал короткий всплеск торжества, злорадства — очередной соперник уничтожен, раздавлен, как мерзкое насекомое… но в следующую секунду он почувствовал нечто гораздо более важное: впервые за долгие годы он подумал о Милене без жгучего, тоскливого, мучительного чувства, которое сидело в его душе, как застарелая заноза.
Каким мучением для него было видеть ее каждый день, каждый час! Каким мучением было сталкиваться с ней в кабинете Борзовского и на прогулке, на светском приеме и за домашним обедом! Каким мучением было ощущать пряный, волнующий запах ее духов, слышать шорох ее платья, сводивший его с ума!
Впрочем, не только Милена вызывала у него такое болезненное, жгучее чувство. Все, что принадлежало Борзовскому, также жгло Полякова острой завистливой мукой. Он хотел всего, чем владел Илья, — хотел носить такие же костюмы и ездить в таких же машинах, хотел иметь такие же особняки и такие же яхты… собственно, нужно называть вещи своими именами: он просто хотел быть таким же богатым, как Борзовский. Но особенно остро и болезненно эта зависть выразилась в его тайной, невыносимой страсти к жене хозяина.
На какое-то время ему удалось взять себя в руки, преодолеть эту опасную страсть. В конце концов, Борзовский — это не простой человек, это хозяин, полубог, существо высшего порядка, все, что принадлежит ему, священно. По крайней мере покушаться на его имущество слишком опасно для простого смертного. Борзовский такого не прощает, и месть его может быть страшной. Но когда он совершенно случайно увидел, как Милена уединилась в садовой сторожке с этой темной лошадкой, с подозрительным типом, бывшим эфэсбэшником Литовченко, — приглушенная, загнанная в темное подсознание страсть вспыхнула с новой силой. Но на этот раз сильнее, чем страсть, в душе Полякова разгорелась ревность и ненависть к сопернику.
«Чем он лучше меня? — думал он, разглядывая себя в зеркале. — Почему ему можно то, чего нельзя мне? Разве он ярче, интереснее, умнее меня? Разве он больше влюблен? Разве он доказывал свое чувство долгие, томительные годы? Нет, он появился ниоткуда — и взял ее с ходу, как дешевую шлюху!»
Ненависть к счастливому сопернику не давала ему спокойно спать, лишала аппетита, от нее темнело в глазах.
И тут, во время поездки с Борзовским в Прагу, он случайно встретил своего одноклассника Андрея Лагутина.
Сначала Поляков хотел пройти мимо, сделав вид, что не заметил Андрея, но потом в душе его шевельнулось низкое мстительное чувство. Андрей казался таким жалким, таким чужим в этой жизни, что на его фоне сам Поляков почувствовал себя победителем, удачливым и процветающим человеком. Таким, каким на его фоне был Борзовский. Он подошел к однокласснику, обласкал его, отвел в бар, заказал по коктейлю, потом еще по одному, покрепче.
Андрей быстро опьянел, как пьянеет непривычный к спиртному человек, и разговорился. Видно было, что и он, как Поляков, носит в душе свои комплексы, свои незаживающие обиды.
Поляков слушал его вполуха, но вдруг заинтересовался, внимательно прислушался к его словам.
Лагутин рассказывал о радиоактивном изотопе, с которым работает в своей лаборатории. Рассказывал о том, как ничтожная, микроскопическая доза этого вещества, попав в организм человека, быстро и страшно разрушает его изнутри.
Володя никогда не интересовался ядерной физикой, не имел представления о воздействии альфа-лучей на человеческий организм, но вдруг он отчетливо представил, как его счастливый соперник, Алексей Литовченко, медленно и мучительно умирает, разрушаемый изнутри радиацией.
Лагутин говорил о том, как тяжелые частицы разрушают печень и костный мозг, как они рвут на части живые клетки — а Поляков видел Литовченко, представлял, как желтеет и покрывается морщинами его красивое самоуверенное лицо, как прядями выпадают густые вьющиеся волосы… как он неотвратимо и отвратительно некрасиво умирает, расплачиваясь за свою мимолетную победу…
И еще одно соображение очень заинтересовало Полякова.
