Станислав Рем - Переведи меня через Майдан...
Машину тряхануло, и слегка занесло на повороте. Но, Михаил не обратил на это внимания. Он вспомнил. Тбилиси, год назад. Снова Тбилиси. Не хотелось бы возвращаться к тому времени, но что делать. Именно там он услышал подобного рода слова из уст молодого политика.
Так говорил Отар Павлоашвили. Отарчик, как молодого мужчину называли за спиной. За день до событий в парламенте, грузин сам пришёл к ним, телевизионщикам. Принёс вино. Они тогда пили сухой нектар почти до самого утра. А после Отар просил Люду, репортёра от «ОРТ» чтобы та не шла к парламенту. Боялся, что с ней произойдёт нечто непредвиденное. Выходящее из стройной схемы, созданной в умах революционеров. Именно так он и сказал в тот вечер: завтра мы накроем их «хазу». Имея в виду здание парламента.
Чёрт. Бред какой-то. Мало ли кто может говорить подобные слова при девчонке. А Михай? Тоже бред? А ведь Отар Михая слушался во всём. Буквально во всём. А как серб ответил, на вопрос Павлоашвили, кем он будет после «тюльпановой революции»? Тот минуты две думал, а после ответил, что не будет, а уже есть: профессиональный революционер. Чем и станет зарабатывать на «чёрный день». А если Павелич вызвал в Киев своих соратников из Грузии? Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
— Володя, вези поаккуратнее, что-то у меня опять нога разболелась.
— Какая нога?
— Правая, какая же ещё. Никак после травмы не приду в норму. — последние слова были обращены к девушке.
Та хмыкнула, вроде того, мол, все мужики к старости разваливаются. Михаил усмехнулся: молодость. Вот стукнет тебе лет так сорок, посмотрим, как будешь говорить о развалинах. Наберёшь вес, ноги тебя сами с трудом таскать станут. Хотя, Самойлов прикинул, девочке болезни от ожирения явно не грозят. И слава Богу.
Недалеко от едва освещённого поворота Юля попросила водителя остановить машину возле выставочного комплекса на Окружной трассе.
— Это что, в нём, что ли? — поинтересовался Володя, указывая рукой на складское помещение, в котором раньше располагался выставочный зал.
— Да. Выходите. У нас осталось минут пять. — и первая выскочила из машины. Володя обернулся и рукой придержал товарища:
— Выкладывай, что ещё придумал? Нога у него болит, понимаешь.
— Судя по всему, мне туда нельзя. Кажется, в этом помещении есть один мой очень хороший знакомый, с которым до поры до времени лучше не встречаться. Но побывать в здании надо. Так что, выхода нет. — Самойлов откинулся на спинку сиденья. — Пойдёшь один. Снимай всё, что возможно. Но самое главное — людей.
Дмитриев распаковал кассету, вставил её в камеру:
— Как хоть выглядит твой знакомый?
— Лицо кавказской национальности. Ещё вопросы есть?
— Да пошёл ты…
— Нет, дорогой, это ты иди.
Через двадцать минут Володя кинул на заднее сиденье камеру, сам уселся за руль, включил зажигание и тронул с места.
— Эй, Шумахер, — Самойлов вцепился в спинку кресла. — поосторожнее. И куда торопимся: девушку забыл.
— Девушка едет со своими друзьями. — Володя вывернул на трассу и увеличил скорость. — Которые нам совсем не друзья.
— Точнее.
— Говоришь, у тебя там должен был быть один знакомый кавказской национальности? Представь себе, был. И знаешь кто? Гия Сурхуладзе.
Михаил присвистнул:
— Ты не ошибся?
— А с чего ты решил, что там должны были быть кавказцы? Вот отсюда и пляши.
Машина медленно проехала к повороту на Жуляны, сделав по трассе полукруг, и Володя уже собрался, было, нажать на газ, как неожиданно к лобовому стеклу припечаталась маленькая женская фигурка:
— Кто — кто в теремочке живёт? — Юлька выглядела потрясающе восторженно. — Ну, как вам, Володя, оперативность нашей команды?
Дмитриев в душе выматерился.
— Потрясающе.
— Помяните моё слово. Мы их прижмём. К стенке. А вам, сэр, — девушка впрыгнула в салон авто на заднее сиденье и тут же пристала к Самойлову, — желаю выздороветь, и объективно осветить все события в нашей стране.
— А другого, более душевного пожелания нет?
— Это намёк? — нос девушки сморщился.
— Нет. В моём возрасте не намекают, а действуют напрямую, пока сил хватит.
— Пошло.
— Тем не менее факт. Если что-то подобное произойдёт, надеюсь, вспомните о нас?
