Валентина Мальцева - КГБ в смокинге-2: Женщина из отеля «Мэриотт» Книга 1
Андропов довольно вяло ответил на энергичное рукопожатие, с нескрываемым неудовольствием окинув взглядом высоченного атлета с очень яркой для партийного функционера, запоминающейся внешностью.
— Если мне не изменяет память, товарищ Хорват, мы с вами раньше не встречались?
— Именно так, товарищ Андропов, — кивнул венгр.
— Вы когда-нибудь учились в Москве?
— Нет, товарищ Андропов.
— Откуда такой приличный русский язык?
— У меня было достаточно времени, чтобы выучить его, — сдержанно, строго в рамках этикета, улыбнулся Хорват.
— Куда мы сейчас поедем?
— В вашу резиденцию, товарищ Андропов.
— Когда товарищ Кадар намерен встретиться со мной?
— Как только вы отдохнете с дороги, позавтракаете и ознакомитесь с кое-какими документами.
Андропов посмотрел на наручные часы. Было 10.05.
— Какая у вас разница во времени с Москвой?
— Час. Сейчас 9.05.
— Поехали!
…Сидя впереди, рядом с водителем, Атилла время от времени краешком глаза поглядывал в широкое зеркало обзора, испытывая странные, даже противоречивые чувства. Для истинных патриотов своей страны, с неизменной брезгливостью относившихся к фактической оккупации Венгрии советским «старшим братом», этот пожилой кремлевский сановник с одутловатым лицом нездорового желтого цвета, в одиночестве раскинувшийся на заднем сидении респектабельного лимузина, который использовался только для приема очень высоких гостей, был сущим сатаной, исчадием ада, тем самым злым гением, по идеально выверенному плану которого Москва утопила в крови вооруженный мятеж 1956 года. Таким образом, у Атиллы Хорвата были все основания формально считать Юрия Андропова убийцей своего отца. С другой стороны, Атилла слишком давно вел двойную жизнь, слишком глубоко сросся со смертельно опасной работой на американскую разведку, чтобы позволить себе роскошь идти на поводу у эмоций. Особенно сейчас, когда сидящий за его спиной человек, угрюмо уставившийся в одну точку, по злой иронии судьбы запросто мог повторить в ближайшие несколько часов то, что уже сделал восемнадцать лет назад. Только не с несколькими тысячами патриотов- романтиков, убежденных, что их бунтарское безумство поднимет на баррикады всех венгров, а непосредственно с ним, Атиллой Хорватом.
Чем больше он обдумывал детали предстоящего задания, тем реальнее представлял себе его невероятность. Инструкции, надиктованные ему в наушники неизвестным связным, выходили за мыслимые рамки обширных, но тем не менее имевших четко очерченные границы реальных возможностей. Будь Хорват агентом-профессионалом, классическим «кротом», который долгие годы специально натаскивался на вполне определенный стандарт действий и способы выживания в экстремальных условиях, он, очевиднее всего, пришел бы к выводу, что в ЦРУ по каким-то невероятным соображениям попросту решили им пожертвовать. И был бы, кстати, абсолютно прав: подобные задания поручают только смертникам, людям, которым до такой степени нечего терять, что они сознательно (или в полном заблуждении) идут на совершенно отчаянную авантюру, в которой шансы сорвать крупный куш или задохнуться в петле удавки примерно одинаковы.
Но Хорват профессионалом никогда не был. Мало того, ремесло агента, какими бы высокими профессиональными или патриотическими целями он ни руководствовался, всегда представлялось ему занятием малодостойным. И к своей работе на ЦРУ он подходил с принципиально иных позиций, видя в американцах союзников в своей личной борьбе против коммунистов — как своих, так и советских. А потому, мысленно не переставая анализировать высочайшую степень риска, заложенную в это беспрецедентное предприятие, Атилла думал не о своей жизни — яд, который Хорват уже много лет носил при себе, гарантировал ему безболезненный и мгновенный уход в мир теней. Лично для себя Хорват пытался выяснить совсем другое: насколько же важна цель этого задания, если американцы решили ради нее рискнуть своим лучшим агентом в Восточной Европе…
Гостевая резиденция, представлявшая собой фундаментальный четырехэтажный дом в скандинавском стиле из красного кирпича, с конференц-залом, крытым пятидесятиметровым бассейном, несколькими теннисными кортами и мощной автономной подстанцией на перекрытом со всех сторон огромном участке хвойного леса в пятнадцати километрах к западу от Будапешта, была построена меньше года назад по личному распоряжению Яноша Кадара. Вернувшись из Софии, где Тодор Живков поселил своего венгерского коллегу в роскошном гостевом дворце, прозрачно намекнув при этом, что Брежнев в ходе посещения болгарской столицы был в полном восторге от смелой архитектуры и роскошного убранства, первый секретарь ЦК ВСРП посчитал лично для себя оскорбительным тот факт, что в Венгрии нет ничего подобного. Новый гостевой дом, который работники аппарата ЦК между собой называли «шале», был построен через три с половиной месяца…
В это же время Андропов, как с ним бывало всегда, стоило ему только очутиться в Венгрии, как-то обрывочно, короткими фрагментами вспоминал события пятьдесят шестого года: мятежный, словно наэлектризованный Будапешт, растерянный персонал советского посольства, толпы демонстрантов на улицах, свои бесконечные телефонные переговоры с Москвой… Ему тогда только исполнилось 39 лет — совсем еще молодой Чрезвычайный и Полномочный посол СССР, прошедший непростую жизненную школу и тем не менее абсолютно не имевший опыта дипломатической работы. Возможно, именно поэтому к его неоднократным предупреждениям о том, что события в Венгрии развиваются угрожающе, что контроль за ситуацией в стране ослабевает с каждым днем, в Москве относились с известной долей недоверия. Даже Хрущев, в течение нескольких лет работавший в тесном контакте с Андроповым и знавший его сильные стороны, не мог поверить, что аппаратный работник ЦК КПСС, пусть даже занимавший пост руководителя сектора социалистических стран, способен так тонко и проницательно разобраться в совершенно новой для себя обстановке и сделать правильные выводы. Тогда Хрущев и совершил первую крупную ошибку, отреагировав не на взвешенные аргументы своего посла, а на заверения тогдашнего руководителя Венгрии Имре Надя. Кстати, именно Надь раньше других понял, какую опасность представляет Андропов, и поторопился его дезавуировать, отправив на имя Хрущева телеграмму, в которой заверял советского руководителя: обстановка в Венгрии полностью контролируется, никакой угрозы вспышки внутренней контрреволюции нет, а советский посол просто нервничает.
