Владимир Катин - Тайна леса Рамбуйе
— А где мы находимся, Шанталь, на какой стадии?
— Дорт влюблен. Это бесспорно.
— Влюбленный всегда стремится еще и влюбить в себя. При всех своих внешних недостатках Дорт не из робкого десятка. Он вас обволакивает по принципу Наполеона, говорившего: «Дайте мне ухо женщины, и она будет моя».
— Возможно. Но разница между Дортом и Наполеоном в том, что он не держит в голове расчета добиться победы своим красноречием. Когда он часами говорит со мной, то я вижу: нет ни игры, ни позы. Он чистосердечен и искренен.
Утром Клод объявил о своем отъезде в Париж по срочным делам.
— Надеюсь, вы не дадите скучать моей супруге? — сказал он на прощанье Дорту.
Через несколько дней по возвращении Клод нашел полную идиллию — влюбленный мэр и Шанталь обедали за одним столом, были веселы, держались по-дружески. При его появлении сконфузились и умолкли.
— Дорт объяснился, — сообщила вечером Шанталь. — Но очень хитро, полушутя-полусерьезно, как бы проверяя мою реакцию, — если отвергну, то, мол, буффонада.
— Но вы, надеюсь, не отвергли?
— Я ему тоже ответила в шутливом тоне и, кстати, совершенно искренне призналась, что мне будет недоставать наших прогулок и бесед. И тогда он отбросил наигранный тон и пошел напрямик, объявив, что все зависит от меня, — если захочу, то наша дружба не прервется никогда. Я, естественно, напомнила, что замужем, он возразил: «Вы и месье Сен-Бри не пара». И так далее. Одним словом, Дорт готов объясниться с вами, если я на то согласна. «Вы с ума сошли! — воскликнула я. — Вы не знаете Клода, он убьет и вас, и меня, обоих, в одну минуту».
— Очень правильная реплика, — похвалил Клод. — Хотя и не предусмотрена в моей пьесе.
— Тогда он приуныл, сказав, что своя жизнь ему недорога, но моей гибели не желает. На том все и застыло.
— Но, как вижу, вы оба весьма оживлены и в прекрасном настроении.
— Внешне — да. Однако я знаю, как страдает Дорт. Он буквально ломает голову над тем, как бы меня спасти.
— А вы?
— Смеюсь, говорю ему: «Разве я похожа на несчастную, которую нужно спасать? От кого, от обожающего мужа?» — «А если бы вдруг он исчез, пропал ваш супруг, — спрашивает он, — что бы вы стали делать?»
— Он убьет меня, Шанталь!
— Не дурачьтесь, Клод. Я ответила, что оставшуюся жизнь провела бы тогда здесь, в этом нормандском отеле, бродила бы с ним, с Дортом, по набережной, дышала ветром Атлантики и слушала стихи поэтов «Озерной школы».
— Великолепно! Он согласен?
— Ну, как вы думаете?
— Итак, Шанталь, кульминационный момент настал.
В гостиничном ресторане все трое теперь были за одним столом. Дорт приходил всегда раньше, ждал их и ничем не выдавал ни своей ревности, ни неприязни к Клоду, которого жалел и щадил за неумение поддержать литературную беседу. В тот решающий, по замыслу Клода, день они пили за обедом вина больше обычного. Клод волновался и подливал себе, а заодно и им; Шанталь была рассеянна и пила то, что ей наливали, машинально, Дорт — заодно со всеми, чтобы не отстать.
В конце обеда появился величественный, как английский лорд, метрдотель и на серебряном подносе подал Клоду телеграмму. Раскрыв ее, он побледнел, попытался встать, но как подкошенный рухнул в кресло.
— Что случилось, дорогой?
— Конец.
— Что случилось, месье Сен-Бри? Неприятности?
— Пропало все. Сгорел конный завод. Сгорели мои конюшни, лошади, рысаки. Не осталось ничего.
— Но они же застрахованы, месье Сен-Бри?
— Застрахованы. От несчастного случая и стихийных бедствий. А это, как сообщают, умышленный поджог. Страховка не полагается.
Шанталь, забыв о роли жены разорившегося коннозаводчика, с живым любопытством зрителя наблюдала за спектаклем.
— Мы разорены? — с деланным испугом спросила наконец она и вдруг рассмеялась. — Это нервное, простите меня.
И вытерла настоящие слезы.
— Полностью разорены. И в долгах.
Клод встал из-за стола и, пошатываясь, вышел из ресторана.
Дорт вскочил и бросился вслед за ним.
— Простите, мадам, я скоро вернусь.
Догнав в фойе Клода, он с силой взял его под руку.
— Не раскисайте, вы же мужчина, месье Сен-Бри. Это не конец вашей жизни.
Клод вздохнул, подумав: «Ой-ой-ой! Он меня снова жалеет и утешает».
— Что вы собираетесь делать?
— Когда?
— Вообще и в частности, после краха вашего предприятия.