— О-кей. Вот мой телефон. — простенькая визитка опустилась на колени оператора. — Звоните.
Самойлов вырвал листок из блокнота и нацарапал на нём несколько цифр.
— А вот мой. Пока.
— До встречи.
Девушка выпрыгнула из машины и устремилась к стоящей на другой стороне трассы иномарке. Михаил посмотрел ей вслед:
— Интересно, Гия с ними в машине, или нет?
— Какая разница? — Володя откинулся на спинку кресла. — Главное то, что он есть. И он помогает. Всё остальное — проза.
С Гией Сурхуладзе, парнем лет двадцати пяти, студентом Тбилисского университета, Самойлов, как и Володя, познакомился во время «тюльпановой революции» в Тбилиси. Собственно, и со своим будущим оператором он тоже встретился впервые там же. Только Дмитриев тогда работал на «первый канал».
Сурхуладзе… Самойлов с трудом перевёл дыхание: вот с кем он действительно не хотел бы встретиться. Ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшее — далёкое будущее.
— Кстати, — Володя рванул молнию на куртке, и несколько освободил грудь. — Где ты подобрал девицу, я понял, но как ты с ней познакомился?
— Помнишь, художника, у которого я был на Андреевском спуске?
— У которого фотографии Козаченко?
— Да. Это его дочь.
— Козаченко?
— Художника.
— Мир тесен. — оператор вновь завёл мотор. — И тем он интересен.
Володя вырулил на вторую полосу, и придавил педаль газа.
— Если Гия в Киеве, — произнёс Михаил, — То вместе с ним должен был приехать и Отар.
— Не обязательно. Они что: нитка с иголкой?
— Не скажи. Гия тело, Отар — голова. Павелич страну покинул, но на своё место прислал проверенных в деле людей. Гию одного, без Отара, он бы сюда не пустил. Тот мастер по всякого рода эксцессам. Неприятности за ним следом ходят. Ему намордник нужен. Так что, Отар здесь. Вывод: приближается новая цветочная революция. Володя, какой на Украине самый популярный цветок?
— Чернобрывцы.
— Что? — Самойлов расхохотался.
— Ничего смешного. Классный цветок. Всегда цветёт. Его на могилах чаще всего выращивают.
Самойлов попытался сдержать смех, но тот сам собой прорвался:
— Революция чернобрывцев! Представляешь? Или нет. Лучше так: чернобрывчатая революция. Хрен редьки не слаще.
— Как бы не называли, — Володе было не до смеха. — а дела очень напоминают Грузию. Правда, имеются отличия.
— Какие?
— Дома увидишь.
Поднявшись в свою квартиру, не снимая одежды, Дмитриев быстрыми, отточенными движениями подсоединил камеру к телевизору, и запустил её на просмотр. Михаил увидел в экране, как оперативная бригада, состоящая из представителей оппозиции и компании «Час», вскрывала упаковки, запечатанные в типографии, с антирекламой против Козаченко: на одних листах Украина была изображена в трёх цветах. Первый, жёлтый, окрашивал западную часть страны. Второй, голубой, центр, и третий, зелёный, восток и юг. Соответственно по цветам стояли надписи: первый сорт, второй и третий. Под рисунком виднелась надпись: Так выглядит ИХ Украина! На следующем плакате страна напоминала мустанга, которого оседлал президент США. Третий плакат изображал Козаченко… в нацисткой форме. Количество экземпляров составляло несколько десятков тысяч. Самойлов тут же отметил: пачки лежали по всей площади склада. По ним ходили люди, вскрывали их, потрошили, показывая перед камерами, что содержат картонные упаковки.
Володя, как его и просил Михаил, старался снимать в основном людей, но камера не могла пройти мимо такого материала.
— Ну, как тебе?
— Неплохо. Козаченковских вижу, «часовщиков», людей из органов. А где хозяева?
— В том то и дело. — Володя намазал на хлеб масло и теперь жевал «холостяцкий бутерброд», запивая его пивом. — Хозяева появились через десять минут, после начала данного циркового представления. — рука оператора указала в глубину экрана. — Вот, смотри. Узнаёшь?
Самойлов пригляделся.
— Постой. Так он же из… Как их, господи… Партии «Славянское объединение».
— Точно. Вся продукция принадлежит им. Сами признались.
— Представляю разочарование девочки: Яценко не причём. Прокламации от ещё одного кандидата.
— Причём, и мы знаем, и они знают, что тот парень чисто «технический» кандидат. А на кой ляд такой фигуре наживать себе врагов в стане вполне возможного президента?
— Думаешь, договорились?
— Может быть да. — оператор дожевал хлеб и допил хмельной напиток. — А может, и нет. Тут другой вопрос.
— Какой?
— А ты присмотрись. С самого начала.
