Юлиан Семенов - Бомба для председателя
«А все-таки тюрьма калечит человека быстрее, чем можно было предположить, — подумал Люс. — Я дорого бы дал, чтобы найти в себе силы сказать старику „до свидания“ и уйти домой. Почему я должен доделывать его дела? А я буду потеть, казнить себя, понимать, что берусь не за свое дело, но все равно не смогу подняться и уйти отсюда. А может быть, слава богу, что это так? Может быть, я перестану быть самим собой, если найду в себе силы уйти, сказав ему „до свидания“? У меня не хватит сил, чтобы уйти, но хватит ли у меня сил, чтобы потом держаться — после того, как я стану рядом с ним? Он старик, ему нечего терять…»
— А если это сделаю я?
— Что именно?
— Заявление для печати…
— Ерунда. Не рвите пушнину и не качайтесь на люстре… Вас сомнут. Художник должен молчать до тех пор, пока он не сделает свое дело. Важен его фильм. Книга. Холст. Разговор можно забыть, болтуна — скомпрометировать или убить, а фильм убить нельзя. Словом, беретесь за эту тему? Ваш фильм об этом? Или — ну их всех к черту!
«Все верно, — подумал Люс. — Он назвал то, о чем я догадывался с первой минуты. Молодец. Он очень верно думает. Он прав: умереть спокойно, в теплом клозете — заманчивая перспектива, но тогда, наверное, надо уйти на телевидение и делать воскресные программы для „семьи и дома“. Тогда надо поставить на себе точку. Если уйти сейчас, тогда, значит, надо сказать себе правду: „Ты устал, Люс, ты сломан, и не твое это дело идти в драку с наци, не твое…“
— Берусь, — сказал Люс. — Считаем, что я берусь за такой фильм.
— Имейте в виду: это смертельная игра. И в этой игре я могу вам оказать лишь одну помощь — сдохнуть за компанию, если перед этим не сыграю в ящик от язвы… Все время болит, сволочь этакая…
— Я сделаю это дело, Берг… Только мне надо сначала влезть в этот материал, я ничего не могу, если у меня под рукой не будет материалов…
Берг посмотрел на него, сбросив по своей обычной манере очки на кончик носа.
— Ладно, — он открыл стол. — Вот вам фотокамера. Снимайте все. Пленка сверхчувствительная. Проявите сами и сами напечатаете. И положите в банк. В филиал швейцарского. А еще лучше — на время первой стадии работы исчезните. А потом положите в банк. И все. Это единственно надежная гарантия. Но еще раз: вы понимаете, что я втравливаю вас в смертельную игру?
— Вы втравливаете меня в хорошую и нужную игру. Если по ходу дела мне потребуется комментатор в кадре, вы согласитесь сняться?
— С моей-то желтой рожей?
— Вы похожи на Спенсера Тресси…
— Если подгримируете — сыграю, черт возьми. Кого угодно сыграю…
— Кого угодно не надо. Надо, чтобы вы сыграли Берга… Неплохая роль, скажу я вам, господин прокурор, право слово, это будет, пожалуй, самая интересная роль из всех, какие мне удавалось сделать.
— Теперь вот что… — протянул Берг, — поезжайте в библиотеку и заберите газеты с моего абонемента — я предупрежу, чтобы вам их отдали… Я смотрел газеты Пекина, Сингапура, Гонконга, Тайбэя и Осаки…
Люс недоуменно посмотрел на Берга.
— Вы же сами мне говорили о том, что Ганс летал на Восток и вернулся оттуда другим… Дорнброк есть Дорнброк, хоть и сын… О нем должны были писать тамошние газеты. Словом, кое-что я нашел. Посмотрите и вы… Я дам вам адрес моего приятеля, он постоянно живет на Востоке, доктор Ваггер… Он поможет вам… Начинайте оттуда, Люс… Причем вам еще не поздно отказаться. Это я говорю вам в последний раз, и не потому, что сомневаюсь в вас… Просто мне очень жаль, когда убивают хороших людей, да к тому же еще и талантливых.
«ДОБРОЕ ИСКУССТВО КИНО…»
Из библиотеки после работы с материалами, которые были отложены для прокурора Берга, не заезжая домой, Люс отправился к своему продюсеру. «Я скажу Шварцману часть правды, — думал Люс, подкачивая бензин в карбюратор „мерседеса“. — Но этой части будет достаточно, чтобы он дал мне денег на поездку. Шварцман — парень с головой, и нюх у него отменный. Он поймет то, что следует понять…»
Шварцман встретил Люса радостно, с открытой улыбкой и какой-то странной горделивостью за своего режиссера, ставшего в эти дни столь известным в боннской республике.
— Вы не представляете себе, Люс, как я рад за вас. Да разве один я? Фройляйн Габи, пожалуйста, соорудите кофе. Вы не хотите выпить, Люс?
— С удовольствием.
