Томаш Ржезач - Пациент доктора Паарелбакка
— Думаю, мои предложения будут поддержаны. Вы — чехословацкая гражданка, попросили нас помочь вашему сыну, тоже чехословацкому гражданину и, кроме того, видному ученому. Наш прямой долг сделать для вас и для Бобина все, что в данной ситуации в наших силах.
Она слегка покачала головой, как будто услышав нечто совершенно новое, незнакомое, сперва оживившее ее, затем заставившее серьезно задуматься.
— Да, чтоб ты знал, Яроуш, Мартинек ведь принял их, голландское, подданство, — высказала она охватившее ее вдруг сомнение. — Ох, сколько я из-за этого пролила слез…
— Наш закон допускает двойное гражданство в отношении Нидерландского королевства, — пояснил я официальным тоном. Как-никак я все-таки юрист и в этих вопросах разбираюсь. — Так что согласно действующему законодательству Мартин Шульц остался чехословацким гражданином.
— Что тебе еще понадобится от меня, Яроуш?
— Прежде всего чтобы вы обо всем этом молчали. Никому ни при каких обстоятельствах не рассказывайте, что были у нас. Это может повредить возвращению Бобина.
Она промолчала, лишь кивнув головой, но я знал — она будет нема как могила. Достав листок бумаги, я черканул на нем два ряда цифр и протянул Шуль-цовой.
— Тут номера моих телефонов. Вот этот служебный, а этот домашний. Что бы ни случилось, хоть как-то связанное с Бобином, — пришла ли вам в голову какая-то мысль, о чем-то вы вспомнили, кто-то знакомый или незнакомый к вам зашел и стал расспрашивать про него, что-то вас насторожило, — сразу же звоните мне. Обязательно. Тотчас же. Хоть в три часа ночи.
— Благодарю! — сказала она и старательно убрала в сумку мою записку.
— Вы должны мне верить, — сказал я. И поймал себя на том, что разговор наш завершаю той же просьбой, какой его начинала она. — Вы должны мне верить, я сделаю для Бобина все, даже если и не всегда буду вам обо всем говорить.
— Я понимаю, Яроуш, — вздохнув, смиренно произнесла Шульцова. — Я понимаю, — повторила она тихо и снова прижала к глазам свой кружевной платочек.
— А вы не помните случайно дату отправления письма? Или хотя бы когда вы его получили?
— Я получила его в прошлый четверг. Это было двадцать восьмое июня… — Она опять вздохнула и поспешила заверить: — Это я точно помню.
Следовательно, «приятель» Бобина отправил письмо в среду. То есть двадцать седьмого июня. Правда, оставалось неизвестным, когда Бобин в самом деле написал это письмо и сколько времени прошло с тех пор, как он передал его отправителю, а тот сдал на почту. Но зацепка все же была.
Итак, Шульцова пришла к нам практически сразу же. Правда, «сразу» лишь по понятиям пожилой женщины и старой пражанки. Получив письмо еще в четверг, она не отважилась беспокоить «управление» в пятницу. Шульцова смолоду привыкла, что в Праге так делать не принято. Напротив: обычаем было начинать все трудные или неприятные дела, как говорится, с начала недели — с понедельника. Так что пани Мария Шульцова — сознательно или бессознательно — придерживаясь старопражских обычаев, предоставила «приятелю» Бовина, отправившему из почтового отделения номер тридцать пять эту просьбу о помощи, неделю времени. Вернее, почти неделю. Несомненно, этот господин, — допустим, это был мужчина, — не мог знать, как будет реагировать на письмо сына Шульцова. А о пражских обычаях начала столетия он, вероятно, вообще не ведал. Во всяком случае, если он хотел исчезнуть, то времени у него для этого было более чем достаточно, даже если бы адресат заказного письма рассказала нам о нем сразу по его получении.
И тем не менее тут открывались определенные возможности. Отправка письма из Праги в значительной степени сузила круг лиц, среди которых следовало вести поиск. Достаточно просмотреть список прибывших в страну до двадцать пятого июня сроком примерно на месяц, чтобы ориентировочно определить круг лиц, которые могли иметь отношение к Бобину. Искать нужно как среди иностранцев, так и среди чехословацких граждан, находившихся с мая до середины июня в Голландии в служебных командировках или в туристических поездках. Они, конечно, не будут исчисляться тысячами.
Все это не так уж сложно — обычная повседневная работа, на которой мы набили руку.
Правда, в этих соображениях, имелись и некоторые «но». Если, к примеру, допустить, что письмо Бобина с какой-то целью спровоцировано иностранной спецслужбой, тогда его отправителя следовало бы искать скорее среди прибывших из Африки, чем из Венлоо или Роттердама.
