Виктор Черняк - Правило Рори
В углу кабинета Рори заметил маленькие ворота и мяч из натурального каучука меньше футбольного, но больше теннисного. Рори и виду не подал, что готовится к унижению.
Тревор Экклз поправил челку, колючие глаза под жидкими бровями блеснули и потеплели.
– Расставь ворота, Рори, – Экклз потянулся к ширме, достал костыли.
Инч послушно расставил ворота, Экклз тяжело выбирался из-за стола. Рори положил мяч ярдах в двух от бронзового Будды, бесстрастно взирающего на происходящее. Экклз добрался до мяча, раскачав тело, ловко ударил мяч обеими ногами, будто рыба мощным хвостовым плавником, – мяч закатился в ворота; Экклз провел мяч в воротца раз и еще раз, на лбу под челкой проступили капли пота. Тревор торжествующе взглянул на Рори: видишь, я держу себя в форме, хотя, как ты понимаешь, мне тяжелее других, ты даже не можешь представить, какова моя жизнь на самом деле.
Каждый утверждается, как может. Рори, например, даже себе не признавался, что прикипел к машинам не за скорость или удобства, вовсе нет, для него новая машина всего лишь возможность вернуться в тот квартал, где он родился в нищете и убожестве, и медленно проехать мимо домишек, на скамьях перед подъездами которых примостились старики, помнящие еще родителей Рори Инча – отца, неизменно шатающегося, и мать с обязательно растрепанными волосами и вызывающе торчавшим животом, обещавшим осчастливить мир еще одним Инчем; не повымерли еще те самые старики, чьи дети или внуки колошматили нещадно Рори Инча; еще шамкали щербатыми пастями те самые старики, что с трудом узнавали подслеповатыми глазами мальчика, которому за его норов неизвестные просверлили дрелью четыре дыры в животе, заклеили пластырем и швырнули для острастки непокорным на плешке, где собиралось хулиганье их квартала. Подростка едва спасли. До сих пор Рори Инч часто оттягивал рубаху и тыкал пальцем в четыре дыры на животе, сослужившие ему позже недурную службу как подтверждение того, что в него не раз стреляли… Врач сразу смекнул бы – липа, но громилы и мальчики с ножами не больно-то разбирались в тонкостях, а дыры в животе Рори Инча застревали в их памяти и остужали их головы, предостерегая буйных от резких движений и необдуманных выпадов. Позже никто и не требовал, чтобы Рори задирал рубаху, все и так знали: этого парня трогать не след,
Экклз рухнул в кресло, запихнул костыли за ширму, резкое движение – ширма зашаталась и едва не упала. Рори слышал об этом фокусе от других: иногда Экклз нарочно ронял ширму, чтобы сотрудник бросался помочь и, пытаясь понять по выражению лица, нравится ли Экклзу проявленная расторопность, устанавливал шаткое сооружение.
Рори приказал себе: если Экклз уронит ширму, поставить ее на место как ни в чем не бывало – улыбаться, конечно, не станет, но не станет и корчить недовольства.
«В конце концов, – думал Инч, – Тревор имеет право на чудачества, ему тоже никто не помогал в жизни, и сейчас он держит в руках разномастную свору, держит крепко, и не исключено, что, если б Экклз не был таким, каков он есть, Рори до сих пор бедствовал бы; других унижают не меньше и не реже, а воздаяние наверняка много скуднее». Рори полегчало от этой мысли, толстые губы зашевелились в улыбке, мощное тело ворохнулось неловко, и кресло пискнуло.
«Когда же он вынет конверт?» – Рори вертел шляпу, оглаживая ладонью тулью.
Для конверта еще время не настало! Экклз не торопился и хотел еще пощупать Инча. Тревор и так видел его насквозь, но всякий раз не пренебрегал возможностью добавить к известному пусть кроху нового знания о человеке, который работает на него.
«Скорее бы сунуть конверт во внутренний карман и выбраться отсюда. Вот-вот Экклз обратится к нудным проповедям».
«Надо поворошить нетерпение Инча! Как же противна непоседам необходимость кабинетной неподвижности пай-мальчика», – Экклз потянулся к томику в красочной обложке.
Перед глазами Инча засияла медная, начищенная до блеска табличка при входе во владения Экклза – «Региональный центр приверженцев учения Кришны». Прикрытие как прикрытие, не хуже других и не лучше, но Экклз настаивал, что прикрытие – дело вовсе не пустяковое, и хотел, чтобы его люди прониклись вероучением, которому показно служила фирма Экклза.
Инч прекратил терзать шляпу и приготовился слушать. «Как Экклз преподнесет конверт: распечатанным или нет? Если распечатанным – доверие к Рори в настоящий момент максимальное, если запечатанным – Экклз чем-то недоволен».