— Газеты буду продавать. Вразнос. В кафе и барах. И Клод вспомнил старика разносчика газет, у которого недавно покупал вечерний выпуск «Фигаро» в каком-то ресторанчике в Париже.
— Я серьезно спрашиваю, что вы намерены делать теперь? — Он выделил голосом «теперь».
— Вы так спрашиваете, будто хотите мне предложить…
— Хочу! И предлагаю. Сколько вам нужно, чтобы все восстановить?
Клод посмотрел на горбуна, поднял глаза к лепному потолку, пошевелил губами и назвал сумму.
— Вы получите эти деньги.
— Да? С неба или из-под земли?
Дорт с силой ткнул себя пальцем в грудь.
— Я вам их дам!
— Вот как! Да вы, оказывается, миллионер и к тому же филантроп.
— Нет, месье Сен-Бри, не филантроп, не альтруист, а, как и все в нашем мире, человек корыстный. Я предлагаю сделку. Вы получаете деньги, а взамен — оформляете развод.
Клод сделал страшные глаза.
— То есть как развод, месье Дорт?
Дорт очень волновался и походил на отчаянного игрока, идущего ва-банк: лицо человека, одержимого идеей-фикс, глаза требовательные, даже злые.
— Как это так — развод? — уже мягче, чтобы не пугать Дорта, переспросил Клод. — Вы, должно быть, спятили.
— Официально — вот как, месье Сен-Бри. Со всеми формальностями. Я вам плачу деньги за развод. И все ваши лошадки, стойла, конюхи — снова при вас. А Шанталь — свободна. И поступит она со своей свободой так, как ей заблагорассудится. Таковы мои условия. Я не сумасшедший. А может быть — сумасшедший. Но раз в жизни — пусть!
Клода подмывало поломаться, поиграть комедию или несильно дать горбуну по физиономии. Но вдруг разом сделалось скучно и противно, хотя все случилось так, как хотел, как рассчитал, к чему вел.
— Хорошо, — сказал он утомленно и почувствовал, что на самом деле устал. — Я согласен. Давайте чек и забирайте жену.
— Я ее отнюдь не забираю, месье Сен-Бри! Просто она будет свободна от вас и пусть поступает, как ей угодно.
— Бросьте вы это, Дорт. — И Клод заговорил резко, с вызовом. — Не считайте меня дураком больше, чем я есть.
Или я не вижу ваши ужимки, домогательства? Мне бы давно пора вздуть вас, как следует, а я руку жму.
— Вы возбуждены, месье Сен-Бри. Понимаю ваше состояние.
— Еще бы! Потерять и конный завод, и жену.
— Но все в жизни поправимо. Считайте, что уже обрели потерянное имущество, а утрата женщины, как писал один поэт, непременно обещает обретение другой.
Но тут уж Клод не мог отказать себе в удовольствии поставить на место депутата Соседней страны, мэра и знатока английской поэзии.
— Писал это не «один поэт», месье Дорт, а Шелли, но совсем по другому поводу. Писаны эти строки о любящей женщине, которая жертвует собой ради счастья ее любимого с другой — настолько она его обожала и боготворила. Чувствуете разницу, месье?
Дорт был ошеломлен, и Клод даже забеспокоился, что его неожиданно прорвавшиеся познания могут расстроить сделку.
— Пишите же чек, месье Дорт. Дело есть дело.
Дорт покачал головой.
— Нет, нет! Чека не будет. Я привезу наличными. Мне так удобнее. Я должен съездить кое-куда, чтобы достать деньги.
— Езжайте. И возвращайтесь побыстрее, пока я не передумал.
«Как бы он сам не одумался!» — промелькнуло у Клода.
Шанталь не расспрашивала, зачем понадобилось жечь несуществующие конюшни и почему внезапно исчез Дорт.
Оставшись, наконец, вдвоем, они много гуляли по окрестностям и, как старые добрые друзья, которые не виделись много лет, рассказывали друг другу о себе. И Клод узнал, что муж Шанталь страдал нервным расстройством и покончил с собой, выбросившись из окна.
Они наобум, бесцельно бродили по узким безлюдным улицам Кобура, и Клоду казалось, что идут они по вымершей Помпее. И на душе было пусто. Как в самом городе, как в безлюдных кафе и чайных салонах.
— Вы очень любили своего мужа, Шанталь?
— Если скажу «да», то получится банальный односложный ответ, и вы ничего не поймете. Лучше я расскажу вам что-то о нем.
Она застегнула верхнюю пуговицу пальто, взяла Клода под руку.
— Жили мы в небольшом двухэтажном домике с множеством торшеров, светильников, бра. Одним словом, у нас всегда было светло и уютно. Дом мы снимали. И когда мужа не стало, я легко рассталась с домом, потому что вся мебель, картины и прочее были тоже арендованы.
Мой муж служил в государственном учреждении. Он был старше меня, гораздо старше, и имел выслугу лет.