Еще более страшную ошибку — вторую по счету — Хрущев допустил через несколько недель, откликнувшись на настоятельную просьбу Надя вывести советские войска из Будапешта, дабы «не провоцировать население на контрреволюционные, мятежные действия».
Когда из Москвы запросили мнение Андропова, он ответил одной фразой: «Сразу же после вывода войск начнется вооруженный мятеж»…
Вернувшись в Москву, он был обласкан, повышен в должности, удостоен всех протокольных почестей, на которые Хрущев, в том случае, если испытывал чувство благодарности, никогда не скупился. Но Андропов прекрасно знал цену этим наградам и никому не рассказывал, какие сложные, противоречивые чувства бушевали у него в душе, когда Хрущев в тесном кругу, похохатывая и матерясь, частенько рассказывал о человеке, разрубившем узел венгерского мятежа — об Анастасе Микояне.
«Нет, вы представляете! — хохотал Хрущев, хлопая себя по толстым ляжкам. — Анастас подходит к этому придурку Ракоши, сует ему под нос бумагу и говорит: «Пыши, твою мать! Пыши заявление по собственному желанию!..» Таким в изложении разомлевшего Никиты был финал венгерской трагедии. И только Андропов понимал весь фарс этой глупой, по-партийному чванливой байки. Вздумай он тогда подшутить над непотопляемым армянином, то привез бы Микояна не к Ракоши, а к Кадару. Анастасу Ивановичу было ведь абсолютно все равно, кому передавать инструкцию Москвы. Вот было бы смеху, если бы только-только вытащенный из тюрьмы для коронации на венгерский социалистический престол Янош Кадар услышал из высокопоставленных уст верного соратника всех советских лидеров: «Пыши, твою мать!..»
Андропов был слишком умным и дальновидным человеком, чтобы не понимать простой вещи: без венгерских событий пятьдесят шестого года его политическая карьера по-настоящему никогда бы не состоялась. Его истинная роль в них была настолько неординарной и в то же время очевидной, что на протяжение всех последующих лет служила Андропову чем-то вроде охранной грамоты, политической индульгенции, ношение которой автоматически ограждало его от любых нападок, любых неожиданностей. Когда в шестьдесят четвертом году произошел «тихий переворот», официально оформивший политическое погребение Хрущева, Брежнев, последовательно расправившийся со всеми, кого считал людьми Никиты Сергеевича, не тронул только Юрия Андропова. И этот шаг нового Генерального секретаря партии, стремительное вознесение которого не мог просчитать никто, как ни странно, даже не обсуждался: слишком уж впечатляющей была роль молчаливого, умного и проницательного политика в незабываемых событиях 1956 года. И всякий раз, мысленно возвращаясь к тем годам, Андропов задавал себе один и тот же вопрос: уцелел бы он в той сумасшедшей кремлевской гонке на выживание, не сделай его непредсказуемая судьба политика послом в Венгрии? И неизменно отвечая на этот вопрос отрицательно, он тут же задавался другим: зная, что судьба сложится именно так, согласился бы он пройти этот путь еще раз? Вернуться в осажденное толпами людей здание советского посольства, забываться тревожным, коротким сном, сжимая под подушкой влажную рукоять пистолета, вести бесконечные переговоры с самыми разными людьми, каждый из которых был способен, в зависимости от результатов политического торга, облагодетельствовать его или застрелить в упор, совершать тайные ночные поездки по освещенным факелами повстанцев улицам Будапешта, рискуя в любую минуту напороться на вооруженные патрули и быть растоптанным озверевшей толпой, видевшей именно в нем весь ужас и необратимость советской оккупации?..
