Юрий Рогоза - Убить Юлю
Теперь он принял решение. Даже не так — он произвел действие. И это его, Вити Пинчерука, ответ. Его справедливая месть. Да и предупреждение остальным «революционерам» — как ни крути, а подыхать никому неохота...
Ладно, хватит лирики, подъезжаем. Сейчас главное — что скажет Папа. Ну, первым делом, естественно, обматерит с ног до головы, это ясно, ему не привыкать... А потом? А вот потом начнется самое интересное: Папа немного успокоится и начнет прокручивать варианты. В этом деле он — гений. Внешность, она обманчива, и как же дорого поплатились те, кто, насмотревшись телепередач, считали его косноязычным придурком! Придурки не становятся главными, это аксиома. А Папа был главным долго, очень долго, и оставался бы до сих пор, если бы не...
Прицел «Мерседеса» уперся в шлагбаум, и Пинчерук, приоткрыв дверь (стекла при этом варианте бронировки не опускались), встретился взглядом с дежурным офицером охраны. У того было путинского типа лисье лицо и острый, едва уловимо насмешливый взгляд. И хотя он тут же сделал бойцам разрешающий командный жест и отвернулся, Пинчерука охватил прежний ледяной ужас.
— Господи, а что если они все знают?!
Полковник Лобода
Они знали.
Еще в среду на стол полковнику Лободе положили донесение оперативного отдела о том, что известнейший международный киллер прибыл в Украину, причем имея вполне реальный заказ. Заказ на убийство Премьера страны...
Зеленый пацан в такой ситуации, конечно, немедленно побежал бы к руководству, чувствуя себя спасителем нации и на ходу стряхивая перхоть с плеч, которые уже завтра будут украшены новыми погонами...
Но Лобода был не просто опытным сотрудником — он был потомственным чекистом. Его отец работал в органах с юности, пришел в длинные коридоры наивным рабочим пареньком, освоился. Женившись, устроил на работу в «контору» и жену. Разговоры о службе в семье не велись, табу было негласным, но соблюдалось свято. Поэтому Толя, судьба и карьера которого так же безмолвно и бесповоротно были решены задолго до того, как он получил аттестат, понятия не имел, чем же, собственно, занимаются мама и папа в стенах окутанного тайной здания на Владимирской, ворота которого украшала грозная и величественная эмблема — «Щит и меч», те самые, воспетые в старом черно-белом фильме...
Задумываться он начал позже, уже студентом, когда горбачевская перестройка выплеснула на страницы прессы леденящие душу рассказы о провокациях, ликвидациях и зверских пытках. Но расспрашивать родителей так и не решился: ставшие частью души внутренние тормоза держали мертвой хваткой, не отпускали. А потом отец умер. Быстро и легко, во сне. «Палачи так не умирают», — с облегчением подумал тогда Толик Лобода... (Он не раз вспоминал об этой мысли чуть позже, когда слегла мама. Кошмар, пропитавший квартиру запахами лекарств, мочи и страданий, длился больше года. Врачи, удивляясь живучести старушки (Толя был очень поздним ребенком), приходили только для того, чтобы облегчить страдания мученицы, делали какие-то уколы, явно наркотические, спасающие от непереносимой боли, но разъедающие воспаленный мозг. Сначала мама бредила лишь по ночам, затем начала заговариваться днем, то называя его чужими именами, то отдавая приказы, то рапортуя... Толик — он тогда как раз заканчивал университет — был на грани помешательства. Мать ушла из жизни однажды ночью, открыв перед смертью прояснившиеся вдруг глаза и на удивление четко произнеся фразу, о которой даже сейчас полковник Лобода не разрешал себе думать — тело сразу предательски обмякало, а спина покрывалась липким потом...)
...Но все это было давно — пятьдесят командировок, шесть должностей, сто восемьдесят тысяч сигарет тому назад. А сейчас полковник сидел за столом над документом, изложенным сухими казенными фразами, и думал, думал, думал...
Интуиция — не истерично-бабская, а спокойная, замешанная на опыте и холодном разуме, — еще никогда не подводила его, ни в периоды многочисленных внутриведомственных противостояний, ни при назначении новых руководителей. Даже в похожие на кошмар дни и ночи Майдана он сумел (правда в последний момент, чудом!) найти единственно правильную линию поведения, благодаря чему и сидел сейчас в этом кабинете над бумагой, которая могла оказаться и уникальным шансом, и погибелью, и пустой, ничего не значащей писулькой... И все-таки этот случай был особым — слишком высок уровень риска, слишком дорогой могла оказаться ошибка. Поэтому Лобода не спешил принимать решение...