Во всем этом надо основательно разобраться. Попробовать поставить себя на место противника. На какие наши действия могут рассчитывать господа из ЦРУ в случае, если письмо Бобина окажется в наших руках? Они могут принять во внимание две возможности: первая — письмо будет спрятано в сейф и на том дело кончится; вторая — мы с полной серьезностью отнесемся к делу и начнем действовать. Дальше они могут рассуждать так: первое, что мы сделаем, — это попытаемся найти «приятеля» Бобина. И это нам удастся. Не может не удаться. Они бы это сумели сделать, преодолев те же трудности, что ждут на этом пути и нас. А затем? Затем мы либо раскрываем подвох и закрываем дело, либо активно втягиваемся в операцию.
А похоже, они и хотят, чтобы мы в нее втянулись.
Не потому ли письмо Бобина попало в руки его матери, а от нее к нам? Вероятнее всего, загадочный «приятель» окажется человеком с вполне безупречной легендой, которой и обоснует свои контакты с Бобином.
— А что, жена Мартина пи разу вам не писала и не звонила? — спросил я Шульцову.
— Ганка?! Да что ты, Яроуш!
Я перелистал бумаги в папке с надписью «Гана ШУЛЬЦОВА, урожд. ЗАГОРОВА». Поговорить бы с этой дамой! Хотя бы минут двадцать. Да только это, увы, нереально.
И снова вопросы, вопросы… Почему она не сообщила матери о том, что происходит с самым близким ей человеком? Каково ее действительное участие во всем происшедшем с Бобином?
— Пани Шульцова, мне понадобятся все письма, присланные вам из Голландии Мартином. А также фотографии. Его и ее.
Я предполагал, что они у нее есть. Для таких людей, как Мария Шульцова, каждое письмо — чрезвычайное событие, а весточка от сына из-за рубежа — чуть ли не святыня.
— Ну конечно же, Яроуш! Когда мне принести их тебе?
Она замялась, словно хотела что-то добавить и не решилась. Наверно, хотела напомнить мне, чтобы я их не потерял. Но в последнюю минуту удержалась — это показалось ей нетактичным. Она молча поднялась.
— Я сам возьму их у вас. Прямо сейчас, если позволите.
— То есть как… Ты поедешь к нам?
— Если вы меня пустите к себе, конечно…
— Яроуш… О чем ты говоришь?! А я еще в пятницу, словно учуяв, что кто-то придет ко мне, испекла творожный пирог. Вот видишь, Яроуш, как мне повезло!
* * *
«В каких случаях человек отправляет заказное письмо? — спрашивал я себя и сам себе отвечал: — Когда он хочет быть уверен, что написанное попадет адресату в руки. Либо… Либо, — заключил я с чувством гордости за столь глубокую мысль, — когда отправитель должен доказать третьему лицу, что порученное ему почтовое отправление действительно сделано».
Какой же вариант наиболее вероятен в данном случае?
— Это твоя машина, Яроуш? — спросила Шульцова, усаживаясь в мой служебный «сааб».
— Конечно, — согрешил я против истины.
И в эту минуту я заметил его. Он рванулся от тротуара боковой улицы и, казалось, хотел врезаться своей «шкодой» в мою машину. На виадуке Коронационного проспекта он шел уже почти впритык.
Я сбавил скорость, и он чуть было не врезался мне в багажник. Я сразу же увеличил скорость и свернул на Бубенечскую. Мне удалось это в тот самый момент, когда перед ним вспыхнул красный сигнал светофора. Я снова сбросил скорость. Мне хотелось убедиться, действительно ли это слежка, не померещилось ли мне.
Нет, не померещилось. Прежде чем я достиг первого поворота и запетлял среди вилл Старого Бубенеча, на перекрестке снова показалась гнавшаяся за мной светло-красная «шкода». Когда она достаточно приблизилась, я вгляделся в зеркало заднего вида и зафиксировал в памяти ее номерной знак, разглядел я и сидевшего за рулем пижона — с волосами до плеч, в рубашке цвета хаки — той, что называется «сафари». Я рванулся на разворот.
Пижон тоже прибавил скорость и, вихляя из стороны в сторону, погнался за мной.
То ли это был какой-то болван-дилетант, ни черта не смысливший в профессиональной слежке, то ли профессионал, получивший от кого-то задание с провокационной целью преследовать меня, не маскируясь. Вторая возможность, впрочем, представлялась мне бессмысленной. Пока я остановился на том, что этот волосатик просто дилетант. Я несся на бешеной скорости до улицы На затор-це. Тут я немпого уменьшил скорость и резко повернул машипу вправо. Шины громко взвизгнули, Шульцова вскрикнула от испуга. Пижон-волосатик не рискнул на такой маневр, боясь перевернуться.
