Владимир Колотенко - Хромосома Христа
– Мне нравятся хорошо пахнущие ухоженные мальчики, – ни глазом не моргнув, отпарировал он.
Мы рассмеялись.
Убеждать его в том, что я давно об этом мечтал, не было никакой необходимости. Мне чудились не только отряды маленьких Лениных, Сталиных и тех же Брежневых с Кобзонами и Табачниками, но и полчища Навуходоносоров, Рамзесов, Сенек и Спиноз, Цезарей и Наполеонов. И конечно, Толстых, Моцартов, Эйнштейнов… Ух, как разгулялось по древу истории мое воображение!
– И это ведь будут не какие-то там Гомункулусы и Големы, – вторя мне, говорил теперь Жора, – не андроиды и Буратино, а настоящие, живые Цезари и цари плоть от плоти… И нам не надо быть Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, верно ведь?
– Повтори, – сказал я.
– Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, – выпалил Жора еще раз.
– Верно, – сказал я и улыбнулся.
– Ты победил, – сдался наконец Жора, – этот твой сокрушительный победоносный царизм перекрыл мне дыхание. Полчища твоих полководцев и царей скоро выползут из преисподней и тогда…
Жора был не последний мечтатель.
– Был?..
– Но и это еще было не все! Гетерогенный геном! – вот полет мысли, вот золотая ариаднина нить вечной жизни! Тем более что у нас уже был первый опыт – наш молодеющий на глазах миллионер.
Синие глаза Жоры взялись поволокой под мерный перестук подземки.
– Мне кажется, я тоже не последний гений, – произнес он, нахлобучивая шапку на глаза и снова проваливаясь в спячку. – В твоих Гильгамешах и Македонских что-то все-таки есть. И мне еще вот что очень нравится: какая это светлая радость – вихрем пронестись по истории!
А меня радовало и то, что постепенно мысль о клонировании, как о возможном подспорье в поисках путей увеличения продолжительности жизни, проникала в его мозг и с каждым днем все настойчивее овладевала всем его существом, становясь одной из ключевых тем наших бесед. Нам, по мнению Жоры, не нужны были ни Ленин, ни Сталин, ни Тутанхамон или какой-то Навуходоносор. Мы хотели вырастить клон и изучать его поведение в различных экспериментальных условиях. Как модель. Она, думали мы, и подсказала бы нам, как надо жить, чтобы жить долго. Я не спорил. Я и сам так думал, хотя у меня, повторюсь, были свои взгляды на дальнейшую судьбу клонов. Сама идея получения копии Цезаря или Наполеона была, конечно, достойна восхищения. Но и только. Хотя как знать? Я не мог себе даже представить, как можно распорядиться судьбой вдруг возникшего с кондачка Александра Македонского или той же царицы Савской! Идея для какого-нибудь научно-фантастического романа или киносценария – да! Но воплотить эту идею в жизнь – нет, это было, по мнению Жоры, нереально. Собственно, мы никогда и не развивали эту идею. Как и тысячи других, она просто жила в нас и была лишь предметом нашего восхищения. Мы никому о ней не рассказывали – нас бы здесь засмеяли. Хотя слухи об успешном клонировании животных где-то за океаном уже набирали силу и долетали и до наших ушей. Вот и Симонян привез свежие новости. Мы загорелись…
К тому времени Михаил Николаевич укатил за границу, но к Новому Году мы исправно получали свои миллионы. А Вит, Вит беспощадно их тратил. С умом. Он забросил науку в тот же час и миг, как только завладел правом подписи на банковских чеках. Жора верил в его коммерческий гений, а я верил Жоре. Скажу еще одну вещь: мы с Жорой никогда бы не нашли применения нашим деньгам. И никогда не стали бы из-за них врагами. Деньги всегда были для нас ничто, а большие деньги – ничем. У нас, у меня и у Жоры, просто все валилось из рук, как только нам приходилось вытеснять мысли о наших клеточках мыслями о купле-продаже, дебите-кредите, наварах и прибылях, бонусах и… Я говорю это без всякого лукавства. Это состояние и отношение к деньгам нужно пережить, с ним нужно переспать не одну ночь.
– Я тебя понимаю.
– Если ты занят тем, без чего люди не могут жить, – поучал меня Жора, – деньги всегда найдут тебя сами. И дадут тебе жару! Определенно!
– Ровно?
– Ага, – кивнул Жора, – ровно!
Это было истинной правдой.
– Научись говорить деньгам «нет», и они будут липнуть к тебе как банный лист к заднице, – проповедовал Жора, – ведь деньги – как женщины: «чем меньше женщину мы любим, тем легче…». Запомни это правило: чем мы менее любопытны к тому, что привлекает внимание толпы, тем настойчивее это возвеличивает тебя в ее глазах. Присмотрись к жизни…
ГЛАВА 35
Я не Гете и мне не нужна никакая Ульрика фон Левецов. Я даже не Чарли Чаплин и не нуждаюсь в обществе своей Ундины. Разница в возрасте заметна только тем, кто ни черта не смыслит в устройстве мира.
