Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить
— Дело сделано, босс, — сказал он. — Теперь я спокоен за «Факел».
— Поздравляю. В подробности будете посвящать или моя голова вам не очень-то нужна в этом деле?
— Благодаря моим подробностям, — не скрыв обиды, ответил Глэбб, — вы получите поздравления от адмирала и боевой орден, а я — право на двухнедельный отдых, всего лишь.
— Во время которого вы завербуете еще одного «Умного», и я потом получу еще один орден, а вы — снова хороший отдых, — рассмеялся Лоренс.
— Больше таких «Умных», какого имеем мы, не будет, босс, это уж поверьте мне. Не было и не будет. Пока он работает, мы с вами — на коне, мы можем все, мы в фокусе внимания, наши имена знакомы президенту, мы гарантированы от любых нападок со стороны своих же. «Умный» — это наша с вами жизнь, это — надежда Лэнгли. Думаю, он зря паникует, никто не может его расшифровать; он просто-напросто устал, центр даст ему отдохнуть, когда закончим с Грисо… Так вот, по моим подробностям, Зотов подошел к «Умному», но подошел «втемную». У него однолинейное мышление, он из породы апостолов. Он сказал Славину про поставки, о которых нам сообщил «Умный». Значит, Москва часа через три будет знать об этом. Они начнут искать утечку информации. И мы организуем такого рода утечку. Здесь. Это и будет та игра, которую обещали «Умному».
— Что это нам даст? Сколько будет стоить?
— Стоить это будет ерунду, пару коктейлей, всего лишь. Каким образом? Это — мое дело, ведите политический курс, тактику ближнего боя оставьте мне. Что нам это даст? Это даст нам победу. Во-первых, русские получат доказательства, что Зотов — наш агент. Во-вторых, они получат эту информацию таким образом, что мы сможем обвинить мистера Славина в шпионаже, так что приготовьтесь к тому, что вас будут грабить — бандиты возьмут из вашего сейфа имена наших «друзей», среди них, ясное дело, окажется Зотов. В-третьих, обвинение в шпионаже и гангстеризме понудит Луисбург выслать из страны большинство русских, работающих здесь, — поставки в Нагонию, таким образом, сократятся наполовину; другую половину уничтожат группы террора. В-четвертых, после начала этой компании, особенно когда Стау арестует Славина, здесь не останется наблюдателей, а если и останутся, то станут соблюдать особую осторожность: перед началом «Факела» такого рода акция весьма и весьма-полезна, меньше шума.
— Хотите выпить, Джон?
— Я напьюсь, когда мне позвонят из Нагонии и скажут, что высылают вертолет для визита во дворец Огано.
— Постучите по дереву.
— Я этим только и занимаюсь — с ночи и до утра, босс.
— Когда вы перестанете совать в нос «босса»? Сколько раз я просил звать меня по имени?
— Я мазохист, босс, мне доставляет наслаждение самоуничижение.
— Как думаете подвинуть им информацию на Зотова?
Глэбб забросил руки за голову, потянулся, рассмеялся чему-то:
— Я надеюсь на случай, босс. И потом — я очень злопамятен, никому не прощаю обид. Никому.
Лоренс внимательно посмотрел на Глэбба из-под мохнатых седых бровей и сказал задумчиво:
— Злопамятство — плохая черта, Джон, особенно в нашей профессии. Разведчик обязан трепетно любить своего противника, лишь тогда он задушит его.
Поиск-VI
Режиссер Голливуда Юджин Кузанни познакомился со Степановым три года назад во время фестиваля в Сан-Себастьяне. Он привез туда свою документальную ленту о Южном Вьетнаме; Степанов, только что вернувшийся от партизан Лаоса и Вьетнама, был членом жюри.
Картина Юджина ему понравилась: американец снимал точно и спокойно, без фокусов. Главная его ставка — монтаж. Он в чем-то шел по пути двух разных мастеров: Якобетти, его «Собачьей жизни», и Романа Кармена. Он соединял несовместимости: роды под бомбами «фантомов» и занятие в школе рок-танца; расстрел вьетнамского юноши и лекцию о дырах в космосе, которую читал завороженно слушавшим студентам косматый профессор с детскими глазами, излучавшими доброту; концерт партизанской самодеятельности и наркоманов Бэркли.
Как-то в баре «Иберия» — там собиралась вся киношная публика и зеваки, приходившие глазеть на знаменитостей, — Степанова познакомили с Кузанни.
— Не то обидно, что меня прокатят, — сказал Юджин, — в этом я не сомневаюсь; обидно то, что высшую награду дадут Эусебио, а он фашист, сволочь, он языком лижет простату их генералиссимусу.