Экклз открыл томик наугад.
* * *В то лето, больше двадцати лет назад, когда Рори Инчу мерзавцы просверлили четыре дыры в животе, Найджел Сэйерс готовился к участию в проекте. Сэйерс не знал и не мог знать о существовании мальчика Рори Инча и превратностях его судьбы. Не знал Сэйерс, что их пути пересекутся много лет спустя. Найджел считался в выпуске одним из самых одаренных, его сразу приметили и привлекли к секретной работе. Человек в штатском представился просто Сидней и, не сказав, кто он и чьи интересы представляет, предложил Сэйерсу поработать на правительство. Сидней произвел впечатление мягкого, тонкого человека и подкупил Сэйерса умением слушать. Все, что утверждал Найджел, Сидней воспринимал как оценку весьма проницательную, отвечающую истинным, глубоко запрятанным суждениям самого Сиднея. Тогда еще Сэйерс не знал, что такое участие и понимание, подчеркнутое уважение к мнению собеседника всего лишь прием, ну, скажем, как рыболовный – опытный добытчик рыбы давным-давно уверился, когда подсекать, а когда и поводить.
Сэйерсу предложили подумать, но после первой встречи многоопытный Сидней не сомневался – дело выгорело.
Сэйерс полагал, что секретная работа – дело особенное, чуть ли не представлял себе кабинеты за железными решетками, снизу доверху заваленные секретами, упакованными в пачки, которые перевязаны нейлоновыми веревками или заклеены клейкой лентой, а по бокам вместо товарного знака чернеет жирная надпись: «Секрет!» Ничего подобного, кабинеты как кабинеты и люди как люди, никакой таинственности. Найджел даже разочаровался тогда, он-то готовил себя к постоянному давлению, к атмосфере затхлой осторожности и постоянной опасности. На вид ничто не настораживало, может, только подчеркнутая легкость общения и беспечность сотрудников служили предзнаменованием неизвестного Найджелу, да случай, происшедший недели через две после его оформления: Найджел забрел в подвальный коридор, случайно толкнул не ту дверь и увидел, что за ней еще три двери, а в приемной – комнате ярда четыре на четыре – два человека в форме и с автоматами. Один из них отчеканил: «Сюда нельзя, сэр!» Сэйерс направился было к двери, и тот же человек остановил его: «Выйти тоже нельзя, сэр, мы должны проверить!» Охранник умолк, но что-то подсказало Сэйерсу окончание фразы: «Мы должны проверить, случайно ли вы зашли сюда или нет». Через двадцать минут Найджела выпустили, и через две недели эпизод забылся. Работать по указанной теме приходилось много, и он все думал, почему Сидней уверял его, что работа необычная, хотя все, что он делал, ничем не отличалось от его университетской деятельности, разве что щедростью оплаты.
Через три месяца появился Сидней и сказал, чтобы Найджел сворачивал все, чем занимался эти девяносто дней. «Как же, – начал протестовать тот, – я только подобрался к многообещающему результату». Сидней потрепал Сэйерса по плечу: «Ваш результат никому не интересен, вообще все, чем вы занимались эти три месяца, можете отправить в корзину. Мы присматривались к вам. Теперь начнется настоящая работа». Потом Сэйерс узнал, что провел три месяца в аквариуме для начинающих, он с трудом поборол в себе злость, когда представил взгляды и обмен мнениями о нем совершенно неизвестных людей, которые анонимно решали, подходит он или нет.
Но и настоящая работа до поры не носила никаких признаков секретности, только сотрудники умолкали иногда на полуслове или смотрели на Сэйерса с сочувствием, а может, ему так казалось – в душе поселилось недоверие после истории с аквариумом.
Как-то после работы, когда вместо долгих дождей небо розовело перистыми облаками, к машине, у дверцы которой, задрав подбородок, Сэйерс любовался конскими хвостами над головой, приблизился Сидней с едва различимой улыбкой. Ничто не изменилось в Сиднее со времени их первого знакомства, только в зрачках изредка посверкивали металлические искры и еще, часто не слушая Найджела, Сидней думал о своем, чего раньше себе не позволял.
В тот тихий вечер, с просохшими наконец небесами, расцвеченными радужными красками, будто растворили гигантскую перламутровую раковину, Сэйерс впервые услышал об острове.
Сидней говорил буднично, отрывисто, поездка представлялась делом обычным, даже рутинным. О птицах Сэйерс ожидал услышать меньше всего. Сиднею с трудом давался разговор, пересыпанный специальными терминами; видно было, что он готовился заранее и, похоже, пересказывал чужие соображения, стараясь припомнить важное и не упустить мелочи, а может, вовсе и не мелочи, так как Сидней ничего не смыслил в предмете разговора.