Андрей сказал, что внутри организма полоний-210 быстро распадается, так что определить причину смерти будет сложно. Скорее всего врачи констатируют смерть от неизвестной болезни. Если причину смерти все же каким-то чудом определят — это даже к лучшему: изотоп очень редок и дорог, раздобыть его частному лицу невероятно сложно, значит, подозрения падут на какие-то могущественные спецслужбы… или, еще лучше, на Илью Борзовского, который, при своих больших связях и все еще больших деньгах, может купить смертельную дозу изотопа на черном рынке.
Только сейчас Поляков осознал, что не меньшую ненависть, чем к Литовченко, он питает к своему хозяину, к этому самовлюбленному типу, воображающему, что для него нет ничего невозможного… к этому уроду, который считает, что окружающие существуют только для того, чтобы выполнять все его прихоти. Ведь он не считает его, Полякова, за человека, он превратил его в своего придворного шута и думает, что может безнаказанно вытирать об него ноги.
«Вот и отлично, — подумал он, неожиданно успокоившись. — Вот и отлично, если повезет, одним ударом я убью сразу двух зайцев… сразу двух соперников: и любовника Милены, и ее мужа».
Вопрос состоял только в том, как раздобыть полоний. Точнее — как заставить Андрея Лагутина раздобыть его для него.
Впрочем, Андрей, с непривычки неприлично опьяневший, сам шел к нему в руки. Поляков отвез его в закрытый стрип-клуб, затем — в казино. Дал ему немного денег, проследил за тем, как Андрей эти деньги благополучно просадил, а потом нанял мелкого уголовника из латиноамериканцев, некоего Пабло, чтобы на следующее утро припугнуть одноклассника.
Все прошло как по маслу.
Андрей смертельно перепугался — ведь он никогда в жизни не сталкивался ни с большими деньгами, ни с криминалом, он жил в своем запретном городе, как тепличное растение в оранжерее. Да, он испытывал в последние годы какие-то лишения, но все равно не сталкивался с серьезными опасностями настоящей жизни.
Он напугался до колик, до головокружения и готов был на все, что угодно, лишь бы выпутаться из неприятностей. Из воображаемых неприятностей.
Правда, вернувшись к себе, в свой «Иркутск-сколько-то-там», Лагутин наверняка вообразит, что все европейские приключения ему не более чем приснились, что о них можно забыть и жить по-прежнему. Европа слишком далеко от Иркутска, чтобы принимать ее всерьез. Поэтому его нужно еще раз припугнуть, дать понять, что у его кредиторов длинные руки, которые достанут его даже в Сибири.
Но это тоже не представляло большого затруднения.
В Лондоне было немало русских, и многие из них имели связи в преступном мире. Поляков же, как правая рука Борзовского, был в английской столице личностью достаточно популярной. Он разговорился в клубе с одним из «крестных отцов» и намекнул, что какой-то русский не хочет отдавать ему должок и что хорошо бы ему про этот должок напомнить.
— Деликатно напомнить? — уточнил «крестный отец».
— Деликатно, деликатно! — кивнул Поляков, широко улыбаясь. — Он парень хлипкий, ему этого вполне хватит!
Он оплатил услугу и по прошествии недели отправился в Стокгольм, где была назначена встреча с Лагутиным.
Прелесть его положения заключалась в том, что все, кто помогал ему в этом деле, действовали вслепую.
Пабло вообще ничего не знал — от него требовалось только горячиться, сверкать глазами и зверски топорщить усы, говоря по-испански какую-то околесицу. Уголовник, припугнувший Лагутина по приказу из Лондона, знал только, что за тем числится какой-то должок. Дело житейское, случается сплошь и рядом.
Единственный, кто мог выдать Полякова, кто знал о его связи с полонием-210, был сам Лагутин.
Значит, Лагутин в этой партии — фигура опасная, которую следует удалить с доски, как только она выполнит свою задачу.
Именно так выражался про себя Поляков, в таких нейтральных шахматных терминах — «удалить с доски». В самом деле, не мог же он назвать убийство убийством! Это было не в его стиле. В его стиле была интрига, красивая, почти шахматная комбинация.