— Вы имеете в виду фильм о Сантьяго де Компастелла? — спросил Степанов.
— Да. Хороший фильм, но обидно, что сделал его мерзавец, который раньше восславлял «Голубую дивизию».
— Не так уж фильм хорош для первой премии.
Юджин рассмеялся:
— Это личная точка зрения? Или мнение члена жюри?
— Тэйк ит изи, — хмыкнул Степанов.
…Назавтра, встретившись в кулуарах с коллегами, Степанов убедился, что Юджин был прав: дирекция фестиваля обрабатывала членов жюри — называли Эусебио как будущего лауреата; в газетах каждый день появлялись интервью с ним; наемные критики писали восторженные эссе.
Но Испания — страна особая; Степанов как-то пошутил в Тбилиси: «Ребята, вы, действительно, братья с басками, да и вообще с испанцами; и у них и у вас все решает хорошо произнесенный тост в большом застолье».
Степанов собрал знакомых газетчиков.
— Друзья, — сказал он, — я хлопочу не о русском, а об американце. Он, этот американец, беден, он сделал первую картину, он не член компартии, он просто честный парень. Я хочу, чтобы вы посмотрели его ленту и написали о ней правду.
Потом он встретился с директором фестиваля — вечером, в своем номере (испанцы прежде всего ценят престиж; если ты член жюри, тебе надо снять не номер, а апартамент, и холодильник надо забить не банками с пивом, а настоящим виски, джином и бутылками «росадо» из Наварры — это нравится иностранцам, потому что восславил Хемингуэй. Создав такого рода престижность, испанцы сами же попадают под ее магию — смешно, но это так). Выпив по глотку вина — испанцы самая непьющая нация в мире, — Степанов сказал:
— Дорогой друг, мой разговор будет носить сугубо доверительный характер…
— Я знаю, — ответил директор фестиваля. — Вы ставите на Кузанни; у меня есть свои люди в газетах, их информация доходит до меня незамедлительно. Вы не выиграете, сеньор Степаноф, Сан-Себастьян хочет быть святее папы Римского. Неловко, конечно, сравнивать Вашингтон с Ватиканом, но тем не менее. Наши люди не рискнут дать премию фильму хоть и американскому, но выступающему с антиамериканских позиций.
— Вы не правы, — сказал тогда Степанов. — Кузанни выступает с истинно американских позиций. Поверьте мне, через год-полтора ему дадут национальную премию Америки.
— В Америке нет национальных премий для хроникального кино, а Оскар они дают только художественным фильмам… И потом — я совершенно не убежден, что через год-два война во Вьетнаме кончится.
— Она кончится раньше, поверьте моему слову, я просидел у них полгода, я знаю, что говорю.
— Я хотел бы вам поверить, я ценю ваше мнение, мне бы хотелось всегда — и чем дальше, тем больше — дружить с вами, я имею в виду вас как представителя страны, не только как сеньора Степаноф, но не ставьте меня в трудное положение. Я не смогу вас поддержать, слишком много людей включено в работу: Эусебио получит золотую медаль, это вопрос решенный.
— Мне будет трудно готовить общественное мнение в Москве, — тихо сказал Степанов, закуривая, — во время нашего фестиваля, когда вы привезете туда свои картины. Когда испанец получит премию в Сан-Себастьяне — это одно дело, но когда его отметит Москва — совсем другое.
— Москва ничего не даст Эусебио, потому что он снимал картину о ветеранах «Голубой дивизии».
— Берланга участвовал в войне, он был солдатом «Голубой дивизии», а мы вознесли его «Палача».
Директор фестиваля вздохнул:
— Сеньор Степаноф, одно дело — участвовать в войне, другое дело — возносить ее средствами искусства. Хорошо, если я привезу три ленты молодых документалистов, вы гарантируете мне одну золотую и одну бронзовую медали?
Степанов отрицательно покачал головой:
— При всех наших недостатках и странностях, призы на фестивале мы все-таки даем, а не гарантируем…
Директор придвинулся к Степанову, поманил его к себе, шепнул на ухо:
— Я вам не верю…
Он поднялся, походил по апартаменту, снятому дирекцией для Степанова, заглянув в ванну, поинтересовался, сколько стоит номер, сам же себе ответил, что не менее пятидесяти долларов, потом вернулся на место и сказал:
— Я гарантирую вашему американцу поощрительную премию прессы…
— Мало.
— Вы с ума сошли! Мне это будет стоить крови! Думаете, легко уговорить бюрократов из министерства информации и туризма?! Я же должен буду найти ходы, а это не так-то просто!