– Соломону, – говорит Лена, – до конца его жизни подкладывали в постель девочек, чтобы он не старел. Вернейшее средство!
– Правда?
– Да, правда, – говорит Лена, – и не только Соломону. Вы как-то учитываете это средство против старости в своих…?
Ты же прекрасно сама всё знаешь, думаю я, конечно, учитываем.
– Ну так, – говорю я, – с горем пополам.
– Какое же это горе? Это…
Я не отваживаюсь назвать Юлю «средством от старения»!
– …никто, никакой Леонардо да Винчи, ни Ньютон, ни твой любимый Сенека или Спиноза, ни один гений, понимаешь, – говорит Ли, – не в состоянии заглянуть в кухню Творения. Божий промысел – черный ящик для человеческого ума, и твоя пирамида не может…
С этим я согласен. Но…
– Послушай, – говорит Ли, – смотри… – Она-таки простыла и теперь делает паузу, чтобы откашляться. – Смотри, – продолжает она и усаживается поудобней.
Очевидно, я недостаточно убедительно рассказал ей о значении генофонда. Да я и не должен требовать от нее понимания, мне ведь достаточно и того, что она меня слушает и даже спорит со мной. Сперва ее доводы казались нелепыми, наивными, просто смешными. Теперь я понимаю, что в простоте ее слов спрятаны очень ясные истины, от которых так отвык современный человек. Ее слова легки и прозрачны, в них – правда.
– Твой Homo sapiens – абсолютный невежда в понимании окружающего его мира. Молния, дождь, смерч, зарево заката – эти чудеса природы недоступны его пониманию, он способен лишь удивляться, изумляться и, если он честен, готов признать, что не в состоянии их победить. Но он из кожи вон лезет, пытаясь покорить недосягаемую для его ума сферу жизни – сферу, где владычествует Творец, сферу Его промысла…
Я слушаю ее, рассматривая в бинокль туристов на теплоходе, которые кажутся совсем рядом, и живу ожиданием звука их голоса, но они остаются немыми. И я снова, не отрывая глаз от бинокля, вслушиваюсь в ее слова.
– Вместо пустых, бесплодных умствований о Его промысле и тайнах творения, человек должен постигать Его Слово…
– Должен?
– Да. В Слове – все для Его славы и блага, разве не так? Все для спасения человека.
Изгиб пляжа, коса гальки от камней до камней длиной в две-три сотни метров, кругом ни души, порывистый ветер, белые буруны на иссиня-фиолетовой равнине, шум прибоя… Когда большая волна бьется о камень, холодные брызги долетают и до нас. Я заботливо прикрываю ее плечи своей курткой, которая помнит и другие плечи, знает и другие камни. Нет, это еще не шторм, волны еще не встают стеной одна за другой, еще не грозятся разрушить этот крутой каменистый берег, но можно любоваться и таким морем, и таким прибоем, наслаждаясь и такими плечами, и этим очень спокойным голосом.
Когда на солнце наползает тучка, становится прохладно и хочется эту тучку отодвинуть рукой.
– Слово очищено от человеческих умствований. Оно совершенно – ни прибавить, ни отнять…
Много лет спустя о важности слов мне заявит и Тина. Она просто изнасилует меня этой важностью, чуть ли не каждый день подчёркивая её значение. Точность, выверенность, сдержанность в их поиске и произношении, даже учтивая немота (молчание – золото!) для неё дороже всех моих разухабистых сладкоголосых речей, прибауток и песенок.
Порядок слов, заявит она, как порядок нот Баха или Бетховена! Прислушивайся!
Я вострил ухо…
Я думаю и думаю: чем обусловлена эта её нетерпимость к моим словесным нагромождениям и вывертам? Мне кажется, будь она рядом, то и дело хлестала бы меня по губам: не трепись зазря, завяжи язык узлом, губошлёп!
Вот и не далее, как вчера она…
Я понимаю: словесная суета её раздражает. Но и упрекать меня в том, что я, горбатый – горбат, нет же никакого смысла. Зачем же левшу лечить праворукостью?
Вот и Юля тогда…
Несмотря на такой ветер, ничуть не холодно, даже брызги кажутся теплыми. Я мог бы, конечно, броситься на ее глазах в это кипящее море, мог бы рискнуть и плыть до самой середины моря, только бы она знала, что я не такой уж заскорузлый книжник, каким она меня, наверное, себе представляет. Но я не захватил с собой ни маску, ни ласты, и только это меня останавливает. Это и то, что я держу в своих руках ее плечи, слышу ее ровный голос. В конце концов, я должен слушать то, о чем она говорит, если хочу, чтобы и меня слышали.