А оперативная разработка тем временем шла своим чередом. О каждом шаге поселившегося в «Рэдисоне» под видом чешского туриста Рамзае полковнику докладывали два раза в день. «Обложен» Рамзай был плотно, случайности исключались. Горничная, убиравшая его номер, опытнейший оперативный работник, давно вступила с фигурантом в далеко не служебные отношения (правда, моногамностью тот явно не страдал, водил в номер молоденьких девочек с Крещатика почти каждый день). Вообще, тип был еще тот — четыре вида одеколона, одежда элитных брендов, каждое утро красил ногти бесцветным лаком...
Но сейчас полковник думал не о нем — и не такие персонажи попадали в поле зрения Безпеки, тут поневоле ко всему привыкнешь! И даже не об очень даже полезной видеозаписи (русские коллеги обеспечили: правительства могут ссориться, спецслужбы — никогда!), на которой не кто-нибудь, а господин Пинчерук собственной персоной с застенчивой решительностью (тоже мне, целка-невидимка!) заключал на одной из дач на Рублевке убийственный контракт. Запись была не слишком качественной, очевидно, условия не позволяли, но похоронить бывшего «первого зятя» могла лепсо, играючи, с потрохами и навсегда. Лобода думал о том, кому и как сообщить о прибытии в столицу этого эстетствующего убийцы (надо же, даже кликуху, сволочь, стащил не у кого-нибудь, а у самого Зорге, хотя, как у нас говорят, «далеко куцому до зайця»!). И чем больше Лобода думал, чем старательней анализировал нынешний властный пасьянс, хлипкий и пугающе непостоянный, тем больше убеждался в мысли, что «беспокоить» самого Татаринова не стоит. Более того, делать это глупо. Он же не человек Президента, следовательно — фигура шаткая. Да и вообще — более чуждой их зловещему «ремеслу» личности на главном стуле это здание за всю свою кровавую историю, пожалуй, не видело...
Почти сразу пришло правильное решение — тоже, конечно, в какой-то степени рискованное, но, как представлялось полковнику, единственно разумное.
Он снял трубку, сказал помощнику, что ему нужно «отъехать», спустился в служебный гараж. Шел медленно, не спешил, еще и еще раз прокручивая в мозгу варианты... Нет, все правильно, так и нужно действовать. Да и зависит от него только этот, самый первый шаг. А дальше скажут, что к чему и кто чей. Знай себе выполняй! И осторожно радуйся скорым генеральским погонам...
Ну а решат ликвидировать (такой риск существовал постоянно, это — будни, часть профессии), значит, так тому и быть. Чего точно не хотел полковник СБУ Анатолий Лобода — так это бесконечно долго умирать в постели рыхлой страдающей тушей, как умирала когда-то его мама, майор в отставке, заслуженный работник КГБ СССР...
Юля
— Господи, как же трудно!..
Она стояла у окна, глядя, как внизу, у подножия Кабмина, по светящейся под вечерними огнями брусчатке проносились автомобили, маленькие и аккуратные, словно игрушечные...
Она ждала Витю Лузеныка, поэтому подарила себе две короткие минуты блаженства: вынуть затекшее за день тело из мощного кресла, пройтись по кабинету, остановиться у окна, за которым проносилось то, что, собственно, и называется у нормальных людей «жизнью»...
Нет, она с самого начала понимала, что будет непросто, что самое большое счастье будет и самым неподъемно трудным, что спать придется по четыре часа в сутки (это если повезет), и понимая это, перевезла несколько платьев и все, что нужно для ванны, сюда, в величественное белое здание с колоннами...
Нет, она ошиблась в другом, не предполагая, что саботаж будет мощным и безошибочно организованным, как фашистский план «Барбаросса». Что Петя Полошенко, Мартынко, Третьяк и компания будут не просто вставлять палки в колеса, — если бы, это ерунда, этого она ожидала! — а начнут действовать безукоризненно и слаженно, жестко и расчетливо...
В другой ситуации Юля бы даже восхитилась такой организованностью. Но это — в другой... А сейчас перед ней уже в который раз стеной встали лица людей мятежного ночного Майдана — десятки, сотни тысяч... Исколотые пургой, красные от мороза и тревог, с такими живыми, полными Мужества, Веры и Достоинства глазами... Это же не ее, Юлину, это их огромную общую победу сейчас планомерно воруют, заранее разбивая на параграфы и финансовые потоки, спокойные упитанные люди в неброских костюмах за три тысячи долларов... И руководит ими не кто-нибудь, а Петя — тот самый, который тоже иногда тяжело поднимался по скрипучим ступеням майдановской сцены, на ходу набрасывая на бычью шею куцый помаранчевый шарфик...