— Коньяк, пожалуйста, фройляйн Габи. Тогда, может, чего-нибудь перекусить? Старый осел, я не удосужился спросить вас об этом сразу…
— Почему «старый осел»? Вы думаете, что в тюрьмах по-прежнему голодают? Вполне сносная еда… Спасибо… Вы милый человек, Шварцман…
— Я рассчитывал, что вы приедете ко мне первому. Впрочем, куда вам сейчас еще ехать, если не ко мне?
— Да как вам сказать… В тюрьме показывают цветные сексуальные сны, а в нашем городе есть куда заглянуть по этому поводу. Слушайте, Шварцман, мне нужны деньги.
— Сколько?
— Тысяч тридцать — тридцать пять от силы.
— Эти деньги я смогу дать. Вам надо получить эти деньги сегодня?
— Нет проблемы, Шварцман. Можно подождать до завтра. Теперь дальше. Мне надо уехать.
— Вы хотите отоспаться? Я понимаю.
— Нет, я отоспался в тюрьме. Года на три вперед. Мне надо уехать по делу. На месяц, два…
— Это невозможно, Люс. У меня подписаны договоры с кинотеатрами. Вы должны закончить ваш фильм в ближайшие три недели…
— Вам выгодно, чтобы картина появилась как можно скорее, пока у всех в памяти наш скандал? Его забудут через несколько дней, уверяю вас, Шварцман. Пресса подкинет какие-нибудь сенсации про хиппи, и все бросятся на новенькое. Моим врагам выгодно, чтобы меня как можно скорее забыли…
— Я понимаю, Люс, я все понимаю, но с меня — именно поэтому — владельцы кинотеатров потребуют неустойку, если я не передам им ваш фильм к сроку…
— Какова сумма неустойки?
— Думаю, очень большая…
— Я отслужу неустойку, Шварцман. Дело в том, что в тюрьме я задумал новую ленту.
— Ну и прекрасно. Закончите эту и немедленно войдете в следующую… У меня просто-напросто нет средств, чтобы внести неустойку. Вы же знаете, что и под эту картину я получил ссуду в банке, а это было нелегкое дело — получить под вас деньги. Что за тема нового фильма?
— Об этом пока рано говорить.
— Фильм будет игровым?
— Не знаю. Пока не знаю. Скорее всего, сплав актерской игры с хроникой…
Шварцман поднялся, прошелся по кабинету, то и дело вытирая шею платком — он сильно потел, когда волновался.
— Если это связано с документалистикой, я попробую поговорить кое с кем на Кудаме:[3] они прокатывают оскопленную шведскую порнографию, ваша задумка может их заинтересовать.
— Спасибо, — сказал Люс. — Только это еще не точно — документалистика…
— Новый фильм будет автобиографичным, связанным с вашим делом?
— Как сказать…
— Сказать мне надо правду.
— Если я скажу «да»?
— Тогда я спрошу, кто будет играть роль вашей подруги. На это клюнут…
— Этого не будет. Не в этом смысл моего замысла.
— Тогда ваше предприятие никого не заинтересует. Если бы вы пошли на то, чтобы рассказать зрителям про свой интимный мир, мне удалось бы что-нибудь придумать. Толпа любит подглядывать в замочную скважину.
— Как вы думаете, во что может вылиться неустойка? Приблизительно, весьма приблизительно?
— Тысяч двести. Не меньше.
— Но я же доделаю этот наш фильм! — сказал Люс. — Ну, скажем, через два месяца мы его сдадим… Это никак не повлияет на сумму неустойки?
— Об этом сейчас преждевременно говорить, Люс. Вероятно, в дальнейшем что-то мы сможем получить назад. Но об этом сейчас рано говорить.
— Я очень сожалею, милый, — сказал Люс, поднимаясь, — но мне придется вас огорчить… Если вы не сможете договориться о пролонгации картины, этой картины или же что-нибудь придумать с новой, я вынужден буду уплатить вам неустойку…
— У вас нет денег, Люс.
— Я, быть может, останусь голым, но я задумал эксперимент. К этому эксперименту рано или поздно приходит каждый художник, Шварцман…
— Что за эксперимент? — устало спросил продюсер, тоже поднимаясь.
— Чехов писал, что надо по капле выдавливать из себя раба. Вот этим я и решил заняться в тот месяц, под который просил у вас деньги.
От Шварцмана Люс поехал к владельцу радиозаводов Клементу фон Зеедле. Их познакомили месяцев пять назад, и Зеедле сказал тогда, что собирается вложить деньги в кинопроизводство. «Заезжайте, — предложил он тогда Люсу, — обменяемся соображениями. Я, естественно, не очень-то разделяю ваши политические концепции, однако искусство ваше впечатляет, и равнодушных я не видел — одни хотят линчевать вас, другие собирают деньги на прижизненный памятник. Заезжайте, быть может, договоримся о чем-то на будущее».
— Здравствуйте, рад вас видеть, Люс, — сказал Зеедле. — Я был огорчен, узнав о ваших неприятностях. Кофе? Коньяк?
— Спасибо. У меня к вам деловой разговор.
